Придется отложить покупки – Костик заслужил сперва обещанную прогулку.
Мы идем по мосту. Под ним струится Нева. Останавливаемся, смотрим вниз. Долго, без конца, можно смотреть на пламя костра и на бегущую воду. Потом я перевожу глаза на Костика – лицо у него серьезное, сосредоточенное. Он тоже смотрит в воду. О чем он думает?
– Пойдем, – говорю я.
Снова шагаем: я – один шаг, Костик – два. Минуем мост, идем по набережной. Слева Нева, справа решетка Летнего сада. Вглубь сада убегают белые статуи, переливается на солнце листва деревьев. Безлюдно. Может, потому, что час еще ранний?
– Смотри, Костик: во-он там памятник… Я не успеваю договорить.
– Памятник! Памятник! – Костик вырывает руку и бежит вперед по дорожке.
Подойдя, не нахожу на его лице и тени прежней задумчивости – оно все в движении, в улыбке, которая светится в глубине глаз, и на губах, и в ямочке на щеке. Обеими руками Костик ухватился за ограду, приподнялся на цыпочки; его голос и смех раздаются, кажется, на весь сад:
– Гляди! Гляди! Журавль! И лиса! С хвостом! Ой, какая! Папа, гляди – петух! А это кто? Это кто смешной? Обезьяна? Чего она делает? Папа, Леночку приведем сюда? Папа, Леночку!
Мы глядим и не можем наглядеться, так все это хорошо и весело – и звери, и птицы, и сам Крылов, грузный, спокойный, добрый и насмешливый, – настоящий дедушка.
– Костик, пошли!
– Погоди! Еще посмотрим немножко.
– Костик, а башмаки покупать?
– Папа, еще немно-ожко! Это медведь, папа? Я хочу туда, я перелезу…
И вдруг он застывает неподвижно, таращит глаза и приоткрывает рот. Я смотрю вокруг – что с ним? Что он увидел? Не успеваю я понять, что случилось, как Костик срывается с места и бежит куда-то направо.
– Король! – кричит он во все горло. – Король!
Под кустом сирени на скамье сидит оборванная серая фигура. Тут же на куске газеты – булка и еще какая-то снедь. Непонятно, как Костик издали признал в этой фигуре Короля, но он с разбегу кидается в колени оборванцу, все так же крича:
– Король! Король!
– Король! – зову я.
Он встает.
Я видел это лицо и бесшабашно-веселым, и злым, и насмешливым. Я видел его угрюмым и задумчивым в последнюю нашу встречу. Но никогда на моей памяти не было оно таким незащищенным, таким беспомощным. Король держит Костика за плечи и смотрит на меня испуганно и удивленно. Костик запрокидывает голову и обращает к Королю сияющую, влюбленную улыбку:
– Ты куда уходил? Ты с нами домой поедешь? Папа, он с нами поедет!
Я еще не успел спросить себя, поедет ли он, захочет ли поехать с нами. Но я был так рад, что он здесь, что я вижу его! И на его лице недоумение, испуг, тревога понемногу словно таяли, сменяясь каким-то новым выражением. Он стоял у скамьи, опустив руки на плечи Костика, и по-прежнему, как бывало, смотрел мне прямо в глаза.
– Здорово, – сказал я наконец и сел на скамейку. – А где Разумов? Где Плетнев?
– Плетнева нет… а Разумов здесь… Мы с ним на юг собираемся.
Его желтые глаза стали прежними, озорными и смелыми, и голос прозвучал, как и прежде, независимо и вызывающе.
– Поедем скорее домой, – сказал Костик.
Я промолчал. Король отвернулся и сказал негромко, не глядя на малыша:
– Не могу я ехать, Костик.
– Нет, поедем! Папа, скажи ему!
Король быстро повернулся ко мне.
– Не поеду я, – заговорил он быстро, захлебываясь словами, разом опять потеряв всю свою независимость. – Я вам там ни к чему, зачем это я вдруг поеду. Мы на юг решили, зачем это я вдруг останусь… И Разумов не согласится…
– А я-то думал… – сказал я медленно, – я-то думал: Король сбежал – уж наверно на новостройку… на Магнитку… а ты вон где…
Король смотрел на меня растерянно.
– Есть хочется, – неожиданно сказал Костик.
– А ты поешь. Вот, бери-ка булку с колбасой, на… – Король поспешно достал из кармана ножик, обтер газетой, отрезал ломоть булки, кружок колбасы и протянул Костику.
– Спасибо! – И Костик с аппетитом принялся за хлеб с колбасой.
– Семен Афанасьевич, – сказал вдруг Король, – а как ребята? Не разбежались?
Я пристально посмотрел на него:
– Ты и сам не думаешь, что разбежались. Все на месте. Кроме тебя, Разумова и Плетнева, никто не ушел.
– А как живете там?
– Мачту поставили, – усердно жуя колбасу, сообщил Костик. – Пионеры в гости приезжали. С барабаном. В баскетбол с нами играли.
– Ну?
– Проиграли мы.
– Проиграли? А большие ребята, Семен Афанасьевич?
– Обыкновенные пионеры. Лет по тринадцати.
– И наши проиграли?!
– Проиграли.
Король досадливо крякнул. И вдруг его прорвало:
– А кто играл? Жуков – так, Стеклов – так… Репин? Репин играл? И проиграли… Ах, черти!.. А что Володин – неужто остался без нас, не ушел? А кто в отряде командир? Во-ло-дин? Вот это да! А новых ребят нет?
Он спрашивает и спрашивает, без передышки, он живо представляет себе всё и всех, он не забывал, он помнит…
– Слушай, Дмитрий, – говорю я, – брось валять дурака – едем.
– А Разумов? – спрашивает он вместо ответа.
– Отыщи его, и едем все вместе.
– Он сейчас сюда придет.
– Вот и ладно.
Помолчали. Он испытующе смотрит мне в лицо:
– Семен Афанасьевич, вы сердитесь?
– Нет. Но я не понимаю, как ты мог уйти. Не понимаю.
– Семен Афанасьевич… – Он вдруг перешел на шепот, словно нас мог услышать кто-то, кроме Костика. – Я тогда решил остаться. Выхожу от вас – помните, ночь уже была, а тут Плетнев. Говорит: тряпка ты, поманили – ты и остался. Ну, я и пошел.
– Вот тут-то ты и поступил, как тряпка.
Мне хотелось сказать ему, что, видно, многое еще должно случиться, прежде чем он всерьез поймет, в чем настоящее мужество и настоящая самостоятельность. Но не стоит говорить – слова сейчас не дойдут до него, да он и слушать не станет. Он должен говорить сам. Тем же быстрым шепотом, взахлеб, ничего уже не пряча и не взвешивая, о выкладывает все, что накопилось на душе:
– Нам с Разумовым не хотелось… Но Разумову с ним не спорить. Он Плетня всегда слушался…
– А ты?
Король отмахивается коротким жестом – ему не до моих вопросов, он должен поскорей выговориться до дна.
– Пришли в Ленинград – и разругались. Ничего не ладится, все вкривь и вкось. Ни к чему душа не лежит. Плетень говорит: «Чего вы как отравленные? Уеду, говорит, от вас. Ну вас к черту! Еще без меня наплачетесь». И уехал. Только он без нас тоже никуда, он вернется. А нас не найдет – как же?
– Сообразишь, как предупредить. Да и он поймет, где вас искать.
– Он гордый, он в Березовую не пойдет.
– Он не гордый, а вздорный. Понимаешь? Глупый петух, вот и все.
Мимо нас прошла женщина с сумочкой, удивленно оглядела нас; прошла несколько шагов – оглянулась. Прошла няня с двумя детишками – тоже оглянулась раз, другой. Каждый смотрел в нашу сторону с любопытством. Но Король ничего не замечал.
На трехколесном велосипеде проехал мальчуган лет шести. Костик сполз с моих колен и побежал следом.
Где-то за кустами раздался осторожный, приглушенный свист. Король обернулся, привстал и окликнул негромко:
– Иди, иди, не бойся!
Я тоже приподнялся: к нам уже бежал улыбающийся Разумов.
– А я гляжу – с кем это ты? – говорил он еще на бегу. – Здравствуйте, Семен Афанасьевич! А я думаю – засыпался Король, подходить или нет?
– Едем, – сказал Король. – Можно сейчас ехать, или у вас еще какие дела?
– Едем. Костик! Где ты там?
Костик появился на велосипеде – на том самом, за которым он от нас убежал. Он крепко держался за руль, но катил его владелец машины, мальчик постарше, глядевший на Костика снисходительно и покровительственно. Мальчик остановил велосипед перед нашей скамейкой.
Во взгляде Костика была мольба:
– Еще немножко!
– Едем, – сказал я. – Король с нами.
Костик поспешно слез с велосипеда.
– Спасибо, я уже покатался! – сказал он, передавая машину ее хозяину, и, тут только заметив Разумова, обрадовался: – И Володя!
– Ага, и я. Здравствуй, Костик! – отозвался Разумов и тоже улыбнулся, ласково щуря синие глаза.
Шагаем вчетвером – малыш, двое изрядно оборванных подростков и я. Со стороны поглядеть – странная компания.
– Беспризорников ведут? – с недоумением сказала встречная девочка лет десяти.
– Вряд ли: с ребенком… – долетел до нас ответ матери.
Король передернул плечами.
– Беспризорников, ясно, – с усмешкой повторил он.
– Ну, одеты мы с тобой в самом деле… – примирительно сказал Разумов.
И снова мы в вагоне. За окном вдруг темнеет, по стеклу вкось ползут крупные дождевые капли. Костику больше не любопытно глядеть в окно, он не сводит глаз с Короля:
– Ты больше не уедешь? Нет?
– Нет! – весело отвечает за Короля Разумов.
Всю дорогу оба расспрашивают о Березовой поляне – Король быстро и жадно, обо всем подряд, Разумов – изредка вставляя слово. Мне уже и рассказывать нечего, кажется все перебрал. И незаметно пролетел наш не слишком близкий путь. Выходим из вагона. Дождь перестал, но еще хмуро кругом. И вдруг, когда мы подошли к березовой роще, солнце выглянуло, из-за туч. Вспыхнула чисто умытая зелень, засверкали белые стволы. Все озарено, все насквозь пронизано солнцем. Гляжу на Короля. То же произошло и с ним: тень сошла с его лица, оно откровенно счастливое, и – наверно, смешно так сказать о мальчишке, но да, именно так – оно помолодело. Он все ускоряет шаг, Костик уже не поспевает за нами. Я сажаю его к себе на плечи – и мы чуть не бегом подходим к дому. И когда до будки остается какая-нибудь сотня шагов, Костик вдруг берет меня обеими руками за щеки, пытаясь повернуть к себе мою голову, и говорит испуганно: – Папа! А башмаки?

29. ГОРЯЧИЙ ДЕНЬ

У проходной будки показался Сергей Стеклов – дежурный командир. Он хотел что-то сказать, да так и остался с открытым ртом.
– Здорово! – приветствовал его Король.
– Здорово! – как эхо, повторил Разумов.
Меня никто не ждал в этот час, да еще с такими спутниками. Но «беспроволочный телеграф» действовал безотказно. Кто-то выглянул из окна спальни, кто-то – из дверей мастерской, кто-то вдруг кубарем скатился с лестницы. И сначала зашуршало шепотом, а потом все громче понеслось по нашему дому:
– Король! Король пришел! И Разумов!
– Подите умойтесь, – сказал я. – Сергей, выдай им полотенца и мыло.
И я оставил ребят одних.
– Ты? – встретила меня Галя, округлив глаза. – Так рано? И башмаки привез?
– Король и Разумов со мной, – ответил я.
И Галя, забыв о башмаках, выбежала из комнаты.
– Как вы быстро обернулись сегодня! – выглянула из своей комнаты Софья Михайловна. – А краски купили?
– Король и Разумов вернулись, – повторил я и, уже входя в нашу комнату, услышал, как хлопнула дверь и Софья Михайловна, постукивая каблуками, сбежала с крыльца.
Удивительное дело! Я убежден, что держал себя в руках, когда ребята исчезли. По крайней мере, я изо всех сил старался не показать, что это ушибло меня. И сейчас я тоже вел себя так, словно ничего не случилось. Но улыбки ребят, их глаза поздравляли меня. Каждый подходил только затем, чтоб взглянуть, улыбнуться, а то и сказать что-нибудь сугубо оригинальное и значительное, вроде:
– Здорово!
Или:
– Вот это да!
А понимать надо было так:
«Поздравляю, Семен Афанасьевич! Уж я-то вижу, как вы рады. Да я и сам рад!»
Только Володин подошел ко мне без улыбки:
– Семен Афанасьевич, а что – Король опять будет в нашем отряде командиром?
В голосе его звучала тревога, и виноват – тревогу эту я поначалу не так понял.
– Нет, не будет, – сказал я суховато.
– Ну ладно, – ответил он, как будто я долго в чем-то убеждал его, а он – так и быть – согласился.
Он повернулся и с неожиданной для его короткого, квадратного тела быстротой побежал за угол дома, откуда нетерпеливо выглядывали, кивая и призывно жестикулируя, несколько ребят из третьего отряда. Минут через пять, не меньше, я снова увидел их, уже из окна, – они всё еще обсуждали важную новость. И тут-то я почувствовал себя в глубине души виноватым перед Володиным. Ясное дело: если он боялся, как бы Король не занял снова место командира, то вовсе не потому, что хотел и впредь сам командовать вместо Короля. Его заботило другое, о себе он не думал!
Весь остаток дня я был по горло занят своим. Король и Разумов несколько раз попадались мне на глаза. Ни растерянности, ни волнения в них не замечалось. Король заглядывал во все углы и закоулки, жадно всматривался во все новое, – а посмотреть было на что. Он обошел гимнастический городок, прыгнул через яму, пробежал по дорожке, подтянулся на кольцах. Побывал в кухне, зашел в хлев к Тимофею, которого мы все-таки решили продать колхозу имени Ленина. Подсолнушкин мужественно переносил горе предстоящей разлуки, он-то и сказал мне после: «Король тоже говорит – на что, говорит, в детдоме бык?» Он пришел и даже удивился: «О, говорит, как Тимофея раскормили, гладкий стал! Его в совхоз куда-нибудь, а нам он на что?». И наконец пришел Король в мастерскую. Он долго ходил между верстаками, приглядывался и словно даже принюхивался – раздувал ноздри, втягивая смолистый запах стружки. Заглянув как раз в дверь, я, не замеченный им, издали видел, как он молча отстранил Глебова и стал на его место.
– Алексей Саввич, а чего… – затянул было Глебов.
– Иди-ка сюда, – послышалось в ответ, – помоги вот: пройдись наждачком по этим планкам, а то мне некогда ими заниматься.
Глебов принялся за наждачок, а Король так и остался у его верстака. Разумов, ходивший за Королем, как тень, повертелся немного по мастерской и незаметно пристроился в подручные к Жукову, орудовавшему с какими-то досками в дальнем конце.
После вечернего чая ребята не разбрелись, как обычно, кто в клуб, к пинг-понгу или шашкам, кто на баскетбольную площадку или к волейбольной сетке. Нет, сегодня мы все, не сговариваясь, собрались на нашем высоком крыльце, а кому не хватило места на ступенях, расселись прямо на траве. Сидели, перекидывались короткими словами, не ведя общего разговора, но с ощущением общей удачи, события, к которому надо было привыкнуть вместе.
– Семен Афанасьевич, расскажите что-нибудь! – попросил Петька.
– Про коммуну! Правда, расскажите!
Кто-то постарался усесться поудобнее, кто-то придвинулся поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49