Это что-то с Зитой.
Закрыл глаза, сосредоточиваясь и вспоминая номер своего заместителя. На этот раз трубку подняли практически сразу.
– Да-а, – недовольно отозвался сонный Щеглов.
– Сергей, это я, Андрей. Извини, что разбудил, но я не могу дозвониться до Зиты. Извини, конечно, но… – он замолчал. Молчал на другом конце провода и Щеглов. Молчал подозрительно долго.
– Сергей, – тревожно позвал его Тарасевич.
– Андрей, – начал замполит, и по тому, как он сказал это, как молчал до этого и замолчал вновь, Андрей понял: случилось что-то страшное.
– Что? – прошептал он. – Что? – умоляя, попросил он.
– Я целый день звонил в Москву, пытался хоть как-то найти тебя…
– Что?!
– Ее… нет.
– Как… нет? – Андрею показалось, что он закричал, Мишка, читавший за стеклом газету, даже не повернулся.
– Понимаешь, она из окна… с шестого этажа…


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Деревья» для «Березовой рощи». В ад попадают на девятый день. А вот так работают в спецназе. Первый из четырех. Евтушенки всегда поучали других. Кровь и горе – для будущего счастья…

1

– Говори.
Может, все же ошибка? Что-то перепутали?
– Я понял так. Где-то часов в четырнадцать Зите позвонили по телефону. Ваша соседка, Рая, звонок тот слышала – она как раз пришла на обед и открывала свою дверь. Это я уже потом восстановил хронологию. Через несколько минут Рая позвонила в вашу квартиру: вроде ты просил ее перед отъездом заглядывать к Зите.
– Да, просил.
Зиты нет, Зиты нет, Зиты нет. .
– Дверь никто не открыл. Она вернулась к себе в квартиру и тут услышала крики на улице. Выглянула и… увидела.

Отрядный «уазик», выкладываясь, изо всех сил рвался из аэропорта в город. В город, в котором уже нет Зиты…
– Я предполагаю такой вариант, – продолжал с заднего сиденья Щеглов, видя, что командир ничего не говорит сам. – Видимо, та банда узнала не только ваш телефон, но и то, что ты в отъезде. Позвонили Зите, и, видимо, пугая, забавляясь, а может, на самом деле угрожая, сказали: мол, жди, сейчас придем за тобой. А через какое-то мгновение в дверь позвонила Рая…
Город приближался – серый от смога, дыма и пасмурности. Злой и враждебный – потому что породил и прячет убийц Зиты. Он найдет их. Он положит на это жизнь. Если потребуется – снимет погоны и уйдет из отряда.
– Куда, товарищ старший лейтенант? – тихо спросил водитель, когда подъехали к первой городской развилке.
– Где сейчас Зита? – спросил Андрей.
– В морге, – ответил замполит.
Нет, он не верит. Он должен сам увидеть…
– Туда.
В холодной, белой пристройке к больнице его подвели к одному из топчанов, прикрытому простыней. Приподняли край. Зита. Все-таки она.
И после этого Андрей отключился. Он знал, что будут похороны, видел их приготовление. Он смотрел, как на кладбище надвигалась, закрывая Зиту, крышка гроба, и исчезало навсегда маленькое, в завитушках белых волос, бело-мраморное лицо жены. Сидел за поминальным столом. Провожал маму и брата Зиты. Бродил по пустой, страшной без Зиты квартире. Ходил на кладбище. И не мог отыскать, почувствовать, ощутить себя в этом мире, будто улетела его душа вслед за Зитой в иные миры, оставив на земле болеть только тело.
Очнулся вдруг на пятый или шестой день. Вздрогнул от прорвавшейся через пленку оцепенения мысли: Зиты нет, а убийцы до сих пор на свободе! Подхватился, оглядываясь и готовясь к схватке.
Вокруг стояла тишина. Тишина, которая бывает только на кладбищах. Впрочем, он и был на кладбище. В голом поле, усаженном только каменными глыбами надгробий и крестами. Почему здесь не растут деревья? Почему никто не догадается посадить их? Зите он принесет сирень, она очень любила сиреневый цвет…
Андрей поправил шалашик из венков, вытащил из него дощечку с фотографией Зиты. Протер пленку, которой она была закрыта от дождей. Под полиэтиленом оказались капельки влаги, они коснулись фотографии и показалось, что Зита плачет. Как же он не уберег ее?..
– Андрей! – кто-то тронул его за плечо, и он вздрогнул от неожиданности. – Андрей.
Над ним стоял встревоженный Щеглов. Но только что может быть тревожнее того, что уже произошло?
– Андрей, тебя ищут.
– Кто? – равнодушно спросил Тарасевич, не сводя глаз с заплаканного лица Зиты.
– Латышская полиция.
– Кто? – не понял Андрей. При чем здесь гибель Зиты и латышская полиция? Уж не на похороны ли приехала? Только он знает их помощь, он помнит их злобу и бессильную ярость, когда дело касалось ОМОНа в Риге…
– Они приехали, чтобы арестовать тебя. Очнись, это серьезно, – тряхнул Щеглов своего командира. – Они приехали арестовывать тебя.
– Меня? Зачем?
– Чтобы этапировать в Ригу.
В Ригу? Его хотят арестовать и отправить в Ригу?
До Андрея, наконец, стало доходить услышанное. Но на каком основании его арестовывают? За что? Да и не поедет он никуда отсюда, пока банда не окажется за решеткой.
– Пусть попробуют. Мы в России, а не в Латвии, – успокоил своего заместителя Тарасевич.
– Россия согласилась тебя выдать! – со злобой проговорил Щеглов и виновато отвернулся. – У них на руках письмо Генерального прокурора России Степанкова к нашему министру внутренних дел Дунаеву: оказать содействие в задержании. Тебя и еще пятерых бывших рижских омоновцев.
– Ты видел?
– Видел. Карповский показал с ухмылочкой. Латышам даже выделена московская милиция. В помощь. У тебя дома засада. Я – сюда.
– Подожди, до меня ничего не доходит. Ничего не пойму.
– Тебе шьют бандитизм и террористические акты на территории Латвии. Когда служил там.
– Да я в Москву…
– Москва Риге теперь не указ.
– Почему это?
– Республики Прибалтики объявлены независимыми государствами.
– Когда и кем? На каком основании?
– Сразу после путча. А основание… ты же знаешь, как уважают у нас законы.
Путч! В Москве же был путч. Он улетал из столицы, когда там начался вывод техники. Значит, все закончилось?
– Расскажи, что происходило в эти дни?
– Переворот наоборот. Пойдем к машине, отъедем от греха подальше.
По рытвинам, канавам доехали до лесочка. И подтвердил Щеглов уже сказанное: путч закончен, организаторы арестованы, коммунисты объявлены вне закона – только в фашистской Германии было подобное Щеглов ошибся. Компартии запрещались Муссолини в Италии, Гитлером в Германии, Франко в Испании, Пиночетом в Чили и теперь уже Ельциным – в России.

. Ельцин в угаре, он словно не понимает, кого повторяет, к тому же принял он свое решение вначале на митинге, под свист и улюлюканье толпы, а потом и в присутствии Горбачева, Генерального секретаря ЦК КПСС. Методы банановой республики, а не великой страны. Выигрывать, оказывается, тоже надо с достоинством. И вообще, много всякого произошло за это время. Но главная новость для Андрея – латышская полиция с благословения Москвы рыскает по городам России в поисках рижских омоновцев. В Сургуте арестован капитан Сергей Парфенов, вывезен в Ригу и брошен в застенок. Так что это не просто шуточки, надеяться на какую-то правовую защиту властей и закона – глупо. Надо скрываться.
– И все равно никуда я отсюда не уеду, – сжал кулаки Андрей. – Никуда.
– Тебе что, лучше сидеть в тюрьме иностранного государства?
– И в тюрьму я не сяду. В любом случае мы выполняли указы Президента СССР. Если я, выполнявший приказы – бандит, то тогда дважды бандит и преступник тот, кто отдавал эти приказы. В тюрьму добровольно я готов пойти только после того, как там окажется Горбачев. А раньше в их «Березовой роще» моего дерева не будет.
– Какой роще? – не понял замполит. Даже огляделся вокруг – они шли среди сосен, о березах здесь ничего не напоминало.
– А ты думаешь, латыши только сейчас задумали пересажать нас по тюрьмам? Как бы не так. Еще когда служил в Латвии, мы знали, что против ОМОНа разработана операция «Березовая роща». Цель – переломать нас по одному, как деревья. Подставить, оклеветать, спровоцировать. Одним словом – вырубить.
– Ну, вот видишь, сам все прекрасно понимаешь. Поэтому не дури и пережди хотя бы первое время. Потом решим, что делать. Держи пакет, здесь бутерброды, а это – отпускной и билет до Москвы, – Щеглов вытащил из кармана документы. Тарасевич, не глядя, отвел руку замполита.
– Нет, Сергей. Пусть против меня будет хоть весь мир, а не только Латвия, Россия и банда – я не тронусь с этого места.
– Ты слишком заметная фигура в городе. Тебе не скрыться. Уезжай, Андрей. Пересиди где‑нибудь.
– Я вот о чем подумал, – не слушая заместителя, ответил Тарасевич. – Я боюсь, что наше российское руководство возьмет пример с прибалтов и начнет из-за одного меня вешать собак на весь отряд. Держи, – он протянул Щеглову свое удостоверение. – Не доставим им такой радости. Я больше не командир. Я ухожу из органов, которые предают и продают своих офицеров. Я теперь – никто. И поэтому приговариваю убийц Зиты к смерти. Суда не будет, потому что суду прикажут их оправдать. Из-за меня. А теперь оставь меня одного.
– Андрей!
– Все! – губы Андрея запрыгали от сдерживаемого плача. Замполит уловил душевное состояние командира, подался к нему успокоить. Однако старший лейтенант отстранился: – Все. Спасибо за службу и дружбу. Дальше я один.
– Не уеду.
– Не глупи. Сохрани отряд. Это последнее, что у меня осталось на этой земле. А так – ни родителей, ни жены, ни родины, ни Отечества. Волк. Черный волк. А волку легче живется одному.
Развернулся и, не оглядываясь, пошел в лес. Просто в лес. Куда подальше. Волку и в самом деле в лесу надежнее.

2

Давно не испытывал Илья Юрьевич Карповский такого удовлетворения, как при появлении латышской полиции. Все-таки бог шельму метит, такие люди, как Тарасевич, просто не могут быть чистенькими – слишком большое самомнение вместе с оружием под рукой и огромными правами. Такие обязаны стать убийцами. Каждый должен получить свое, и если командир ОМОНа заслужил смотреть на мир сквозь решетку – нельзя мешать этому счастью. Год назад еще они сажали неугодных, теперь испытайте, господа патриоты, тюремные прелести сами. Демократия не мстит, она просто позволяет торжествовать истине.
И события в Москве это подтвердили. Народ восстал, защитил Белый дом и демократию, не позволил пройти красно-коричневой чуме. Страшно представить, что было бы, случись по-иному. Не хотел вспоминать, вычеркивал из памяти Илья Юрьевич первый день путча. Когда все уже знали о перевороте, в его кабинет без стука вошел первый секретарь горкома партии. Кивнул, здороваясь, деловито оглядел кабинет, замурованную нишу, картину с цветами и молча вышел. Это, как понял тогда Карповский, означало конец. Он бросился к нише, с ненавистью посмотрел на цветы. Неужели жена была права, когда просила поосторожничать?
– Валентина Ивановна, – вызвал он секретаршу.
Та, нервно теребя наброшенный на плечи платок, стараясь не поднимать взгляда, остановилась у двери. Это тоже не прошло незамеченным, ведь уже несколько дней она подходила к самому столу. Значит, жалеет, что не ушла с прежним начальством? Упустила, не просчитала момента? Не на того поставила?
Но выхода не было ни у нее, ни у него, и он попросил:
– Тут у меня строители недавно работали, узнайте, пожалуйста, кто они и откуда.
Если не удастся достать бюст Ленина и красные знамена, то надо хотя бы как-то заставить замолчать строителей. Премиями, квартирами, но – молчать…
Но пришло оно, двадцать первое августа. Полная победа в Москве. О, блаженный миг счастья. Мстя за свой прежний страх, в клочья разорвав уже подготовленные ордера на квартиры, поднялся на третий этаж и ногой открыл дверь в кабинет партийного босса. Точно так же, как три дня назад тот, оглядел кабинет и молча вышел. И с Валентиной Ивановной вскорости все образовалось – подбежала к самому столу и, повторяя секретарш в дешевых фильмах, перевалилась, словно имела груди, а на самом деле пустое декольте, сообщила:
– К вам из Риги.
Нет, выгонять он ее не станет. Она – истинная секретутка. Она служит своему месту, а значит, тому, кто сегодня начальник. Единственное – это не давать ей забыть, чтобы она отслуживала свое прошлое. Предатель служит преданнее, ему некуда отступать.
А вот что не взяли Тарасевича – это плохо. Жаль. Тот как раз служит идее, а такие не должны больше возникать на горизонте…
– Илья Юрьевич, принесла, – в дверь бочком, оберегая сверток, вошла Валентина Ивановна. – Цветной. Симпатичный. Только привезли.
Она уложила сверток на стол заседаний, развязала бантик на шпагате и развернула хрустящую обертку. Подошедшему Илье Юрьевичу ободряюще улыбнулся из-за стекла портретный Ельцин.
– Очень хорошо и вовремя. Спасибо, Валентина Ивановна. А это, – Карповский привстал на цыпочки, снял картину с цветами, – а этот пейзаж нашего переходного периода отнесите, пожалуйста, в кабинет первого секретаря.
– А что сказать?
– Валентина Ивановна. Разве что-то можно сказать пустому месту? Просто войдите, поставьте и уйдите. Партии больше нет. Испарилась, стала удобрением для этих прекрасных цветов. Хотя нет, на таком удобрении такая красота бы не выросла. Но все равно несите.
«Кэмел» согласно заулыбалась, но Карповский все же ухватил на ее лице тень сомнения. Опять заглядывает вперед и боится, что все перевернется?
Секретарша, поняв прозорливость начальника, смутилась, и, торопясь затушевать, отбросить проявившиеся чувства и доказывая свою преданность, поделилась уже обдуманным, ждавшим своего часа:
– Я тут, Илья Юрьевич, насчет командира ОМОН подумала, вы знаете, если он виновен, то должен быть наказан. А если не виновен, то с чего бы ему было прятаться. Так ведь?
– Так, – насторожился Карповский. Сама Москва требовала него содействия в аресте Тарасевича, а он не смог…
– Я думаю, его надо… словом, скоро девять дней со дня самоубийсгва его жены, и он, наверное, придет на кладбище.
– Валентина Ивановна, – радостно заулыбался Карповой, – вам надо работать не у меня, а в уголовном розыске. Но я вас не отдам. Нет-нет! Мне такие люди самому нужны.
– Спасибо, – облегченно вздохнула и «Кэмел».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33