– Сам все расскажешь или утюжок включим?
Мишка прикрыл глаза: удостоверение. Эллочка пошарила по карманам и нашла удостоверение. Ну да, он вытаскивал его, когда показывал Рае, и оставил в куртке…
– А мы включим его в любом случае, – Мотя, проверив на нем узлы – напряглись! – открыл тумбочку под телевизором, достал утюг. – Ты мне, шкура, сразу не понравился. Но сейчас попляшешь. Эллочка, звони Данилычу. Что-то в последнее время нюх его подводит.
– Позвони сам, – Эллочка смахнула с тумбочки остатки телефона. Подошла к лежащему Багрянцеву, наступила ему ногой на горло. – Ты мне, пидер, вылижешь всю квартиру. Языком. А потом я изрублю тебя на мелкие кусочки и спущу в унитаз, гавно мильтонское. Гера, мотай за Данилычем.
– Да я же без колес, нас Данилыч и привез.
– Тогда беги звони, телефон у почты. Сразу Соньке звони, у нее он.
Гера, поддев по пути Мишку, вышел.
– Мадам, – прохрипел капитан. – Уберите ногу.
– Ты мне еще, гаденыш, станешь тут указывать, – повозила Эллочка туфлей по горлу.
– Да я бы ничего, мадам… Но трусы ваши… прямо под носом… воняют сильно.
– Ты их еще жевать будешь, – даванула сильнее хозяйка ногой, но что-то стыдливое, видимо, осталось – отошла от Мишки.
Так, это было главное – освободить горло. Теперь расслабляемся, «таем». Покрутим руки. Не торопиться, но и не забывать, что скоро прибудет подмога. Тогда – каюк. В крайнем случае, он и не станет отрицать, что офицер. Весь предыдущий разговор с Данилычем подводится под его спецназовскую работу. Но лучше, конечно, мотать отсюда. Мотя пробует утюг, отдергивает пальцы – горячо…
– Ну, и где ты ставишь мины, минер? – утюг приблизился к самому лицу, Мишка увидел в нем свое расплывчатое изображение. Подался назад, одновременно вытягиваясь из петель. Раскаленное железо впилось в подбородок, заставило вскрикнуть. – Неужели не любишь? – усмехнулся Мотя. – Но это еще ничего, это цветочки. Элла, для гостя клея у тебя не осталось?
– Для него найдем, – Эллочка сделала несколько торопливых затяжек, затушила сигарету о Мишкин лоб и ушла на кухню.
– Поставим мы тебя раком, капитан, зальем клеем, подержим пока затвердеет, а когда на унитаз напросишься – посмотрим. На стенку никогда не лез? Полезешь. Не такие лазали. А пока и утюжок неплохо, – он опять стал приближать Мишке его изображение, и Багрянцев, успевший под разглагольствования Моти спустить с локтей два круга опоясывавшей его веревки, поддел снизу горячую ношу. Мотя, оберегая руки, выронил утюг, отскочил в сторону. Багрянцев же, наоборот, бросился к нему, прижал веревку на руках к его острому, горячему краю. Зверино зарычал – от боли, ярости, для устрашения врага и собственного возбуждения. Ладони жгло, тысячи сил отталкивали их от огня и боли, но рычал Мишка, выпуская боль через этот крик и ожидая, когда пережгутся петли. И когда Мотя, задержанный вначале на миг этим криком, потом появлением Эллочки, – когда Мотя аж через эти мгновения снова ринулся на капитана, Мишка уже встречал его прямым коротким под дых. Снизу, точнехонько. Обмяк Мотя сразу всеми парусами, захватал ртом воздух. Завизжала, сменив умолкнувшего Мишку, Эллочка, но убегать не стала, а тоже потянула длинные руки в драку. Ах, мадам, прилягте в этом случае рядом с дружком.
Сам засучил ногами, освобождаясь теперь от телефонного провода – нельзя вязать проводом, ребята, растягивается он, не держит узлы. «Парусник», набрав воздуха, вновь пошел буром – а зря, к атаке надо готовиться, надо было отбежать, очухаться. Теперь же – хрясь! – мордой на костлявую задницу своей подружки. Вот так работают в спецназе.
Багрянцев набросил провод на шею Эллочки, перебросил конец между ног Моти, закрутил край ему через горло. На горло не надо становиться ножкой, мадам, это пижонство, – шею надо воедино связывать с руками и ногами, чтобы меньше трепыхались. Учить вас еще надо, салаг.
– А теперь слушайте меня, – поднял утюг Мишка над связанными вместе, воедино, наспех противниками. – Теперь я повожу им по вашим личикам. Очень красивые личики будут, гарантирую. Но есть вариант. Вы называете мне тех, кто насиловал жену командира ОМОНа. Ну!
Он приблизил утюг к лицу Моти. Тот зарычал, и Мишка, только что через крик сам вылезший из петель, коленом поддел его в промежность – не дергайся.
– Не хочешь? Эллочка, давай ты. Извини, но не до джентльменства, – Мишка стал подносить блестящую, жаркую лодочку поверхности утюга к хозяйке.
– Не-ет, – закричала она. Ого, и голосок прорезался. – Я не знаю, меня не было.
– Ребята, вы понимаете, что я не могу с вами долго возиться и упрашивать. На нет – и суда нет. Но я знаю ваши законы и помогу избежать их. Будете говорить по очереди, я вас повязываю одной веревочкой, а дальше как хотите. Итак, Мотя. Ты был? – Мишка ткнул носиком утюга в то же место, куда касался его самого «парусник».
– Да-а, – простонал тот.
– Второй – Гера? – Багрянцев дал посмотреться в пышущее жаром «зеркальце» девице.
– Да!
– Третий – Данилыч?
Только кивнул Мотя, побоявшись про старшего сказать вслух.
– Четвертый?
– Тенгиз.
– Адреса, телефоны, как их можно найти? Быстрее, не нервируйте, – Мишка поставил горячую ношу на живот Моте. Тот взвился, выгнулся, но захрипела Эллочка, да и сам «парусник» захватал воздух – вот зачем горлышки нужны, чтобы сами себя душили. Так что трусы сами жуйте, если есть охота.
– Адреса, – повторил Мишка, дотягиваясь до книжной полки. Не глядя, нашарил там фломастер, вырвал страницу из какой-то книги: – Пишу.
Когда поставил точку – словно нажал звонок. Но фломастер застыл, а звонок повторился и второй, и третий раз – коротко, условно, и пробежало облегчение по лицам поверженных, затаились, притихли они, не желая больше привлекать к себе внимание капитана.
– Пикнете – убью, – предупредил Мишка, но для большей гарантии затолкал в рты валявшийся под ногами плед. Вышел в коридор. Надел свою куртку. Размял для новой драки горящие от боли руки – рано им успокаиваться, любая оплошность опять захлопнет ловушку и тогда…
В дверь вновь трижды позвонили, и на третьем звонке, щелкнув замком, в открывшуюся дверь влепил открывшемуся Данилычу в живот. Это вам не с Зитой воевать. Сбив согнувшегося водителя в угол площадки, помчался вниз по темной узкой лестнице. Запутался немного в дверях – ломанулся было в закрытую половину, но выскочил на простор, на волю, на свежий воздух раньше, чем послышался вдогонку мат Данилыча.
Теперь – ноги в руки.
Однако ударил свет фар, лишь только он выбежал на улицу, взревел за спиной мотор стоявшего у подъезда автомобиля. Гера? Остался сидеть в машине Данилыча?
Гул начал стремительно нарастать, Мишкина тень – укорачиваться и становиться отчетливее, а вдоль тротуара – сплошняком заборные плиты. Черт бы побрал эти новые районы. Но впереди – резкий поворот, надо что-то предпринять там. Гера достаточно выпил, надо использовать его замедленную реакцию. А пока бежать, рвать, как к золотой медали. Ах, спасительные русские дороги – рытвины да камни. Камни! Надо ухватить камень, и на повороте – в стекло.
Потерял секунду, укоротилась страшно тень, но камень – в руке. Поворот. Быстрее же. Еще чуть. Справа – кусты. Попасть в стекло. Пора.
С разворота (никогда не играл в гандбол), только краем глаза ухватив цель, бросаясь сам за кусты, запустил «подарочек» чуть повыше слепящих глаз машины. Звон стекла, дикий, надрывный скрип тормозов, словно не Гера, а машина спасала свою жизнь. Глухой удар о плиты. Тишина.
Поднявшись, но, не выходя из кустов, Багрянцев оглядел сплющенный, осевший прямо у забора «жигуленок». Из разбитого окна торчала безжизненная рука Геры. Надо было вроде подойти, помочь, если только он остался жив после такого удара, но на дороге мелькнули фары другого автомобиля, и Багрянцев поспешил в глубь оврага. Он не хотел убивать. Ситуация, бог свидетель, складывалась так, что он или сопротивляется, или летит под колеса «жигулей». С какой стати он должен был отдавать свою жизнь? К тому же Гера – один из тех, кто мучил Зиту, подвел ее к самоубийству. И в честь чего жалеть о смерти убийцы и насильника? Попадись им кто другой, не прошедший школу спецназа, были бы ему и утюги, и клей, и колеса. Нет, в самом деле, каяться не в чем. Все честно. Более чем честно, ведь он был один против трех, не считая Эллочки. Хотя эта дамочка сама троих стоит.
Успокаивая себя, обходя освещенные улицы, прохожих, не смея остановить попутку или сесть в последние автобусы, пробирался на противоположный конец города Мишка. Чертов таксист мотал по достопримечательностям, сбивал из-за пятерки, сам того не желая и не понимая, с ориентиров. Но церквушка, мост и кинотеатр застолбились, и вышел сначала на них, а к трем ночи добрел и до дома Тарасевича.
Еще не уверенный, что позвонит Рае, поднялся на шестой этаж. Присел на ступеньки. Горели лицо и руки, обожженные и исцарапанные, саднили колени и локти. Грязная, рваная куртка, лопнувшие на колене брюки – видок, конечно, до первого милиционера. А вот в милицию сейчас никак нельзя.
Поднялся, подошел к двери. Постоял, уткнувшись лбом в мягкую обивку. Глаза закрылись сами, по телу разлилась теплая усталость. Никуда. Он больше не двинется отсюда никуда.
Легонько, готовый еще раздумать и оторвать руку, нажал звонок. Как же громко он звонит!
В глазке почти сразу вспыхнул свет, и он, чтобы предупредить и успокоить Раю, опять прошептал в замочную скважину:
– Извините, Рая. Это я, Михаил.
Отдвинулся, стал напротив глазка, чтобы она могла убедиться в этом.
– Мы вас очень долго ждали, – наконец после некоторой паузы послышался ответный шепот.
– Я случайно вышел на банду, которая… ну, Зиту…
Уже знакомо и торопливо щелкнул замок. Площадку прорезал луч света, и руки Раи вознеслись, но на этот раз не к халату, а ко рту:
– Господи, что с вами?
– Так, поговорили. Я не хотел вас будить, но в таком виде появляться в городе…
– Да-да. Ой, и здесь, – она увидела руки, которые Михаил, оберегая от прикосновений, держал перед собой. – Что… это?
– Утюг. Горячий.
– Это они… вас?
– Где они, где сам.
– Зачем… сами?
– Чтобы вырваться, дойти до вас и сказать, что у Андрея очень красивая соседка.
Рая замерла, не зная, обидеться или смутиться, и Багрянцев поспешил исправиться, отсечь банальность:
– Простите. Просто загадал: если вырвусь от них, скажу это вам при первой же встрече.
Сочинил на ходу, но и первый же в это поверил.
– Проходите, что же мы стоим, – на этот раз привычно взялась за халатик Рая.

5

«Я видел парусника».
Записка была без подписи, почерк незнаком, но остановить заколотившееся сердце и спокойно вспомнить, перебрать в памяти каждого бойца отряда Андрей не мог.
«Я видел парусника».
Кто-то из друзей вышел на убийц Зиты. Только бы не спугнули, подождали, когда он выберется отсюда. Выбраться из тюрьмы… Как же она не вовремя!
«Я видел парусника».
Музыка, всколыхнувшая боль. Клочок бумажки, как книга воспоминаний. Записку незаметно передал Арнольд Константинович. Старый капитан, не поднимая глаз, прошел в его камеру, дотронулся до топчана, коснулся стен и молча вышел. «Не стыдись, Арнольд Константинович, ты здесь ни при чем», – понял душевное состояние начальника тюрьмы Тарасевич. Еще вчера были вместе, а сегодня один – враг народа, бандит и террорист, а второй – на его охране. Так скоро и всю страну поделят.
Но вся политика показалась ерундой, когда прочел неизвестно когда оставленную капитаном записку. Он не забыт! Мир не захлопнулся вместе с тюремной дверью, за ней продолжают происходить события, касающиеся непосредственно его, командира ОМОНа. Бывшего командира, но это роли не играет. Это даже лучше, что он не командир. Погоны не давят, долг службы не требует. Он – свободен. Свободен в выборе своего мщения.
Прилег на топчан, но не лежалось. Замотал круги в четырех углах, потом заштриховал их по диагоналям. Кому повезло? Щеглу? Но брать банду он должен сам. Сам. Но что же ему предъявят в Риге? Обвинить, впрочем, могут в чем угодно. Единственное же отступление от закона, если положить руку на сердце, было у них в самом начале работы отряда. Это когда они взяли перекупщиков водки. Пригнали их «КамАЗ» на Рижское взморье и заставили этой водкой вымыть всю машину. Но на большее, чем превышение полномочий, это не тянет. Откуда взялись бандитизм и убийства? Да, поначалу они, дураки, лихачили, но постепенно реальность заставила блюсти букву закона пуще глаза. Знали, что вся полиция Латвии поставлена на слежку ОМОНа, на контроле каждый шаг и каждое слово. Тогда-то и родилась «Березовая роща» против тех, кто не стал изменять присяге и остался верен Конституции СССР, отменив приказы рижского начальства.
Но при любом раскладе сейчас-то он служит на территории России! Почему она отдает своих офицеров иностранному теперь уже государству? Латышей понять можно, они делают свое дело, но как же нужно не считаться с интересами своего государства, России! Как можно так лебезить и пресмыкаться, неужели Советский Союз стоит уже на таких коленях, что какая-то Латвия диктует свои условия? И что будет тогда со страной дальше? Заискивающие никогда не станут сильными и самостоятельными. И кого взяли еще, кроме них с Сергеем Парфеновым? А если бы все это легло на плечи Зиты?
Андрей замер посреди камеры, испугавшись собственной мысли: неужели лучше, что Зиту теперь ничего это не потревожит? «Нет-нет», – Андрей сжал голову руками. Тысячу, миллион раз, никогда «нет». Хотя этот арест стал бы для нее большим ударом…
Звякнули ключи. Опытно, без перебора, сразу отыскался нужный. Тарасевич облегченно повернулся к дверям – чей-то приход освободил его от необходимости до конца додумывать ситуацию с Зитой.
Вошел Пшеничный. Как и утром, повторяя себя, прошелся по камере, дотронулся до топчана, провел рукой по стене.
– Кто? – поторопился тихо спросить Андрей, боясь, что капитан также, как накануне, молча выйдет.
– Багрянцев, – поняв, что интересует Тарасевича, так же тихо и однозначно ответил Пшеничный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33