Была Валентина Ивановна худа, с вечно поднятыми плечами, сутулой спиной, и Илья Юрьевич по лагерной привычке сразу окрестил ее про себя: «Кэмел». На сигаретах нарисован точно такой же верблюд – худой, старый, одногорбый. И как она столько лет просидела при начальстве?
– Я никого не вызывал, Валентина Ивановна. А время приема расписано и висит внизу, – улыбнулся в ответ Илья Юрьевич. Но улыбнулся так, чтобы секретарша на веки вечные, то есть до последнего дня работы здесь, усвоила распорядок. По совести, ей самой следовало бы написать заявление об уходе и вместе со старым председателем – на все четыре стороны, продолжать искать коммунистическое завтра. Однако что-то молчит, выжидает. Неужели думает, что сработается? Или шпионить осталась? Не-ет, водитель и секретарша – эти сотрудники должны быть надежнее жены. Или, в крайнем случае, привлекательнее.
Валентина Ивановна, поняв взгляд начальника, обреченно попятилась назад, но все равно – какая же все-таки выучка, успела доложить главное:
– Извините, но они сказали, что вы их ждете и обязательно примете. Просили передать только одно слово – «Верхотура».
Вот тут Илья Юрьевич подскочил, как… Впрочем, ужаленные и ошпаренные подскочили бы, наверное, все же не так стремительно.
– Кто они? – вскричал он. Чувствовал, что потерял контроль над своим голосом и жестами, но, тем не менее, не мог собраться и взять себя в руки. – Кто?
Он, видимо, хотел услышать фамилии, но вторично перепуганная секретарша прошептала:
– Не назвались. Сказали только – «Верхотура».
– Да слышал уже, – закричал, попытавшись перебить, но не секретаршу, нет, а просто это страшное слово, Карповский.
– Не пускать? – ни жива, ни мертва стояла «Кэмел». – Или милиционера…
– Нет! Нет. То есть… Погодите. Их двое? Чего же они хотят? Так, так, – он посмотрел на телефоны. Подними трубку, вызови наряд милиции – и… Заставил себя отвести взгляд от новеньких аппаратов – от греха и соблазна подальше. «Верхотура» – это Верхотуринск по-лагерному, место, где тянул свой срок Илья Юрьевич. Что же за гости объявились? Зачем? Кто конкретно? Черт, он же всех перезабыл. «Синица», «Узбек», «Вадик»… А с милицией – полная глупость, здесь она не поможет. Что же делать?
За него решили сами посетители.
Отодвинув секретаршу, отворилась дверь, и в кабинет вошли два парня. Подло так, многозначительно улыбающихся, вполне прилично одетых.
«Нет, не знаю их, не видел, не помню», – заулыбался на всякий случай в ответ Илья Юрьевич и, торопливо выходя из-за стола, пошел навстречу с протянутой рукой.
– Здравствуйте, проходите, садитесь. Садитесь. Валентина Ивановна, э-э, вы можете идти. Нет-нет, не домой. Вы мне еще нужны будете, бумаги там всякие… Словом, никуда не уходите.
Посетители даже не скрывали, что с пониманием и сочувствием смотрят на суету председателя. И тоже ждали, когда освободится кабинет.
– Ну, здравствуйте, Илья Юрьевич, – начал первым тот, что помоложе – с аккуратно подстриженными усиками и прижатыми боксерскими ушами. Это плохо, что начал молодой. Значит, он – старший, а молодые – они всегда злее…
– Здравствуйте, – торопливо заполнил образовавшуюся паузу Карповский. Увидев, что рядом с посетителями отчетливо заметен его малый рост, поспешил вернуться за стол. За столом он – начальник, и здесь рост роли не играет. – Мы… кажется… где-то…
– Нет, мы, к счастью, незнакомы, – развеял сомнения «боксер». – Вернее, мы вас хорошо знаем. Так хорошо, что вы и не догадываетесь. Потому, собственно, и пришли, зная, что отказа не будет.
– В чем? – испуганно просипел Илья Юрьевич. Откашлялся, помассировал горло; – Извините, холодная вода, горло… А помочь… Я ведь всего неделю на этом месте, еще ничего не…
– Хватит, – перебил, положив руку на стол, «боксер», и Илья Юрьевич послушно вжался в кресло. – Значит, так. Чтобы тебе ничего не думалось…
«На „ты“ перешел, значит, сейчас начнется», – отметил обреченно Карповский.
– …мы не будем сообщать, кого ты закладывал в зоне, как вымаливал досрочное освобождение. Скажем только одну деталь твоей жизни: первый раз тебя поставили раком и поимели на пересылке. За то, что попытался в одиночку сожрать передачу с воли. Наверное, избирателям будет интересно узнать, что они отдали свои голоса не только за обиженного партократами вольнодумца, как ты себя выставлял на митингах, но и за… Иконы тут нет? – парень огляделся по сторонам. – Ни иконы, ни Горбачева. Что ж это за власть такая пришла… цветочно-голубая?
– Эту картину… – охотно переключился Илья Юрьевич с опасной и скользкой темы, но «боксер» вновь опустил руку на стол:
– Про цветочки расскажешь потом. А теперь слушай сюда ушами, как говорят у них в Одессе, – он кивнул на своего угрюмого соседа.
Страх и неизвестность все еще не дали Илье Юрьевичу хлебнуть воздуха полной грудью, и он податливо лишь кивнул: – Слушаю.
Господи, за что так немилостиво к нему прошлое? Догнать и ударить в тот момент, когда достигнуто даже то, о чем не мечталось…
– Ты знаешь, что сейчас творится в тюрьме?
– Нет.
– Нет? Хотя ничего удивительного. Ничего удивительного? – повернулся «боксер» к своему напарнику, и тот согласно кивнул. «Унижают, шантажируют», – пронеслось в мыслях Карповского, но если бы можно было что-то противопоставить! – Я всю жизнь ненавидел коммунистов, – продолжал вести разговор с «угрюмым» «боксер», хотя делалось это, конечно, для Ильи Юрьевича. – Но, кажется, еще больше буду ненавидеть демократов при власти. Потому что вы все, – набычившись, поджав губы, он выставил свой узкий лоб навстречу Карповскому, – вы все – это бывшие. Бывшие обиженные, бывшие откуда-то изгнанные и сидевшие. Вы – власть мстителей и дилетантов. И трусов. И если мы, да-да, мы не приберем вас к рукам, вы страну превратите в помойное ведро. Да еще дырявое.
– Вы так говорите, словно сами… – попытался вставить хоть слово в свою защиту Илья Юрьевич, но ему вновь не дали продолжить.
– Не равняй! Мы не лезем во власть и не орем с трибун благим голосом о счастливом будущем. Мы честнее, понял? Запомни это, сидя в своем кресле. И не дуй ноздри, а то лопнешь.
– Я… – опять начал Карповский, но его вновь перебили.
– Ты – мыльный пузырь, демагог. Машка из зоны. Голубой. И знай свое место. Мы не мешали тебе, когда ты полез в начальники. Более того, в чем-то даже помогали. Но, как ты понимаешь, не бескорыстно, и за долги надо платить. И ты заплатишь, и именно сейчас. Ты позвонишь начальнику тюрьмы и отменишь штурм камеры с заложниками.
– Штурм? Заложники? – сделал удивленное лицо Илья Юрьевич, пытаясь протянуть время. Хотя к чему? Они ведь не уйдут, пока не добьются своего. Почему он не ушел сегодня с работы пораньше? Ведь можно было уйти, никто его не держал, сам себе начальник…
– Рассказываю тебе, председатель, что творится в городе. Один наш друг с сотоварищами взяли заложников и требуют оружие и машину. ОМОН готовится к штурму камеры. А ты позвонишь и своей властью, данной тебе народом, скажешь: ОМОН может действовать только в том случае, если командир и начальник тюрьмы дадут полную гарантию безопасности заложников.
– Но почему вы решили, что они… послушаются меня?
– А мы и не думаем, что тебя будут слушаться. Просто при облаве на волков любой красный флажок играет роль и не бывает лишним. Да и с тобой пора было познакомиться. Звони.

4

– И что будем делать? – начальник тюрьмы капитан Пшеничный – уже пожилой, с широкой спиной и большими деревенскими руками, посмотрел на командира ОМОНа. Старший лейтенант, в свою очередь, перевел взгляд на телефон, по которому только что председатель горисполкома потребовал от него полной гарантии безопасности не только заложников и омоновцев, а и тех, кто поднял бунт. У Карповского не повернулся язык даже назвать их преступниками.
– Арнольд Константинович, а как точно выразился Карповский, когда вы звонили ему насчет захвата заложников? – попросил вспомнить Пшеничного старший лейтенант.
– Что-то типа: «У нас страна развалилась именно потому, что все старались переложить свои дела на плечи других. Действуйте по инструкции». По крайней мере, смысл этот. А сейчас такое впечатление, будто он ничего не знает и слышит о штурме первый раз.
– Это самая удобная позиция – ничего не знать, не брать на себя никакой ответственности, – в раздумье покивал головой командир ОМОНа. – И все же я считаю, что надо действовать по нашему плану. И чем скорее, тем лучше. Рана у Сергея, кажется, очень серьезная, и долго без медицинской помощи он не протянет, – старший лейтенант имел в виду прапорщика-разводящего, первым бросившегося выручать заложников и получившего заточкой удар в живот. – За его смерть Илья Юрьевич тоже отвечать не будет, так что она ляжет на нашу совесть. Давайте еще раз по деталям.
– Смотри, Андрей… Мне терять нечего – пенсия обеспечена, конкуренты на должность не подпирают.
– Не надо ни на что намекать, Арнольд Константинович. Моя совесть – в моих погонах. Поэтому так: я со своей группой вхожу соседнюю камеру, вы начинаете греметь ключами в коридоре, у дверей бандитов, отвлекая их внимание.
– А взрыв… он того…
– Арнольд Константинович, ну не первый же раз, – успокоил улыбкой Андрей. – Этот взрыв – направленного действия, он разрушает только конкретный участок стены, которая же и рухнет только под себя. Заложники у нас сидят у противоположной стороны, вы со своими ключами заставите Козыря и его банду подойти к двери. В это время я взрываю заряд и врываюсь через пролом.
– А потом?
– Потом – дело техники. Не справимся руками, применим спецсредства. Главное, повязать Козыря, остальные – пешки. Главное, чтобы вы…
Договорить старшему лейтенанту не дал телефонный звонок. Андрей, разговаривавший с председателем горисполкома последним, отодвинул аппарат начальнику тюрьмы.
– Если опять Илюша, пошлю ко всем чертям, – проговорил капитан, снимая трубку. – Да, слушаю… Андрея Леонидовича? Пожалуйста.
Пшеничный подал трубку старшему лейтенанту, недоуменно пожал плечами на вопросительный взгляд Андрея.
– Старший лейтенант Тарасевич, слушаю вас.
– Здравствуй, старший лейтенант Тарасевич. Ты еще жив, падлюка? – вместо ожидаемого тонкого, извиняющегося голоса предисполкома на этот раз прогудел чей-то бас.
– Знают даже, что я здесь, – бросил трубку озлобленный Тарасевич. – Выслеживают. Значит, достал.
Звонок раздался вновь, и старший лейтенант, поколебавшись, поднял трубку.
– А ты трубку-то не бросай, гаденыш. Мы ведь не просто так звоним. Хотим, чтобы ты вместе с нами послушал некоторые вздохи и ахи – авось после этого пыл-то свой поубавишь.
В трубке щелкнуло, и пока Андрей догадался, что это включили магнитофон, послышался женский стон, а затем из него, из этого стона, плача, надрыва – голос жены:
– Пустите… Гады, сволочи… А-а, ы-ы…
– Зита! – закричал, забыв, что это магнитофонная запись, Андрей. – Зита, ты где? Что с тобой?
Послышался треск, и вновь до старшего лейтенанта дошло лишь подсознательно, что так рвут материю…
– Ну что может быть с женой командира ОМОНа, которого предупреждали вести себя скромнее? – наложился на новые стоны, крики и борьбу бас звонившего. – Правильно. Только слабенькая она у тебя оказалась, командир, только четверых и выдержала.
– Андрюша, – звала и плакала жена. – Андрюша, спаси…
– Убью, – шептал старший лейтенант, безумно глядя в одну точку. А рука помимо воли тянулась к лежавшему на столе автомату. – Всех до одного.
– Андрюша, спаси… – еле улавливался в аппарате слабый, затихающий голос.
– Вот так-то, командир. Если не хочешь, чтобы ее пустили по второму кругу, отменяй операцию и мотай со своим отрядом из тюрьмы. И побыстрее.
Грохнулась о стол трубка, разлетевшись во все стороны черными осколками. Затем взметнулся вверх стол, и, теряя со своей замызганной чернилами, изрезанной ножами поверхности бумагу, ручки, остатки телефона, полетел в угол. Единственное, что успел перехватить капитан – это автомат. Перебросив его вбежавшим на шум омоновцам, сам схватил за руки Андрея.
– Опомнись. Опомнись, тебе говорят.
– Они Зиту… Зиту… Она же в положении, беременная, – обмяк в больших капитанских руках Андрей.
– Мы сейчас поднимем всю милицию, – сразу все понял Пшеничный. – Соберем афганцев. Зита дома была?.. Не уйдут… Найдем всех.
– Товарищ капитан, – вбежал солдат-охранник, который стоял около камеры с заложниками. Ничего не понимая, оглядел разгромленный кабинет, возбужденных омоновцев. Но не забыл, зачем прибыл: – Заложники крикнули, что Сергей умер.
– Они хотят нас сломить, – тихо проговорил старший лейтенант. Освободился от рук капитана, прислонился к стене. – Они хотят подчинить нас себе. Нас, которые последними стоят у них на пути… Арнольд Константинович, значит, так: вы запускаете нас в соседнюю камеру, сами начинаете возиться у двери.
– Андрей!
– Да, только так! Только так, и никак иначе. – Старший лейтенант снял каску, вытащил из нее застрявший черный берет. Надел только его, отшвырнул каску в сторону. Протянул руку за автоматом. Подсоединил магазин. Проверил приспособленные к бронежилету нож и баллончики с газом. – Доставайте ключи, Арнольд Константинович. А за Зиту они заплатят.
Зита…
Пожалуй, единственно искренними и трогательными событиями, объединяющими людей, оставались в их время свадьбы. В одну из майских суббот прозвучал в Риге марш Мендельсона и для Андрея с Зитой – командира взвода местного ОМОНа и учительницы младших классов.
– Тебя в младшие классы направили потому, что ты сама маленькая? – хитро щурил глаза Андрей. Знал: сейчас Зита покраснеет, станет еще привлекательнее. Поймает его влюбленный взгляд, смутится еще больше и слабо отмахнется ладошкой, упрашивая – перестань.
– Не-а, – улыбнется она…
Однажды он увидел ее, читающую книгу, в вечерней электричке, задержал взгляд и – о счастье! – именно к ней перед Ригой подсели трое подвыпивших парней. Они бесцеремонно заглянули в книгу, по очереди пощупали пышные рукава сиреневого платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33