– Паром-то сорвало, да о берег и разбило. Там, за деревней, два трупа на отмель вынесло. Народу-то много потонуло небось… Сколько их там на пароме-то было – никто не знает. И барахло на берег выкинуло. Да уж, нахлебались водички, дурачье… И куда торопились?
Смили покопался в тряпье и вытащил еще один плащ, темно-серый, с черной узорчатой каймой по низу.
– Ишь, какая шерсть хорошая. – Кориль пощупала мокрую ткань. – Дорогая, верно.
Симон воткнул топор в чурбак и подошел ближе.
– Воинский плащ норлоков Серого Замка. – Он посмотрел на черную кайму. – Это их узор.
– Ну и что? – Смили бросил плащ на перила крыльца, – Хозяин-то, поди, на дне реки. А нам все пригодится. – Он искоса быстро взглянул на Симона. – Мы люди небогатые.
Кориль наклонилась над кучей, перебирая мокрые вещи. Смили вытер ладони о штаны:
– Ладно, мне еще работу закончить надо. Приду сегодня поздно. Развесь-ка все, пусть просохнет хорошенько, – велел он жене. – Нята! Собери на кухне перекусить да молока принеси из погреба.
Смили вразвалку поднялся по ступенькам и скрылся в доме.
Симон проводил его взглядом, остановил Няту и взял у нее из рук глиняный холодный кувшин.
– Помоги-ка лучше матери, – проговорил он. – А молоко отцу я сам отнесу. Я как раз с ним потолковать хотел…
И он направился к крыльцу.
Кориль высунулась в окно. Возле развешанного мокрого белья стояла коза и задумчиво обнюхивала рукав рубахи.
– Нята! – с досадой крикнула Кориль. – Отгони козу! Ты что, не видишь, эта скотина опять жует белье! Привяжи ее!
Женщина проследила, как Нята привязала козу, и вздохнула.
– Неумеха, – пробормотала она.
– Ну перестань. – Симон сел к столу и налил чаю, заваренного с листьями мяты. – Не такая уж она и неумеха.
Кориль положила перед ним буханку свежего хлеба, испеченного с сушеной черной смородиной, придвинула тарелку с соленым маслом и ломтями мягкого деревенского сыра.
– Не знаю, Симон. Какая-то она… Кориль замялась, подбирая слова. – Мы относимся к ней, как к родной, ты же видишь. С той самой поры, как взяли ее совсем малюткой. – Она машинально передвинула тарелки. – Ну, ты помнишь, у нас со Смили долго не было своих детей… я думала – по моей вине. Я боялась, кто захочет жить с бесплодной женщиной? – Сестра говорила, не глядя на брата. – Мужчинам нужны сыновья. Потому и обрадовалась подкидышу. Ты же знаешь, есть такое поверье: если бездетная семья возьмет в дом подкидыша, то обязательно пойдут свои дети. Так все и получилось, через год после того, как подбросили Няту, родился Гретчен, а потом двойняшки Эшер и Юмас, через два года – Ронти, следом за ним – Нимур.
Кориль поглядела в окно: Нята, подоткнув серую выцветшую юбку, мыла крыльцо.
– Смили никакого различия между детьми не делает, любит ее как родную дочь, – добавила она с гордостью, не замечая, как похолодели глаза брата. – Хотя, по правде сказать, пользы от нее мало. Бестолковая, несмышленая… С малышами помогает да козу пасет.
– Ну и пусть пасет.
– Симон, ей уже пятнадцать лет! – с досадой проговорила сестра. – А ума у нее меньше, чем у десятилетней.
– Кориль, она просто немного не похожа на остальных, вот и все, – мягко сказал Симон.
– Да уж… Только кто ее возьмет замуж, такую?
Симон нахмурился.
– Что, уже есть кто-то на примете? – недовольно поинтересовался он.
Сестра затрясла головой:
– В нашей деревне ей жениха не найти. Парни на нее не больно-то смотрят.
– Вот и хорошо, – с облегчением проговорил Симон.
– Что ж тут хорошего, если девица в пятнадцать лет сидит у родителей на шее? – кисло спросила Кориль.
Симон задумался, глядя в окно. Сестра просеивала муку на лепешки, малыш ползал у ее ног, зажав в кулачке ложку.
– Я вот что думаю, – он похрустел пальцами – дурная привычка, за которую его постоянно ругала жена. – Сидит на шее, да… Может быть, мне забрать ее в Доршату? Пусть поживет у нас. Дом большой, а дети, сама знаешь, выросли, отдельно живут.
Кориль помолчала.
– Симон, она мне дома нужна. – Голос сестры звучал недовольно. – Я через два месяца рожу, кто будет глядеть за Нимуром? Няньку нанимать? А Нята будет в Доршате развлекаться? Конечно, там у вас жизнь-то богатая… ты говорил, у тебя и прислуга есть? Небось жена твоя и палец о палец не ударит?
Симон снова похрустел пальцами.
– Хорошо, – вздохнул он. – Тогда на следующий год. Я приеду летом, Нимур уже подрастет…
Кориль повела плечом. Ей было досадно, что брат так привязан к девочке. Уж лучше бы на этом месте оказался кто-нибудь из сыновей!
– Ты же сама говоришь – Нята для вас обуза, замуж ей здесь не выйти, – уговаривал Симон. – Так что же?
– Пожалуй, – неохотно проговорила Кориль. – Конечно, твои-то сыновья уж взрослые… Как они? – спросила она, помолчав. – Ты говорил, старший продолжает семейное дело? Выучился на лекаря?
– А? Ну да, – поспешно сказал Симон. – Выучился, конечно. Хорошее ремесло, не хуже других. Так как насчет Няты? Посоветуйся со Смили, само собой, – добавил он.
– Да согласится он, – недовольно проговорила сестра. – «Одним ртом меньше» – вот что он скажет.

С утра Кориль отправила Няту на речку, велела начистить хорошенько крупным песком кухонную утварь: тарелки, кастрюли, сковородки. Медная посуда в небогатой деревне считалась роскошью, и Кориль очень гордилась подарками брата. Симон захватил пару кастрюль и пошел вместе с девочкой.
– Ловко ты управляешься, дядя Симон! – заметила Нята, споласкивая блестящее круглое блюдо. Коза бродила неподалеку, с любопытством поглядывая на людей.
– Я – старый солдат! – бодро ответил тот, натирая песком медную крышку, пока она не засияла, словно солнце. – А солдат должен уметь все!
Он полюбовался на собственное отражение в начищенном медном боку кастрюли и добавил:
– Ну или почти все.
Симон потянулся за тарелкой, раздумывая, не сказать ли Няте о том, что собирается забрать ее в Доршату. Несколько раз он порывался сообщить девочке новость, но в конце концов решил: скажет после того, как сестра поговорит со Смили. Симон был уверен, что тот не станет возражать, ну а если вздумает – придется побеседовать с ним еще разок. Хотя и в первый-то раз подонок перепугался так, что чуть в штаны не наложил. Симон сжал губы, полируя большую тарелку. Ему был хорошо знаком тип людей, подобный Смили. Такие храбрятся только перед слабыми. Пара ударов кнутом быстренько развязывает им язык, а пара сломанных пальцев убедят продать с потрохами родную мать.
– Вот что я тебе хочу сказать, Нята… – начал было Симон, но осекся: из ивовых зарослей донесся истошный рев.
– Это Юмас! – Нята выпрямилась, бросив кастрюли. – Наверное, опять подрался с Эшером! Эти близнецы – не разлей вода, драчливые, как петухи!
Из ивовых кустов вывалился один из близнецов. Трехлетний Юмас исступленно орал, размазывая по круглому лицу слезы и сопли. При виде такого безграничного отчаяния главный палач Доршаты несколько растерялся.
– Юмас, ты чего? – озадаченно спросил он. – Подрался? А где Эшер?
Нята присела на корточки и обняла братишку.
– Что такое? Что это у тебя? Мертвая птичка? Это из-за нее ты подрался с братом? Юмас, не годится играть с мертвой птицей.
Она осторожно забрала крошечное тельце птички.
– Коноплянка, – сказал Симон, разглядывая серые перышки. – Где это ты ее нашел? Где?. Что он говорит, Нята? Я ни слова разобрать не могу!
Нята понимала лепет малыша гораздо лучше, чем Симон.
– Нашел за сараем? Вы с Эшером снова туда ходили? Там бегают страшные собаки с пасеки. Гляди, пойдешь туда еще раз, они тебя покусают! Ну не плачь! Птичка оживет иприлетит к тебе под окошко!
Нята сложила ладони домиком и спрятала мертвую птичку.
Юмас нехотя перестал реветь, поглядывая на сестру черными глазами.
– Иди домой и найди Эшера, – строго велела Нята, и мальчик послушно побрел вверх по берегу. – И умойся, грязнуля!
Симон проводил малыша взглядом.
– Слушается тебя, мелочь пузатая! – Симон присел на корточки и потянулся за очередной кастрюлей. – А глотка у пацана – луженая, здоров он орать!
Нята присела рядом.
– Дядя Симон! – позвала она шепотом. Глаза у нее были веселые.
– Чего тебе?
– Гляди!
Нята осторожно раскрыла ладони: коноплянка вспорхнула из ее рук и мгновенно скрылась в вечернем небе.
Симон выронил кастрюлю из рук. Нята довольно засмеялась.
– Она ж мертвая была! – Он растерянно уставился на племянницу. – Или… или нет? Как это получилось?!
– Не знаю, дядя Симон. – Девочка пожала плечами. – Я просто подумала… подумала, что она сейчас улетит. Она и улетела.
– Не знаешь? – подозрительно повторил Симон. – А что это у тебя глаза сейчас хитрые, как у лисички? – Он тряхнул головой. – Если б сам не видел, никогда бы не поверил. Никогда!
Симон задумался, машинально натирая крупным песком кастрюлю, которая и без того блестела, как жар, потом отодвинул ее в сторону.
– Нята, – начал осторожно. – Ты понимаешь, что ты… что у тебя… – Он помялся, подбирая слова. – Словом, я слышал, конечно, что есть люди, которые магией владеют, но встречать их мне не доводилось. – Симон пристально поглядел на племянницу. – И надо же, чтобы… – Он вздох нул,– я думаю, плохого в этом ничего нет, но… – Он снова тряхнул головой и продолжил уже решительней:– Нята, пообещай мне, что никто не узнает о том, что ты сейчас сделала. Никто, ни один человек. Ни отец, ни мать, ни кто-то другой. И никогда больше не делай так. Тебя будут считать колдуньей и… – Он запнулся, мгновение помолчал, потом заговорил снова: – Ну, ты сама знаешь, что может произойти. Тут, в вашей глуши, люди не очень-то доверяют чародеям. Сдохни у соседа корова – и ты будешь виновата. А с колдуньями разговор короткий – зашьют в мешок, да в воду.
Он снова помолчал, задумчиво глядя на племянницу. Не потому ли родители Няты поспешили избавиться от нее? Разглядели в новорожденной девочке что-то такое, что и заставило их оставить малютку зимней ночью на чужом крыльце? Или была на то иная причина? Симон вздохнул:
– Обещаешь, Нята?
– Обещаю, дядя Симон, – тихо сказала девочка.
– Ну вот и славно. Собирай кастрюли, пойдем домой. Я тебе по дороге отличную новость скажу. Хотел попозже рассказать, ну да уж ладно!

Дни, проведенные у сестры, пролетели незаметно. Пора было отправляться в обратную дорогу: путь до Доршаты неблизкий. Симон решил уехать завтра рано утром, а сегодня вечером ему предстояло сделать еще кое-что. Он сбежал по ступенькам крыльца, отыскал Няту за амбаром, где она разливала по глиняным горшкам парное козье молоко, и присел на перевернутое ведро, собираясь с мыслями.
– Нята, – начал он наконец. – Ты ведь умеешь хранить тайны?
Девочка улыбнулась, обвязывая горшок куском чистой тряпки:
– Умею, дядя Симон.
– Отлично. Я хочу тебе сказать кое-что, но это должно остаться в секрете. Понятно?
Нята кивнула.
– Что-то много у нас с тобой тайн в этот раз, – недовольно пробормотал Симон и вытащил из кармана куртки несколько серебряных монет.
– Я разговаривал с твоей матерью, – продолжил он. – Ты уже знаешь, что следующим летом я заберу тебя в Доршату. Ты уже большая… пора повидать что-нибудь, кроме деревни. Ничего хорошего тебя тут не ждет… Но это будет только через год, к сожалению… мать хочет, чтобы ты помогла ей с маленькими.
Нята снова кивнула, осторожно наливая молоко в горшок.
– Вот… – Симон помолчал. – Стало быть, еще целый год… Летом я приеду. Но… – Он опять умолк. – Но если вдруг произойдет что-то… словом, если ты вдруг поймешь, что больше не можешь оставаться дома… понимаешь? Иногда так бывает… словом, если придется уехать, не дожидаясь лета, тогда…
Тонкие брови Няты сдвинулись.
– Ты понимаешь, что я хочу сказать, правда?
Девочка, не глядя на него, кивнула.
– Ты была в селе, что неподалеку от вашей деревни?
– В Ачуре? Один раз. – Она поставила пустое ведро и встала напротив Симона, глядя на него странными дымчатыми глазами. – Прошлой осенью мы с отцом, и Гритченом ездили туда в базарный день. Продавали яйца и овощи.
– Хорошо. Значит, ты знаешь, как туда добраться?
Нята склонила голову.
Симон протянул небольшую серебряную монетку:
– Если придется уехать из дома неожиданно, доберешься до села, найдешь любой постоялый двор и спросишь, когда едет повозка или почтовая карета до Шармиша. Поняла? Этих денег хватит, чтобы купить место.
Нята взяла монетку и зажала в кулаке. Симон протянул ей еще одну, побольше.
– В Шармише, на том же постоялом дворе, куда приедешь, спросишь, когда отправляются повозки до Доршаты. Они ездят довольно часто, утром – обязательно. Ехать примерно дня два, два с половиной. Держи. – Он вложил в ладошку еще пару монет. – Заплатишь за место до Доршаты. Запомнила? Приедешь в Шармиш, не вздумай разгуливать по городу. Можешь заблудиться, ну и… всякое бывает. Следи, чтоб деньги не украли. Приедешь в Доршату, спроси синий дом с красной черепичной крышей, что за городской стеной. Найти его нетрудно. Запомнишь? – Он протянул девочке еще одну монетку: – Это на всякий случай. Купишь еды в дорогу.
Нята зажала деньги в кулаке.
– О том, что у тебя есть деньги, никто не должен знать, поняла? Можешь их спрятать? Но не дома, а где-нибудь… где-нибудь в другом месте?
– Возле реки, под обрывом, – сообщила Нята, подумав. – Где старая ива. Спрячу в дупле или под корнями.
– Вот-вот, – подхватил Симон. – Спрячь хорошенько. И никому ни слова, обещаешь?

На следующий день рано утром Симон уехал. Гнедая кобылка отдохнула и весело потряхивала головой, выкатывая тележку из калитки. Нята собралась было проводить дядю до конца деревенской улицы, но Кориль велела разобрать вещи, которые валялись в углу веранды, те самые, что Смили пару дней назад принес с берега реки. «Вещи утопленников», – сердито думала Нята, глотая слезы. Ей было обидно, что вместо нее провожать Симона мать отправила Гритчена. Девочка уложила в корзину тонкое одеяло, полинявший от речной воды платок, разорванный коричневый плащ, куртку, потом еще один плащ, серый, с черной каймой по низу. Шерстяная ткань, высохшая на осеннем солнце, была мягкой и приятной на ощупь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48