Я переводила взгляд с одного брата на другого. В Оноре, как и во мне, возобладала корсиканская кровь. Мы оба были невысокими и черноволосыми, оба были страстными натурами и обладали бешеным темпераментом. Филипп же был настоящим отпрыском Лесконфлеров. Высокий и светловолосый, он и в критической ситуации не терял рассудительности.
- Но и корсиканец, - спокойно возразил Филипп, - не станет рисковать репутацией сестры. Мы не имеем ни малейшего представления, кто этот парень. Если начать наводить справки, руководствуясь только описанием Элизы, скоро вся округа узнает о случившемся. Заверяю тебя, Оноре, если мне доведется повстречать мерзавца, я прикончу его на месте не моргнув глазом и брошу его труп на съедение собакам. Я не трус и готов ради Элизы пожертвовать жизнью. Но жертвовать ее будущим ради удовлетворения жажды мщения мы не имеем права.
На этом о вендетте забыли. Дядя Тео написал барону письмо, в котором сообщил, что день свадьбы переносится на более ранний срок, «поскольку Элизе не терпится стать вашей женой».
Приготовления к свадьбе шли ускоренными темпами: с полдюжины белошвеек день и ночь трудились над свадебным платьем и приданым, в замке готовили комнаты для приглашенных со всей Франции гостей.
Дядя Тео вздохнул с облегчением, узнав от Франсуазы о том, что я не беременна от насильника, но свадьбу все равно решено было сыграть поскорее. Чем скорее меня сбудут с рук, тем меньше вероятности, что непредвиденные обстоятельства расстроят дядюшкины планы по спасению чести семьи. Через шесть недель после того, как я потеряла девственность, я должна была стать баронессой фон Мейер.
Шли дни. Я много читала, иногда выезжала верхом с Оноре и Филиппом, но большую часть времени проводила одна - в саду или в своей комнате. Дядя Тео запретил мне удаляться от замка за пределы видимости без сопровождения, но мера была излишней: я была слишком подавленна, чтобы по-прежнему беззаботно бродить по полям и лесам. Я больше не думала ни о бароне, ни о том, что мне предстоит. Гораздо чаще, чем мне хотелось, я вспоминала жаркий августовский день у ручья.
Я не могла забыть его и страшно злилась на себя за это. Я живо помнила каждую деталь его одежды, каждую черту его лица, улыбку, предвестницу то ли смеха, то ли грозы, глубокий голос и пронзительные серые глаза. Я закрывала глаза и, кажется, чувствовала сильные руки на своем теле, жестокие поцелуи на груди. Меня начинала бить дрожь. Я убеждала себя, что это дрожь отвращения, но ночью я не раз просыпалась с ощущением непонятного, нового для меня беспокойства во всем теле. Я ненавижу его, говорила я себе, но помимо воли волны желания захватывали меня, и я ничего не могла с этим поделать. За несколько минут из девочки я превратилась в женщину. Но как!
Я старалась представить себе барона в качестве жениха. Меня воротило от его приторного тона, противного сладковатого запаха пота, от одутловатого его лица, жирного студенистого живота. Девчонки в школе с хихиканьем и пришептываниями рассказывали, что длину и форму «мужского достоинства» можно определить по руке его обладателя - по ладони и пальцам. Я представляла себе пухлую бесформенную клешню барона и вздрагивала от омерзения.
С каждым днем, приближающим меня к свадьбе, я становилась все более невыносимой, вздорной и капризной. Франсуаза догадывалась, что виной тому было не только отвращение к барону.
- Ты ничуть не лучше тех глупых девчонок, которые любят тех, кто над ними издевается, - прямо заявила она как-то раз. - Я не знаю ни одной женщины, которая предпочла бы хорошего мужчину дурному. Нет, вы все хватаете того, кто похуже!
- Скажешь тоже! - возмутилась я. - Влюбиться! Я ненавижу его! Я ненавижу его так сильно, так сильно… Я просто больна от ненависти. Обещаю тебе, Франсуаза, я убью его, попадись он мне на глаза.
- Что ж, остается только надеяться, что он никогда не попадется тебе на глаза, - хмыкнула нянюшка. - Такие мужчины, как он, не приносят ничего, кроме неприятностей. Мой тебе совет: забудь его. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, ты поймешь, что крыша над головой и пища в желудке куда важнее, чем то, что мужчина может вставить тебе между ног, поверь мне.
- Не смей так разговаривать со мной, Франсуаза! Мне нет до него дела! Я его ненавижу! Ненавижу! - Я сжала кулаки. - Боже, почему я так несчастна?
Я бросилась на кровать и горько зарыдала. Франсуаза, присев рядом, принялась гладить меня по голове, тихонько бормоча слова утешения. Но я не слышала ее.
***
Венчание было намечено на воскресенье, а в пятницу вечером устраивали грандиозный бал в честь подписания брачного контракта. Ожидали гостей со всех концов страны. К их приему уже все было готово: открыты и убраны комнаты нежилого крыла замка, выписано несметное количество еды и изысканных вин. Местное дворянство, зная щедрость барона, с нетерпением предвкушало грядущее празднество, справедливо полагая, что оно станет самым грандиозным событием в провинции со времен вступления на престол Бонапарта.
Наконец пятница наступила. После полудня я приняла ванну и по настоянию Франсуазы напудрилась и надушилась. Затем битых два часа Франсуаза и горничные колдовали над моей прической, завивая волосы в тысячу мелких локонов, которые затем, подняв высоко наверх, скрепили золотым гребнем, усыпанным бриллиантами, - подарком дяди Тео. После прически наступила очередь бального наряда. Поверх нижнего платья из белоснежного шелка надели платье из прозрачной золотистой органди с летящими рукавами до локтя, которое крепилось под грудью и свободно распахивалось ниже, являя взорам белоснежный шелк нижнего наряда. К восьми часам я была готова.
В последний раз придирчиво оглядев меня, Франсуаза и горничные восхищенно заахали:
- Мадемуазель, какая прелесть!
- Ах, очарование…
- Она так красива, что я сейчас заплачу!
Я нетерпеливо приказала:
- Дайте и мне посмотреть. Кто-нибудь, принесите зеркало! Не каждый день приходится видеть телка, столь пышно убранного для заклания.
Франсуаза неодобрительно покачала головой. Две горничные внесли большое овальное зеркало в рост человека, реликвию, сохраненную в доме еще со времен Короля-Солнца.
Я взглянула в зеркало. На меня смотрело такое знакомое и все же в чем-то неуловимо чужое лицо, обрамленное черными кудрями. Бриллианты сверкали среди локонов, как звезды на полночном небе. Глаза под черными бровями мерцали, как угли, а кожа была белоснежна, как шелк платья, как лепестки розы на снегу, розовели щеки. Платье из органди окружало меня золотистым сиянием, делая похожей на недоступную сказочную королеву или гордую и неукротимую Титаник.
Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.
- Я ненавижу ее, ненавижу. - И, закрыв лицо руками, я зарыдала.
Суеверная Франсуаза пришла в ужас.
- Разбитое зеркало может принести немало бед, - печально покачала она головой. - Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…
- Замолчи! - прикрикнула я на няньку. - Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!
Франсуаза обняла меня.
- Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.
Раздался стук в дверь.
- Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, - закончила Франсуаза и открыла дверь.
На пороге стоял мой верный жених.
- Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? - церемонно начал барон. - Я хотел бы кое-что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…
- Тогда входите, - грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. - А вы, девушки, выйдите.
Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно-возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.
Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой - от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.
Я смотрела на него без тени улыбки.
- Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? - произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. - У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…
- Вы хотели говорить со мной, Фридерик?
- О да, конечно, конечно!
Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:
- Я принес вам кое-что для сегодняшнего бала, моя дорогая.
От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.
Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.
- Фридерик, право, не стоит…
- Прошу вас, - настаивал барон, - это драгоценности моей досточтимой матушки.
Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:
- Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!
Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:
- Благодарю вас, очень красиво.
И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.
Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.
- Франсуаза, ты можешь представить себе что-нибудь более безобразное?
- Нет, - призналась няня, - не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.
- Я бы не смогла, - уныло ответила я, - его и поднять-то тяжело!
Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.
Вот такой, беззаботно смеющейся - впервые за много недель, - и застал меня Филипп.
- Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? - шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. - Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?
- Ни то, ни другое, - решительно заявила я, - я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?
- Ты мне всегда нравишься, - нежно заверил меня брат.
Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами - я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.
- Ты сегодня в ударе, сестрица, - сообщил он во время очередной фигуры, - но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.
- Пора ему привыкать, - весело ответила я. - После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!
- Элиза, - с шутливым неодобрением заметил Филипп, - боюсь, ты выпила слишком много шампанского.
- Ты прав. - Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. - Я много выпила, Филипп, но сегодня - последний день моей свободы, и я буду делать что хочу. Буду танцевать до рассвета. Нет, до полудня завтрашнего дня, нет, до воскресного утра, а потом упаду и засну, навечно засну. До самой смерти.
- Элиза, все не так уж плохо, - рассмеялся Филипп. - По крайней мере твой барон богат как сам черт, и я не сомневаюсь, сестренка, ты сумеешь обвести его вокруг своего маленького пальчика.
- Надеюсь. Ой, Филипп, если бы он не был таким безобразным! Он напоминает мне поганку, такую расплывшуюся и бородавчатую. Бррр…
Мазурка закончилась. В перерыве между танцами я услышала, как дворецкий объявил еще одного гостя:
- Господин Арманд Чарльз Александр Валадон, маркиз де Пеллиссьер.
Я взглянула на вошедшего, и… бокал выпал из моих рук. Все разом повернули головы в мою сторону, а слуга опрометью кинулся убирать осколки.
- Элиза, что с тобой, тебе плохо? Ты побледнела как полотно.
- Филипп, скорее уведи меня отсюда, - прошептала я. - Уйдем прямо сейчас!
- Но почему…
- Прошу тебя, умоляю!
Филипп вывел меня из залы и усадил в гостиной, в нише окна.
- Тебе принести воды со льдом? Мороженого? Зачем ты столько пила…
- Филипп… - Меня трясло. - Филипп, это он. Это тот человек… из леса.
- Кто, Элиза?
- Маркиз Пеллиссьер, Филипп.
Филипп побледнел.
- Боже…
Я смотрела на брата с мольбой.
- Как нам быть, Филипп? Если он меня увидит, он скроется. Убей его! Мы… Я… Я так его ненавижу, Филипп! Надо что-то придумать!
Филипп нахмурился и пристально посмотрел на меня.
- Ты уверена, что это он, Элиза? - спросил немного погодя брат. - Ты не могла обознаться?
- Нет, Филипп, клянусь тебе, нет! Я его сразу узнала! Я… Я даже разглядела шрам на щеке, там… там, где я ударила его кнутом. Филипп, Боже мой, мне нехорошо.
Филипп обнял меня за талию.
- Постарайся взять себя в руки, Элиза, и выслушай меня. Ты в состоянии идти самостоятельно? - Я кивнула. - Тогда ступай в библиотеку и жди меня там. Все не так просто. Он влиятельный господин, один из любимчиков Наполеона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65