В большой прямоугольной конюшне суетились конюхи: они кормили и поили лошадей, меняли соломенные подстилки, чтобы их подопечным было тепло и уютно ночью. Один из работников — очевидно, главный конюх — отмерял лошадям вечерние порции корма. Двери некоторых денников стояли открытыми, в некоторых горел свет, другие были заперты, и свет в них был потушен. Чувствовалось, что все конюхи торопятся поскорее управиться с воскресной программой и перейти к более приятным занятиям.
Каспар Гарви остановил свою машину рядом с машиной Квигли. О чувствах своей дочери он так больше и не упоминал.
Конюхи заметно подтянулись, когда появились двое самых могущественных людей в их жизни: тренер Оливер Квигли (и неважно, что Квигли такой дерганый: жалованье-то все равно платит он, и никто другой!) и Каспар Гарви, владелец четырех чемпионов, бывших честью и славой не только этой конюшни, но и всего конного спорта.
Кобылка, которая должна была участвовать в скачках в пятницу, находилась за одной из запертых дверей. До нее очередь еще не дошла.
Каспар Гарви, приятно взбудораженный предстоящей встречей со своим имуществом, подошел к шести денникам, расположенным отдельно от прочих, между двумя дорожками. Одна из них вела от конюшни к Уоррен-Хиллу, где тренировали лошадей, другая — к большому дому, где, видимо, жил сам Квигли.
— Вот денник кобылки, — сказал Гарви, жестом приглашая меня подойти поближе. Он отодвинул засов на верхней половинке двери денника. — Она тут.
Кобылка действительно была там. Но сразу стало ясно, что в пятницу она выступать не будет.
Я увидел, как гордость на лице Гарви постепенно сменилась ужасом. Он оттянул воротник — ему не хватало воздуха. Его сокровище, его пятничная кобылка-двухлетка, которую готовили к тому, чтобы взять приз в скачках для кобылок, предполагаемая фаворитка зимних «1000 Гиней» и «Оукса» грядущего зимнего сезона, будущая мать чемпионов, золотисто-гнедая с маленькой белой звездочкой на лбу, знаменитая и резвая спортсменка стояла на коленях и стонала. Бока ее потемнели от пота.
Мы с Гарви и Квигли ошеломленно застыли перед дверью. И кобылка у нас на глазах повалилась на бок. Она тяжело, хрипло дышала и, очевидно, испытывала сильную боль.
Казалось, она умирает. Но она не умерла.
ГЛАВА 2
Глубоко взволнованный — по многим причинам, — Каспар Гарви взял дело в свои руки. Именно он вызвал ветеринара, отодвинув Квигли от телефона и посулив врачу, которого он хорошо знал, заплатить вдвое против обычного, если тот согласится прервать свой воскресный отдых и немедленно приехать на конюшню к Квигли.
Сам Гарви ничего для кобылки сделать не мог, поскольку не знал, что с ней. Однако он знал силу денег и готов был тратить их, не скупясь, если дело того стоило.
— Колики?
Он задумался.
— Оливер, может, ее поводить? Вроде бы при коликах лошадь полагается вываживать…
Оливер Квигли присел на корточки рядом с головой лошади и погладил ее по носу. Он сказал, что, на его взгляд, от вываживания будет больше вреда, чем пользы, даже если удастся поднять кобылку на ноги, и лучше подождать ветеринара. Я обратил внимание, что сейчас, когда одной из его лошадей грозила реальная, серьезная опасность, Квигли внезапно перестал трястись и сделался вполне уверенным.
Каспар Гарви подавил свою тревогу и задумался о будущем.
— Вы… — сказал он мне, — в смысле, Стюарт, — фотоаппарат у вас с собой?
Я достал его из кармана брюк. Гарви кивнул.
— Сфотографируйте кобылку для страховой компании. Фотографии — они как-то убедительнее.
Я сделал несколько снимков. В темном деннике вспышка слепила глаза.
— Потом пришлете, — сказал Гарви.
Я пообещал прислать.
Тут во двор въехали Белладонна с Крисом на ее «Лендровере». Белладонна, увидев, в каком состоянии лошадь, бросилась к ней, забыв обо всем на свете. Она ужасно рассердилась, когда Крис сказал, что как бы то ни было, а нам с ним надо лететь, а не ждать ветеринара, потому что приземляться в темноте на Уайт-Уолтеме небезопасно. А потому мы должны подняться в воздух не позже половины пятого. Белл гневно возразила, что вполне можно подождать и до половины шестого. Крис сказал, что, если она не согласится отвезти нас к самолету когда надо, он позвонит и вызовет такси. Я подумал, что Каспару Гарви пока рано беспокоиться насчет зятя.
Ветеринар отработал свою двойную плату: вскоре во дворе завизжали тормоза. Доктор склонился к лошади со стетоскопом и, так сказать, почесал в затылке.
— Не похоже, чтобы у нее были колики, — сказал он. — Чем ее кормили?
Главный конюх и все прочие тут же возмутились и оскорбились — их заподозрили в небрежности! Они поклялись, что кобылка за весь день не ела ничего, кроме овса, отрубей и сена.
Крис снова сцепился с Белл. В конце концов разъяренная девушка сказала отцу, что ненадолго отлучится — вот сейчас только доставит этого чертова Криса к его самолету. Ее отец рассеянно кивнул — сейчас все его внимание было поглощено страдающей лошадью. Я поблагодарил его за ленч, повторил, что вышлю снимки, — он даже не оглянулся.
Белл вихрем промчала нас через город и резко затормозила рядом с «Чероки». Крис еще раз попытался объяснить, что сегодня вечером мы оба работаем, так что нам просто необходимо вернуться вовремя. Мы действительно работали в тот вечер, но на самом-то деле нам не было никакой необходимости улетать из Ньюмаркета ровно в половине пятого. Однако старая дружба заставила меня придержать язык.
Крис пошел обходить «Чероки» с обычной проверкой. Белл смотрела ему вслед.
— Он меня просто бесит! — вздохнула она. Я кивнул.
— Я за ним присмотрю. А вы возвращайтесь к отцу.
Она в упор взглянула на меня своими голубыми глазами. И сказала:
— Я вовсе не стараюсь быть стервой. Просто так получается.
Я подумал, что, раз ей приходится иметь дело с двумя упрямыми мужчинами, да и сама она особой гибкостью не отличается, ей никак не удастся установить трехстороннее равновесие без вулканических выбросов энергии. Одними хлопающими ресницами тут не обойдешься.
Крис закончил проверку. Мы с Белл вышли из «Лендровера». Белл и Крис молча посмотрели друг на друга. Молчание было наэлектризовано, как воздух перед грозой.
Наконец Белл сказала:
— Я устроилась помощником тренера к Джорджу Лорикрофту. Так что теперь буду жить в Ньюмаркете.
Лорикрофт сидел за ленчем вместе со мной, Эвелин Дарси (жемчуга) и Робином Дарси (очки). Крис обдумал это, слегка хмурясь.
— У меня скоро будет месячный отпуск, — сказал он. — Часть времени я проведу во Флориде.
— Рада за тебя.
— Поехали со мной?
— Нет.
Крис резко развернулся и полез в самолет. Сейчас он меньше всего был похож на романтичного пилота из песенок, которые крутят по радио.
Я неуклюже попрощался с Белл, выразил надежду, что с кобылкой все будет в порядке.
— Оставьте телефон, я вам позвоню, когда что-то выяснится.
У меня была ручка, но бумаги не оказалось. Белл взяла ручку и записала номер на левой ладони.
— Залезай, Перри, а то без тебя улечу! — крикнул Крис.
— С-скотина! — сказала Белл.
— Он вас любит, — заметил я.
— Это не человек, а торнадо: налетел, растерзал и умчался дальше!
Крис завел мотор. Мне не хотелось рисковать: чего доброго, и впрямь без меня улетит! Я забрался в «Чероки», захлопнул дверцу, повернул ручку, пристегнул ремень и замахал в окно Белл. Белл вяло махнула мне в ответ. А Крис упрямо смотрел вперед, пока уже не стало слишком поздно прощаться. Однако, когда мы наконец оторвались от земли, а Белл все еще стояла у «Лендровера», глядя нам вслед, Крис сделал круг почета и покачал крыльями на прощание.
От Ньюмаркета до Уайт-Уолтема на самом деле не так уж и далеко. Когда мы приземлились, было еще совсем светло, и времени у нас оставалось навалом, а к моему пилоту вернулось утреннее хорошее настроение.
Холодный ветер продержался до пятницы. Воскресная солнечная погода сменилась унылой свинцовой серостью. Кобылка Каспара Гарви цеплялась за жизнь. Я узнавал о симптомах и развитии болезни буквально из первых рук — от Белл, которая сказала мне, что только в последний момент, уже налив на руку жидкого мыла, вспомнила о том, что надо бы переписать мой телефон на что-нибудь более надежное.
— По всей видимости, бедняжка все время прижималась головой к стене, стояла и прижималась… Я никогда не видела, чтобы лошадь прижималась головой к стене, и ее конюх тоже такого не видел, но ветеринар говорит, что это признак отравления, и теперь все стоят на ушах. Паника жуткая.
— А что за яд? Не белладонна, случаем? — спросил я, желая слегка поддеть ее.
— Нет. Спасибо большое. Очень остроумно. Эта «Белладонна» мне самой всю жизнь отравила! Врач любезно сообщил мне, что от белладонны кобылка, вероятнее всего, откинула бы копыта.
Через два дня Белл снова позвонила, чтобы сообщить последние известия. Это было в среду.
— Папа с Оливером Квигли стараются устроить так, чтобы история не попала в газеты, бог весть почему, это же невозможно! По Ньюмаркету новости разносятся как чума. Кобылку отвезли в ветлечебницу, берут кровь на анализ, меряют температуру, роются в навозе — в общем, делают все, что можно и что нельзя. Я видела, как Крис выступал с прогнозом погоды в обед. Он выглядит таким уравновешенным — никогда не догадаешься, какой он на самом деле. Не говорите ему, что я его смотрю по телевизору.
Белл была права: в Главном Штабе нет ничего тайного и ничего святого. Кобылка Каспара Гарви отодвинула футбол на второе место на спортивных страницах всех газет, от желтой прессы до солидных многополосных изданий.
Я на следующий же день отдал в проявку пленку, отснятую в воскресенье, и отправил комплект снимков в подарок Каспару Гарви. Белл доложила, что папа ужаснулся, увидев фотографии кобылки, но в целом он мне благодарен. Оливер Квигли скулит, что не виноват в том, что стряслось с кобылкой.
— Но папа ужасно зол — не удивлюсь, если он подаст в суд, — сказала Белл. — Они грызутся буквально часами.
Я, как обычно, проводил свои дни в отделе прогнозов погоды в телецентре Би-би-си на Вуд-лейн. Каждый день в два часа пополудни я вместе с метеорологами Гидромета, работающими в той же смене, участвовал в телефонном совещании, на котором обсуждалось то, что происходит с погодой на земном шаре и как следует интерпретировать факты — иногда весьма противоречивые.
В двадцать два года моя жизнь внезапно коренным образом переменилась. Во мне обнаружился актерский талант. Однажды вечером в двадцать один тридцать я безо всякой подготовки очутился перед камерой. Это был главный прогноз дня. Мне в последнюю минуту пришлось заменить коллегу — его внезапно прохватил понос. Поскольку произошло это неожиданно, я не успел перенервничать. Мне повезло — я правильно предсказал погоду, так что на следующий день дождь пошел именно там, где я обещал накануне.
Зрители отозвались несколькими одобрительными письмами. Этого оказалось достаточно, чтобы меня выпустили снова. Мне понравилось. Последовали новые письма. Через полгода я начал появляться на экране регулярно. Семь лет спустя я сделался вторым в нашей местной табели о рангах. Первым считался старший среди нас. Он обладал статусом гуру, и все относились к нему с почтением, какого заслуживает обладатель коллекции порнографических открыток начала века.
Мы с ним могли бы давно отказаться от выступлений и пойти вверх по служебной лестнице, сделавшись какими-нибудь начальниками. Но ни ему, ни мне этого не хотелось. Оба мы были актерами, и нам нравилось появляться на экране.
Моей бабушке тоже нравилось видеть меня на экране.
Бабушка была для меня тем же, чем для Криса — его «Чероки»: бездонной ямой, куда я бросал свои шекели, вместо того чтобы хранить их под замком.
У нас с бабушкой не было других родственников, кроме друг друга, и оба мы знали, что, по всей вероятности, скоро я останусь один. Энергичная женщина, которая вытащила младенца из-под развалин, похоронивших ее дочь, способная журналистка, убедившая суд поручить ей опеку над внуком, понимающая воспитательница, которая помогла мальчику благополучно пройти через детство, отрочество и университет, теперь, в восемьдесят лет, она ездила в инвалидной коляске и нуждалась в постоянном присутствии сиделки — просто затем, чтобы нормально жить.
Я заехал к ней в четверг после обеда. Чмокнул ее в лоб, поинтересовался, как она себя чувствует.
— Как ты тут, бабуля?
— Прекрасно, прекрасно.
Это была неправда, и оба мы это знали.
Бабушка по-прежнему жила в квартире, где прошла моя юность: на втором этаже дома, окна которого выходили на Темзу. Дом стоял на краю поймы. Во время отлива перед домом простирались акры земли, занесенной илом, и крикливые чайки копались в отбросах. Во время прилива мимо проносились теплоходы, набитые туристами, — из динамиков теплоходов обычно неслась грохочущая музыка. Теплоходы спешили миновать шлюз в Ричмонде.
Арендная плата постоянно росла, что было несколько тяжеловато для наших с бабушкой финансов, но изменчивая панорама за окном того стоила.
Когда я закончил колледж и выпорхнул из гнездышка, как оно всегда и бывает, моя бабушка все еще была энергичной сотрудницей турагентства, где она работала, сколько я ее помнил. Турагентство оказалось умным и вместо того, чтобы уволить мою стареющую бабушку на пенсию, как делается обычно, нашло ей новое занятие: она писала брошюры, где давала советы своим ровесникам. В пятьдесят она писала: «Эти роскошные мальчики, которые учат вас игре в теннис, работают за деньги, а не ради ваших прекрасных глаз». В шестьдесят говорила об Австралии: «На Эйерс-Рок стоит взбираться, если вам пять лет или если вы проворны, как горный козел». В семьдесят утверждала: «Сейчас самое время повидать Великую стену. Сделайте это или смиритесь с тем, что вы ее так и не увидите».
Судьба заставила ее смириться с тем, что многого она так и не увидит. Ее довольно долго беспокоили странные приступы онемения в ногах, но бабушка не обращала на них внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33