На мой взгляд, просто расточительно привозить на скачки лошадей, которые не любят прыгать и побеждать, они все равно никогда не выигрывают.
Уже много лет действуют правила, согласно которым лошадь должна проявить свои способности, прежде чем участвовать в большом стипль-чезе. И люди, жалеющие скакунов, дескать, как издеваются тренеры и жокеи над несчастными животными, могут успокоиться: если лошади не нравятся скачки, она никогда не появится на дорожках Эйнтри.
Моей первой лошадью в Большом национальном стипль-чезе должен был бы быть Парфенон, а Мартину Молоуни предстояло работать с Роймондом, главной надеждой лорда Байстера.
Весь сезон я жил ради субботы, дня, когда Мартин улетал в Ирландию. Каждую неделю он дважды пересекал Ирландское море, сохраняя верность своей родине. Он был такой прекрасный жокей, что я без внутреннего сопротивления оставался при нем второй скрипкой. Но иногда мне приходилось заменять Мартина, когда небо над Ирландией не позволяло ему вовремя вернуться в Англию.
Мартин начал свою карьеру как жокей на гладких скачках, так что он еще подростком научился тактике соревнований. Он был прирожденный наездник с такими волшебными руками, что все лошади выступали с ним хорошо. В те годы, когда я участвовал в скачках, всего несколько жокеев могли бы сравниться с ним. Мы все очень огорчились, когда после тяжелой травмы он решил оставить спорт и заняться своей фермой в Ирландии. Мартин иногда приезжает посмотреть большие соревнования, и для меня всегда огромное удовольствие повидаться с ним.
Несмотря на то, что в первый сезон работы у лорда Байстера мне приходилось делить лошадей с Мартином, на мою долю доставалось вполне достаточно хороших скакунов, и я радовался тому, что смогу выступить с Парфеноном в Большом национальном стипль-чезе.
Но за несколько дней до соревнований Мартин упал и не смог принять в нем участие. В лагере лорда Байстера началась паника. Были заявлены две лошади, а в распоряжении тренера оказался только один не очень опытный жокей, который никогда не участвовал в таких больших соревнованиях.
Только сам лорд Байстер оставался спокоен. Дик будет работать с Роймондом, а для Парфенона надо найти кого-то еще, решил он. В этом проявилась такая вера в меня, что я до сего дня испытываю благодарность к лорду Байстеру, а тогда решил сделать все, чтобы принести ему победу. Лорд Байстер почти тридцать лет пытался выиграть Большой национальный стипль-чез, и ни разу его скакуны не приходили к финишу ближе, чем седьмыми.
В день Большого национального стипль-чеза атмосфера в раздевалке была наэлектризована до предела. От подавляемого возбуждения все переодевались медленно и напряженно, словно обдумывая и взвешивая каждое движение, будто надеть жокейский костюм для нас не привычное, а совершенно новое дело. Даже улыбки стали другими: в них отражалось знание предстоящего риска, сочувственное понимание, ведь и сосед переживает такое же волнение, и тайная надежда. Эта скрываемая надежда никому не давала накануне уснуть. Многие мечтали выиграть, но никто не решался поверить в свою удачу.
В весовой жокеев сорок выстроилось в очередь для взвешивания. За спиной клерка мерцал круглый глазок, направленный на нас, который регистрировал каждый вздох. Потом тренеры, выглядевшие такими же взволнованными, как и жокеи, давали последние инструкции. После этого все вернулись в раздевалку, чтобы ждать своего заезда. Никакой болтовни или шуток, как в обычные дни. Два ряда молчавших мужчин сидели на скамейках друг против друга, упершись локтями в колени и разглядывая носки собственных сапог. Полчаса проходило в полной неподвижности, пока наконец не наступала долгожданная минута.
Я думал, что нервное возбуждение, сковавшее меня в раздевалке, объясняется тем, что я первый раз участвую в этих крупнейших соревнованиях мира скачек. Но и потом каждый год происходило то же самое. Невозможно привыкнуть к такому волнующему событию.
Темно-гнедая шерсть Роймонда искрилась и сияла под мартовским солнцем, выглядел он великолепно. Ему предстояло нести на спине самый большой вес, то есть меня, поэтому он получил первый номер, и на парадном круге мы с ним возглавляли кавалькаду. Как бы я хотел, чтобы кто-нибудь вышагивал передо мной, таким одиноким и беззащитным чувствовал я себя под взглядами четверти миллиона зрителей на трибунах.
Как только дали старт, времени для эмоций не осталось. Выбрать свободное пространство, чтобы лошадь могла спокойно прыгнуть через барьер, не мешать ей во время приземления, готовиться к следующему препятствию — другим мыслям нет места.
Роймонд не сделал серьезных ошибок, два круга он возглавлял заезд и был совершенно свежим, каким и оставался пять или шесть кругов. Когда мы подошли к предпоследнему барьеру, он так легко его взял по сравнению с другими лошадьми, что я начал надеяться на невероятное. Было похоже, что мы можем выиграть. И в этот самый момент две лошади пронеслись мимо нас, и одна шла с такой скоростью, что я сразу же понял: ее нам не догнать. Роймонд взял последнее препятствие третьим, но потом вырвался вперед, и мы финишировали вторыми.
Впереди мелькнули четыре знакомых черно-белых квадрата, цвета, которые так часто я носил сам. Победителем стал Русский Герой.
Лорд Байстер был в восторге от того, что наконец-то его скакун пришел вторым. Он успокаивал меня, говоря, что большая разница в весе, который несли лошади, помогла Русскому Герою обойти Роймонда. Но какая ирония! Выиграл Русский Герой, лошадь, которую так часто приводил к победе я, лошадь, чью жизнь, по-видимому, я спас, когда он мучился коликами, больше того, лошадь, которая три раза упала накануне Большого национального стипль-чеза и которая прыгает хорошо, только если ее правильно подвести к препятствию.
Джордж Оуэн даже сомневался, выставлять ли вообще Русского Героя, он хотел еще раз посмотреть, как лошадь работает на более легких скачках, которые состоятся через неделю после Большого национального. Но владелец, Фирни Уильямсон, настоял, мол, надо использовать шанс и в крупных соревнованиях.
Несмотря наличное разочарование, я от души радовался за Джорджа: для него очень важно, что он тренер победителя самых престижных соревнований Англии. Всегда спокойный и сдержанный, он просто онемел от удовольствия, и широкая улыбка не сходила со счастливого лица.
Вся скованность в весовой растаяла. Пробки шампанского взлетали вверх, бесконечные похлопывания по спине сменялись невероятными рассказами, родственными рыболовным историям, и возбужденные голоса силой звука заменяли аргументы в спорах.
Так бывало каждый год.
Владелец Русского Героя Фирни Уильямсон, преуспевающий чеширский фермер, решил устроить банкет по случаю победы.
Как ни удивительно, но отель в Честере согласился за четыре часа приготовить ужин почти на сто персон, и праздник удался на славу. Все произносили тосты. Фирни произнес тост. Джордж произнес тост. Лео Макморроу, жокей Русского Героя, произнес тост. А я сказал, что если бы знал, что Русский Герой обойдет меня в Большом национальном стипль-чезе, то, наверно, позволил бы ему умереть от колик, но если бы я не мог выиграть сам, то никому бы так не желал победы, как Джорджу. На что Фирни, Джордж и Лео ответили, что если бы они не могли выиграть, то желали бы победы только мне.
Ближе к концу у всех язык несколько заплетался и глаза затуманились, но это был великий праздник.
Между тем виновника торжества, Русского Героя, отвезли в его теплую конюшню, он получил обычную порцию сена и даже не подозревал, что стал так знаменит.
После Ливерпуля сезон продолжается еще два месяца, в течение которых проходят три национальных соревнования, но несколько меньшего масштаба: в Уэльсе, Ирландии и Шотландии. Кроме того, каждую неделю где-нибудь устраивают однодневные встречи. Последний в сезоне стипль-чез открывается на Пасху в Чепстоу, это национальные соревнования Уэльса.
Однажды утром после победы Русского Героя я отправился в поля Беркшира на тренировку с лошадьми лорда Байстера. Джордж Биби попросил меня взять еще одну лошадь, принадлежавшую Кену Канделлу. Я раньше не встречал Кена. Он жил в Кемптоне, в той же деревне, что и Джордж Биби, и всего несколько сезонов сам тренировал своих лошадей.
Кен подставил руку, я вспрыгнул в седло компактного гнедого с белой мордой и белыми носочками на всех четырех ногах и направил его на отличные тренировочные барьеры Джорджа Биби. Гнедой оказался прекрасным прыгуном. Кен объяснил, что его постоянный жокей уехал в Ирландию, и попросил меня работать с гнедым на соревнованиях новичков в Челтенхеме. Гнедого звали Хирфорд, и он никогда раньше не брал препятствия стипль-чеза, хотя и выступал в обыкновенных скачках. Через несколько дней в Челтенхеме он повел себя как ветеран, шел первым от старта до финиша, птицей перелетал через препятствия и легко выиграл.
Кен попросил меня работать на Уэльских национальных с другим его дебютантом, Файтинг Лайном, который тоже легко выиграл. Так я получил маленькую компенсацию за то, что пришел вторым с Роймондом. Подобный случай повторился в моей жизни еще раз. Когда Девон Лоч шел первым и упал перед самым финишем, будто в награду за разочарование, несколько дней спустя я выиграл национальные соревнования в Уэльсе.
Так я начал работать и для Кена, а через некоторое время Джеральд Болдинг попросил меня взять и его лошадей. Мы договорились, что в следующем сезоне, когда я не буду нужен лорду Байстеру, то смогу выступать со скакунами Кена и Болдинга.
Теперь я регулярно работал в трех конюшнях, и все они находились на юге Англии, а мы все еще жили в Чешире. Хотя постоянные путешествия и утомляли, но нам не удавалось найти подходящего дома возле Кемптона, да к тому же нам очень нравилась наша квартира в Чешире. Мы ее сами переделали, потратив много времени и энергии, и превратили заброшенный сеновал в комфортабельный дом.
Сомнения разрешились неприятным для нас путем.
Октябрьским утром мы попрощались с Мери на неделю. Она уезжала в Лондон, чтобы погостить у матери, а я ехал в Шотландию на скачки в Келсо. Два раза я звонил Мери, и она говорила, что у нее легкая простуда и небольшая слабость. Ни ее, ни меня не встревожило ее состояние, потому что мы оба считали себя людьми крепкого здоровья. Вернувшись из Шотландии, я переночевал у дяди в Челтенхеме, готовясь к очередным скачкам. И вдруг телефонный звонок. Мери.
— Дорогой, не беспокойся, но, когда ты приедешь вечером в Лондон, меня здесь не будет. Мне придется лечь в больницу, — сказала она. Голос звучал беззаботно и весело.
— Что это ты надумала? — спросил я, уверенный, что она шутит.
— Чистая формальность, но при этой болезни нельзя оставаться дома. У меня нет выбора. Мне нужно находиться в больничном изоляторе.
— У тебя корь? — удивился я. — Или скарлатина?
— Нет, но ты, пожалуйста, не беспокойся, я хорошо себя чувствую, у меня полиомиелит.
Мы еще немного поговорили, она смеялась, я спросил, может, мне лучше сразу же приехать к ней в Лондон, а не ехать на скачки. Но она и слышать об этом не хотела.
— Я вполне нормально себя чувствую, — уверяла Мери. — Приедешь вечером и сам убедишься.
Я приехал в больницу тотчас же после своего заезда.
По телефону и вправду казалось, что Мери чувствует себя хорошо, голос звучал весело и не встревоженно. Но она не выглядела хорошо. Лицо стало серо-зеленым и старым, глаза больными. Чувствовалось, что ей совсем-совсем нехорошо.
На следующий вечер ее положили в камеру с искусственными легкими. Я обещал родителям звонить и сообщать о здоровье Мери, поэтому пошел к телефонной будке у ворот больницы. Я набирал номер, а перед глазами стояла Мери, такая, какой я оставил ее. Все тело, кроме головы, закрыто серым деревянным ящиком, под которым большие электрические мехи качают и выкачивают воздух, помогая ее легким. Меня всего трясло, и трубка дрожала в руке, и, когда мама ответила, я попытался ей что-то сказать, но не смог сдержать рыданий.
Я и думать не хотел, чтобы оставить Мери одну и отправиться на скачки, но доктор заверил, что непосредственной угрозы ее жизни нет. А сама Мери, как обычно, говорила, что чувствует себя хорошо, и настаивала, чтобы я не пропускал соревнования. Поэтому каждый день после своего последнего заезда я мчался в больницу.
Это была удивительная больница, и у меня не хватает слов, чтобы выразить благодарность. Администрация не устанавливала часов посещения больных полиомиелитом и не вводила никаких запретов на визиты. Однажды в воскресенье я приехал из Ливерпуля после скачек почти в половине десятого вечера. Ночная сестра не только ласково встретила меня, но даже покормила ужином.
Как-то на дистанции в две мили я упал, но не почувствовал особой боли и, как обычно, тотчас же отправился в Лондон. В холодный ноябрьский вечер мышцы у меня быстро застыли, и оказалось, что я почти не могу поднять левую руку. Это случилось на выезде из города, и мелькнула мысль, не вернуться ли, чтобы показаться врачу. Но я решил, что лучше ехать дальше, потому что мне все равно обязательно надо попасть в больницу.
Но вскоре выяснилось, что я не могу переключать скорость: рука не действует. Пришлось остановить машину, правой рукой поднять левую руку и положить ее на рычаг переключения скоростей, и только тогда ехать дальше. К счастью, в этой машине рукоятка переключения скоростей близко подходила к моей левой стороне и была короткой. Поэтому левая рука просто лежала на ней. Так я и добрался до Лондона, убеждая себя, что это не перелом, а всего лишь сильный ушиб.
В конце недели мне предстояло работать с хорошими лошадьми в Манчестере, а потом в Бирмингеме и Челтенхеме, но два свободных дня я мог провести с Мери.
Я сидел возле нее, озабоченно шевеля пальцами, чтобы проверить хоть они-то действуют нормально?
После этого я провел двенадцать скачек, две из них выиграл и в Челтенхеме снова сломал ключицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25