И жокей тоже чувствует себя выжатым лимоном, у него едва хватает сил дотянуть своего скакуна до финиша. Скачки признают только очень здоровых и сильных участников.
Но какую радость доставляет плавный финиш, когда жокей в полной гармонии со своим партнером! Волна, проходящая по мышцам лошади, тут же находит отклик у всадника. Подобно лыжам и бильярду, летящий финиш со стороны кажется простым и легким, но совсем по-другому воспринимаешь его в седле. Сам я сделал это открытие в тот раз, когда впереди впервые замаячила победа.
Каждый понимает, что плохой наездник может превратить чистокровного скакуна в тягловую лошадь. Но даже идеальный наездник и идеальный жокей не могут на лошади, будто летящей в воздухе, выигрывать каждую скачку. Жокей руководит, помогает, обманывает, даже мистифицирует своего партнера, стараясь привести его на площадку, где расседлывают победителя, но он не может бежать быстрее лошади.
Работать с хорошим партнером всегда удовольствие, какое бы место он ни занял. Естественно, больше шансов прийти первым, если лошадь искусная и умная, но даже если ее и обошел более быстрый соперник, не пропадает удовлетворение от гармоничного сотрудничества.
Как-то раз я кончил скачку вторым и, когда привел лошадь расседлывать, сказал ее владельцу, отчасти чтобы сделать ему приятное, но главным образом потому, что это была правда:
— Ваша лошадь подарила мне счастливую скачку.
— Ну и что из этого? — резко бросил он. — Вы же не выиграли.
Я ничего не ответил, но потом много думал над его словами и понял: если бы я не радовался работе с лошадью, даже не побеждая, то не мог бы быть жокеем. Никто не мог бы. Это во многих отношениях тяжелая жизнь, но удовольствие от участия в скачках перевешивает все ушибы и беды. И каждый жокей считает так, потому что, если бы он так не думал, он бы поменял занятие. Никто не сможет долго быть жокеем стипль-чеза, если не прикипел сердцем к этой работе.
Встречаются очень трудные лошади, не все скакуны нравом и привычками восхищают своих наездников, и было бы глупостью сказать, что каждую скачку я жду с одинаковым удовольствием. К примеру, тупые лошади доводят до белого каления. Они не умеют сами правильно подойти к барьеру и сопротивляются любым усилиям жокея подвести их. Они повторяют свои ошибки снова и снова и не способны учиться на собственном опыте. И все равно каждый раз, когда я работаю с таким животным, во мне мерцает неразумная надежда, что вот теперь мой скакун, может быть, наконец вспомнит, что через барьеры надо перелетать, а не переползать, что не надо тратить энергию на борьбу с мундштуком, лучше оставить ее для финального рывка.
Больше всего меня радовали те лошади, которых я сам учил дома, которых «выводил в свет» на скачках новичков и от заезда к заезду приводил к победе. Ни с чем не сравнимое чувство видеть, как в твоих руках развивается молодая лошадь, как надежды, которые она подавала в ранние годы, воплощаются в успешную карьеру, когда она становится зрелым скакуном.
Глава 10
Счастливые годы
Сотрудничество с Фрэнком Канделлом и другие приятные для меня события начались на ипподроме в Бангер-он-Ди.
Фрэнк не приехал на соревнования, и я еще не был с ним знаком, когда выиграл скачку на лошади, которую он тренировал. Но несколько дней спустя Кен Канделл познакомил нас на тренировке. Кен двоюродный брат Фрэнка, несколько лет после войны они работали вместе, а потом Кен переехал в Кемптон и купил собственную конюшню.
Еще в раннем детстве Фрэнк заболел страстью к скачкам, но столкнулся с помехой, которая знакома многим молодым людям, — отсутствием средств. С изобретательностью и ясностью мысли, которые и до сих пор остаются двумя его самыми выдающимися качествами, он нашел выход — стал ветеринаром и вступил в армию. Таким образом Фрэнк обеспечил себе постоянные средства к жизни и попал в самое сердце любительского стипль-чеза. Офицер имеет право оставаться любителем хоть всю жизнь, и Национальный охотничий комитет, который внимательно следил за Фрэнком, когда он был студентом-ветеринаром, теперь оставил его в покое.
Тренировать скакунов для стипль-чеза — нелегкая работа. Я мало знаю о гладких скачках, поэтому могу только повторить мнение человека, известного как тренер в обоих видах конного спорта.
— В сравнении со стипль-чезом гладкие скачки просто пустяки. Главная забота тренера поддерживать лошадь в здоровом состоянии, выставлять ее на соревнованиях с бегунами низшего класса, делать ставки в тотализаторе, а потом собирать деньги. Тут проиграть невозможно. — Он говорил с убежденностью и имел на это право. В тот день из девятнадцати его лошадей четырнадцать победили в гладких скачках.
— Почему же вы тогда занимаетесь и стипль-чезом? — спросил я.
— Интереснее, — коротко ответил он.
По-моему, это прекрасное объяснение, почему тренеры предпочитают стипль-чез, не соблазняясь легкостью гладких скачек.
Все тренеры работают очень много и очень напряженно. Для них не существует сорокачасовой рабочей недели. Чуть рассветет, они уже на ногах, чтобы увидеть, как галопируют их лошади. Весь день на скачках, контролируя собственных скакунов и изучая, в какой форме чужие. Вернувшись домой, они снова в конюшне, проверяют, все ли в порядке у их подопечных. Потом бесконечная работа с бумагами: одни счета оплатить, другие представить. Заказать фураж, сено, солому, вызвать транспорт для доставки лошадей на ипподромы, зарезервировать там для них боксы. Весь вечер им не дают покоя телефонные звонки, а перед сном еще предстоит последний обход конюшни.
Все тренеры живут в постоянной тревоге, что лошади могут получить какую-то непредвиденную травму, и тогда труд долгих недель за несколько секунд пойдет насмарку. И если лошадь здорова и прекрасно себя чувствует, но проиграла скачку, тренер снова в тревоге, как отнесется к поражению владелец и не опустеет ли лошадиное стойло, потому что владелец перевел его обитателя в другую конюшню.
Можно подумать, что такая нервная и выматывающая работа хорошо вознаграждается. Но большинство тренеров признается, что главный доход получают от удачно сделанных ставок в тотализаторе. Казалось бы, тренер ближе всех к лошади, и кому же, как не ему, знать ее возможности. Но, видя мрачное выражение тренеров, потерпевших поражение и, следовательно, потерявших деньги, приходишь к мысли, что они склонны преувеличивать шансы своих бессловесных партнеров.
Когда я перестал участвовать в скачках как жокей, необходимость играть в тотализаторе, чтобы добывать средства к существованию, отпугнула меня от тренерской работы. Ведь я никудышный игрок. Меня не нужно было запугивать лишением жокейской лицензии, чтобы держать подальше от букмекеров и тотализатора: в моем случае это все равно что просить человека, ненавидящего виски, не пить.
Над спокойствием и процветанием тренеров, будто грозовые облака на горизонте, нависают две угрозы: первая — приводит в ярость, но быстро проходит, вторая — действует долго и беспощадно. И причина обеих в бесчестности.
Несколько тренеров, большинство владельцев и тысячи посетителей ипподромов убеждены, что жокеев постоянно подкупают, чтобы они проиграли соревнование. Стоит кому-то вдруг решить, что жокей «осадил» лошадь, как словечко моментально расходится, будто круги на воде, и несчастный парень неожиданно узнает, что у него отобрали лошадей, с которыми он постоянно работал. Никто не хочет понять, что ему просто невыгодно принять взятку, какой бы большой она ни была, потому что он теряет репутацию, постоянную работу, а иногда и жокейскую лицензию.
Ирония судьбы заключается еще и в том, что некоторые жокеи за свою честность расплачиваются работой. Бывают случаи, когда владелец отказывается от услуг жокея только потому, что тот не проиграл скачку, которую владелец велел ему проиграть.
Меня только однажды пытались подкупить, чтобы я проиграл скачку. Дуглас тогда тренировал лошадей в Бангер-он-Ди, а я приехал к нему, потому что завтра мне предстояло работать с одним из его скакунов. Раздался телефонный звонок, поговорив, Дуглас вернулся с широкой ухмылкой.
— Нам только что предложили по пятьдесят фунтов каждому, чтобы завтра наша лошадь не пришла первой.
— И что ты сказал?
— Посоветовал отправиться к черту.
Тренер может проиграть одну скачку, потому что имел несчастье быть обманутым жокеем. Но если он и дальше будет прибегать к услугам этого нечестного человека или любого другого жокея, известного своей склонностью к жульничеству, то такой риск уже граничит с глупостью. Но, с другой стороны, с трибуны нельзя увидеть, с какими трудностями столкнулся жокей, и, возможно, то, что кажется мошенничеством, на самом деле единственный способ довести заезд до победного конца. Попытка «осадить» лошадь и вправду должна быть вопиющей, чтобы ее можно было доказать.
Вторая угроза, которая постоянно мучает тренеров, — допинг. Эту проблему постоянно обсуждают, но удовлетворительного решения пока не найдено, хотя, по старым правилам, тренер автоматически лишался лицензии, если в слюне его лошади находили какие-либо наркотические средства. Эти правила были изменены, потому что стало несомненным, что невинные тренеры страдают не меньше, чем виновные. Но и сейчас никто не гарантирован от несправедливых решений. Очень трудно, почти невозможно доказать, давал ли тренер лошади допинг или нет. Судьба его лицензии полностью зависит от доверия, которое питают (или не питают) к нему стюарды, ведущие расследование.
— Если я поехал на одно соревнование, а лошадь послал на другое, — сказал как-то Фрэнк Канделл, — и там кто-то предложил моему конюху сто фунтов за возможность побыть пять минут наедине с лошадью, то меня признают виновным в том, что я дал ей допинг, и я потеряю все, на что ушли годы жизни.
Для того чтобы обезопасить лошадей (впрочем, и тренеров тоже), сейчас на ипподромах введены строжайшие ограничения: доступ посторонним в конюшни запрещен, и все конюхи обязаны показывать пропуск с фотографией, прежде чем войти в бокс. Но никакие строгости не могут помешать конюху дать, к примеру, лошади ведро воды перед заездом, а этого вполне достаточно, чтобы она пришла последней.
Мне всегда казалось бессмысленным подозревать тренера в том, что он дал своему скакуну допинг, чтобы тот проиграл. Ведь вся жизнь тренера посвящена одной цели — победить на скачках, зачем же ему идти на такой риск, чтобы свести на нет собственную работу.
Другое дело, когда лошади дают допинг, чтобы она победила, потому что для такого вида мошенничества необходимы специальные знания. Допинг надо дать в исключительно точное время, а это может сделать только тренер.
Мне дважды пришлось работать с лошадьми, которым, уверен, давали допинг, чтобы они пришли первыми.
Первый случай оставил у меня ужасное впечатление. Еще в паддоке лошадь брыкалась, вставала на дыбы, глаза у нее почти выкатились из орбит, изо рта шла пена. Она, как слепая, неслась прямо на первый барьер, будто его там не было. На этом наше партнерство закончилось. Но несчастное животное вскочило на ноги и умчалось куда-то, не разбирая дороги. Позже ее нашли в десяти милях от ипподрома, к счастью для тренера, потому что у нее не смогли вовремя взять слюну на анализ. Этот случай хороший пример того, как трудно манипулировать с допингом, когда имеешь дело с лошадью. Видимо, тренер не нашел никого, кто мог бы посоветовать ему правильную дозу, а это не такой вопрос, какой задашь первому встречному. Должно быть, моя кобыла в тот день получила сокрушительную порцию.
Вторая лошадь не была так явно стимулирована к победе, хотя я заметил признаки взбадривающего допинга. Она всего дней десять как поменяла конюшню, и новый тренер не знал, что я уже несколько раз работал с ней в прошлом и имел возможность убедиться, что она ненавидит скачки. Некоторые считают, что такие животные прекрасный объект для допинга, потому что он заставляет их бежать много быстрее, чем в нормальном состоянии. Но допинг ничего не добавит лошади, которая физически не способна к высокой скорости.
Но в тот день лошадь показала чудеса скорости и легко выиграла. Потом мне пришлось с ней работать еще раз, и она ничем меня не удивила: не получив допинга, она лениво тащилась всю дистанцию, начинала в фаворитах, а пришла почти последней.
Когда я начинал работать для Кена Канделла, у него было очень много скакунов и всего несколько лошадей для гладких скачек, у Фрэнка же, напротив, в основном были только бегуны. Но три года спустя они поменялись ролями, и я почти незаметно поменял конюшню. Мы все еще жили в доме Кена, я работал с его лошадьми и выполнял другие его поручения, но все же большинство заездов проводил на лошадях Фрэнка.
В течение трех сезонов удача почти не изменяла мне, и я очень счастливо участвовал в соревнованиях с лошадьми лорда Байстера, Кена и Фрэнка, твердо убежденный, что жизнь повернулась ко мне светлой стороной. Думаю, что меня вполне устроило бы все свои годы оставаться жокеем со скромными успехами, без резких взлетов и падений, которые пришлось пережить с тех пор.
Много лет меня нанимали для участия в соревнованиях за Золотой кубок в Челтенхеме, но из-за капризов погоды или частых невольных визитов в челтенхемскую больницу мне еще так и не довелось поработать на этих самых престижных скачках. И в марте 1953 года мне предстояло смотреть заезды с трибуны, потому что лорд Байстер выставил Маринерс Лога, которого тренировали в Ирландии, оттуда же приехал и жокей для работы с ним.
Но накануне дня Кубка тренер Питер Кезелт, для которого я раньше не работал, попросил взять скакуна, Стейткрефта, потому что его жокей получил травму. Я с удовольствием согласился и на следующий день надел бледно-голубую с белым форму, цвета миссис Джон Уайт, владелицы лошади.
Обычно жокей, когда входит на парадный круг, прямо направляется к тренеру и владельцу, чтобы поздороваться и получить последние инструкции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25