Оставалось надеяться, что он не знает точно, сколько у него там денег. А потом они сидели рядышком на диване, немного осоловевшие от вкусной еды и вина. Эва успокоилась.
– Ну конечно, они его схватят, – медленно проговорила она. – Всегда найдется кто-то, кто видел, людям иногда бывает трудно сообразить и сопоставить, но постепенно до них дойдет. Мир не может быть таким несправедливым. Да и молчать трудно все время, может, он по пьяни кому-то что-то выболтает. Знаешь, тип, который смог вот так вот запросто убить человека, например, в приступе ярости, он просто не сможет сдерживаться всю жизнь, он непременно себя выдаст – так или иначе. Ему обязательно понадобится излить кому-то душу. А тот проболтается полиции. Или же они пообещают вознаграждение, и его кто-нибудь выдаст, кто-то, жадный до денег.
Внезапно собственные слова комом встали у нее в горле.
– Я только хотела сказать, что непременно найдется человек, который захочет, чтобы справедливость восторжествовала. Люди, к сожалению, не всегда быстро соображают. А может, боятся.
– Нет, люди просто трусы, – устало проговорил отец. – Вот в чем штука. Люди трусы, они думают только о собственной шкуре и просто не хотят ни во что вмешиваться. Я очень рад, девочка моя, что ты так веришь в справедливость, но она далеко не всегда торжествует. А уж ей-то – я имею в виду эту женщину – все равно не помочь.
Эва не ответила, боясь, что голос выдаст ее. Она вытащила из пачки сигарету.
– А почему ты ударил того типа? – спросила она.
– Какого?
– Того, на работе, ты же рассказывал.
– Да, рассказывал. Потому что он был ужасно злобный.
– Это не ответ.
– Слушай, а почему у тебя была такая истерика, когда умерла фру Сколленборг? – спросил он вместо ответа.
– Как-нибудь в другой раз расскажу.
– Когда я буду на смертном одре?
– Ага, вот тогда и можешь спросить, а там посмотрим.
Приближалась ночь. Эва думала об Эльмере: интересно, что он собирается делать. Может, он сейчас сидит и смотрит в стену, на узор на обоях, на свои собственные руки, удивляясь тому, как это они могут жить своей собственной жизнью и делать что-то, не подвластное ему. А Майя лежит в холодильнике морга, ничего не чувствует, ни о чем не думает. У Эвы тоже больше не было сил ни о чем думать, она налила себе еще вина, и мысли куда-то улетучились, превратились в легкую дымку, сквозь которую ничего не было видно.

***

Наступило утро, туманное и ветреное, но пока отец с дочерью завтракали, небо немного прояснилось. Тихо бормотало радио. Эва слушала вполуха, но вдруг насторожилась. Передавали новости. По подозрению в убийстве задержан мужчина. Шофер автобуса, 57 лет, владелец белого «Рено». Оба внимательно слушали, забыв про свои бутерброды.
– Ха! – воскликнул отец. – У него нет алиби.
Эве показалось, что сердце ее куда-то ухнуло. Задержанный сознался в том, что неоднократно бывал у жертвы в качестве клиента. Разумеется, их было много, они два года слетались к Майиной двери, как мухи на мед. Она представила себе, как рушится вся жизнь этого человека. Не повезло бедняге, а может, у него есть семья? Она думала: «это я виновата».
– Ну, что я тебе говорил? – торжествующе спросил отец. – Они его уже взяли.
– Уж больно все легко получилось, вот что я тебе скажу. Только потому, что у него такая машина и нет алиби. И кроме того, ходить к проституткам никому не запрещено. В старые времена, – сказала она громко, – настоящим мужчиной считали только того, кто ходит в публичный дом.
– Господи! – воскликнул отец и уставился на нее.
Эва вспотела.
– Не понимаю, почему ты так настроена? А разве бывает как-то иначе? Они всегда их арестовывают сразу же. Мы живем в маленьком городе.
Случается, они ошибаются, – бросила Эва. – Она пыталась прожевать толстую хлебную корку – отец покупал хлеб в магазине – и чувствовала, как в ней зреет решимость. Она должна что-то предпринять. – Я уверена, что к этой… даме захаживали сотни мужчин, и у многих были белые машины, и у многих нет алиби.
Она закончила завтракать и встала. Убрала со стола, помыла посуду, засунула свой бумажник в газеты, лежавшие в гостиной, и нашла плащ. Быстро обняла отца.
– До скорого, – кивнула она.
– Очень хотелось бы надеяться.
Он поправил протез, который имел обыкновение вываливаться, если он улыбался слишком широко, и тоже кивнул ей. А потом стал смотреть вслед «Асконе», прыгающей по ухабистой дороге, и почувствовал, что дрожь усилилась – так всегда бывало, когда у него долго гостил кто-нибудь, а потом он вдруг оставался один.
Эва плавно скользила по шоссе вниз по направлению к Ховтуннелю. Поеду-ка я на Розенкранцгате, к тому самому зеленому домику. И выясню, кто он. У нее была в машине сумка на длинном ремне, и в своей длинной юбке она вполне могла сойти за коммивояжера или проповедницу из какой-нибудь секты. Может, ей удастся взглянуть на жену убийцы или перемолвиться парой слов с мальчишкой, если это действительно его сын. Женщины из «Свидетелей Иеговы», кажется, всегда ходят в юбках. И вроде бы у них всегда длинные волосы, во всяком случае, они так выглядели, когда она была еще девчонкой. Или то были мормоны? А может, это вообще одно и то же. Она ехала в туннеле. Быстро глянула в зеркало на свое ненакрашенное лицо, но свет в туннеле был плохой, какой-то слабо-оранжевый, он лился с потолка и отражался в ее зрачках. Она не узнавала себя. Такого с ней не бывало уже очень давно, пожалуй, с самого детства, со времен Майи. Когда-то она была довольно страстной натурой, но все это с годами куда-то ушло, сгинуло за годы неблагополучного брака, оказалось погребенным под грудами неоплаченных счетов, беспокойства из-за тучности Эммы, депрессии из-за того, что ей никак не удается пробиться как художнику. Что-то возникло в груди, потом опустилось в низ живота. Это чувство придало ей живости, появилось ощущение, что, если она сейчас же пойдет в мастерскую, то сможет сразу же написать очень сильную картину, самую лучшую, движимая праведным гневом. Настроение было приподнятое. Пульс участился, и неяркий оранжевый цвет в туннеле словно бы поддерживал в ней это настроение – пока она не добралась до центра. Тогда она перестроилась в правый ряд и поехала на Розенкранцгате.
Поблизости от красочных домиков никого не было видно, было еще рано. Она проехала мимо зеленого дома и припарковалась за навесом для велосипедов на самом краю жилого массива. Закинула сумку на плечо и торопливым шагом направилась к домам, стараясь выглядеть целеустремленной и жизнерадостной, как будто бы в большой наплечной сумке несла людям какое-то радостное послание. Она старалась не пропускать никаких деталей по пути: стойки для велосипедов, маленький пятачок с качелями и песочницей, сушилка для белья и живая изгородь с останками каких-то желтых цветов. В небольшом садике тут и там валялись игрушки из поблекшей пластмассы. Она повернула к зеленому домику и направилась к первому подъезду. Она узнает блондинку, если увидит ее, это тощее жеманное создание. Эва уставилась на кнопки звонков, выбрала самую верхнюю, где было написано «Хелланд», но сразу звонить не стала – постояла, набираясь решимости. Прищурившись, попыталась хоть что-то рассмотреть через дверь, но дверь была из армированного стекла, разглядеть все равно ничего не удалось. Никаких звуков тоже не было слышно, поэтому она вздрогнула, когда дверь внезапно распахнулась и прямо на нее из подъезда вышел мужчина. Это был не Эльмер. В каждом подъезде жило только по две семьи, она быстро кивнула и посторонилась, давая ему пройти. Выглядел он подозрительно. Она быстро читала фамилии на звонках.
– Хелланд? – быстро спросила она.
– Да, это я.
– Ах, вот как? Значит, мне к Эйнарссонам.
Он пошел к гаражу, но все-таки оглянулся и посмотрел вслед женщине, которая, как воришка, проскользнула в дверь.
Табличка на двери была фарфоровая, нарисованная вполне по-любительски: мама, папа и ребятенок; под каждой фигуркой было подписано имя: Юрунн, Эгиль и Ян Хенри. Она покачала головой и снова выскользнула на улицу. «Эгиль Эйнарссон, Розенкранцгате, 16, – подумала она. – Я знаю, кто ты и что ты сделал. И скоро я расскажу тебе об этом».

***

Эва возвратилась домой; она пребывала в состоянии крайней сосредоточенности.
Все другие дела были отодвинуты в сторону, все сомнения отброшены, весь пережитый страх превратился в одну мощную решимость. Это придало ей силы. Она представляла себе несчастного шофера, может быть, немного полноватого, лысеющего, во всяком случае, ей казалось, что он выглядит именно так. Сейчас он, возможно, сидит в комнате для допросов, пьет растворимый кофе и курит, курит одну за другой. Много, наверное, выкурил. И курить ему на самом деле уже не хочется, но это просто возможность занять чем-то руки, а то куда их девать, когда вокруг одни полицейские в форме, и они все пялятся на его руки, как будто он этими самыми руками и убил Майю. Конечно, они возьмут анализ на ДНК, но это же занимает какое-то время, возможно, недели, а пока ему придется ждать, а они могут решить, что, хотя именно в тот вечер он и не спал с Майей, убить-то он ее мог все равно. Конечно, они обращаются с ним вполне нормально, несмотря на то, что речь идет об убийстве, самом отвратительном, самом примитивном из всех преступлений. Но она вполне могла себе представить, что и среди этих вежливых полицейских непременно найдется какой-нибудь хам, который слой за слоем будет сдирать с несчастного остатки достоинства и уверенности в себе. Не исключено, что тот же Сейер, молчаливый, терпеливый, может превратиться в такое чудовище. Возможно все. А где-то, наверное, сидит и плачет его жена, обезумевшая от страха. Когда речь заходит о чем-то действительно важном, никто из нас не может быть уверенным в другом, подумалось ей.
В шкафу она нашла кое-какую одежду, которую надевала очень редко, практически никогда не носила. Старые брюки, которые по дешевке распродавали со склада министерства обороны, с кучей карманов. Они были из толстой негнущейся ткани, совсем не в ее стиле, поэтому прекрасно подошли сейчас. Она должна была стать максимально не похожей на себя, это наверняка облегчит ее задачу. Черный свитер с высоким горлом и короткие белые резиновые сапоги тоже пригодились. Она уселась за кухонный стол, положив перед собой блокнот и карандаш. Она жевала кончик карандаша, и ей нравился вкус пористого дерева и мягкого грифеля; она, кстати, любила иногда осторожно лизнуть кисточку, после того как прополаскивала ее в скипидаре. Она никому никогда об этом не рассказывала, это был ее тайный порок. Текст родился с третьей попытки. Коротко и ясно, безо всяких расшаркиваний, такой текст и вправду мог бы написать мужчина, решила она, радуясь своей энергии. Это было какое-то новое чувство, заставлявшее ее двигаться вперед; она давно не испытывала ничего подобного: обычно она просто куда-то тащилась из дома, заставляла себя идти, с трудом волоча ноги. Ее ничто не вдохновляло, не привлекало. А вот сейчас она шла на хорошей скорости. Майе наверняка бы понравилось.
«ДАМ ХОРОШУЮ ЦЕНУ ЗА ВАШУ МАШИНУ, ЕСЛИ НАДУМАЕТЕ ПРОДАВАТЬ».
И ни слова больше. И еще подпись. Она немного поколебалась, подписываться собственным именем было нельзя, но ей никак не удавалось придумать что-то путное. Все, что ни приходило в голову, звучало как-то по-дурацки. И вдруг все само собой встало на место. Подлинное имя, которого он не знал, и подлинный телефонный номер, по которому она не жила. После девятнадцати часов. Готово. Она решила не брать сумку и плащ, нашла вместо этого старую пуховую куртку, а листок сунула в карман. Повинуясь внезапному озарению, нашла резинку и стянула ею волосы на затылке. Когда она остановилась в коридоре у зеркала, чтобы взглянуть на себя, то увидела совершенно незнакомого человека с оттопыренными ушами. Она стала похожа на не по годам высокую девочку-подростка. Ничего страшного, ее не особенно волновала внешность. Самое главное, что этот переросток не был похож на Эву. И, наконец, она быстро заглянула в подвал, немного покопалась на верстаке и нашла старую сумку, с которой Юстейн обычно ездил на рыбалку. На дне ее лежал нож. Он прекрасно уместился в кармане на бедре, длинном и узком. Одинокие женщины не должны забывать о своей безопасности. Нож необходим, чтобы напугать и предостеречь, если Эгилю Эйнарссону придут в голову какие-нибудь глупости.
Она припарковалась на приличном расстоянии за углом бассейна. Охранника из «Секьюритас» нигде не было видно, наверняка у него есть и другие объекты, нуждавшиеся в охране; она надеялась, что это именно так. Может, он еще присматривает за гардеробом сотрудников, проверяет туалеты, может, ему надо охранять заодно и склады с пивом и минералкой. Наверняка здесь тоже есть несуны, как и везде. Она перешла улицу и протиснулась мимо шлагбаума. Ее снова удивило количество белых машин на стоянке, она автоматически искала машину Эйнарссона на том же самом месте, где она нашла ее в прошлый раз, но на прежнем месте ее не было. И вдруг ей пришло в голову, что его, возможно, сегодня нет на работе: может быть, он вообще сломался и сбежал. Эта мысль была совершенно лишней, она могла поколебать ее решимость. А что, если он просто работает в вечернюю смену? И она продолжала двигаться между рядами машин. Не исключено, что он узнал об аресте шофера и чувствует себя уверенно, как никогда. «Рено», это же надо быть такими идиотами! Эва время от времени оглядывалась, но никого не было видно. Она двигалась очень быстро и, наконец, нашла «Опель» почти на выезде со стоянки. Сегодня машина была поставлена чуть наискосок в отведенном прямоугольнике, как будто владелец торопился. «То ли еще будет», – пробормотала она, вытащила записку из кармана, расправила и прицепила под «дворники». Пару секунд постояла, словно любуясь автомобилем, на тот случай, если кто-то смотрит на нее из окна. А потом вернулась к своей машине и поехала по главной улице города. Ощущение было такое, что ей вот-вот предстоит бежать марафон, а она не тренировалась – задача казалась ей непосильной, но она тем не менее чувствовала себя бодрой и отдохнувшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35