– Они тебя что, не охраняли?
– Как это не охраняли! Очень даже охраняли, у них же во всем доме сигнализация.
– Ничего не понимаю, так как тебе удалось сбежать?
– Убежала, пока они пожар тушили.
– Ты можешь толком говорить, какой еще пожар? – начал сердиться я на ее бестолковый рассказ.
– Леш, а что это с тобой за мужик, по-моему, очень даже импозантный. Он кто, грек?
– Еврей. И остынь, он тебе в дедушки годится.
– Ну, не скажи, евреи, говорят, хорошие любовники. Так вот, когда я окно открыла, то зазвенела их гребанная сигнализация. Тогда я залезла на подоконник и в комнату гранату бросила, а сама, пока она еще не взорвалась, быстренько спустилась.
– Ты в своем уме? Какая еще граната?!
– Леш, ты только не обижайся, я ее у тебя из сумки взяла. Ну, ту, немецкую, вторую.
– Так! А ты случайно никого не убила? Ты говори, не стесняйся!
– Леш, ты что, на самом деле, я что, дура, что ли? Я сначала собрала на кровать со всей комнаты тряпки и подушки, сделала из них гнездышко, это, чтобы осколки не разлетелись, и только потом бросила. Это, наверное, из-за тряпок пожар и начался…
– Большой пожар? – ласковым голосом поинтересовался я.
– Почем я знаю, когда рвануло, я на землю упала а потом припустилась бежать…
– Тогда откуда ты знаешь, что начался пожар?
– Так, с дороги же было видно, я ведь пешком шла, оглядывалась…
– А откуда ты узнала, что на меня будет засада?
– Это еще раньше, пока меня не заперли, Витамин своим друзьям звонил, а Андрюша им объяснял, куда ты подойти должен… Ну, правда, Леш, что это за мужик?
– Сейчас познакомишься, – пообещал я. – Девушка, – окликнул я официантку, – принесите, пожалуйста этой барышне, того же, что и нам, и еще два кофе. Пересаживайся к нам, – позвал я Ольгу.
Мы подошли к нашему столику, за которым сидел изнывающий от любопытства Гутмахер.
– Познакомьтесь, Аарон Моисеевич, это моя подельница…
– Оля, – скромно представилась террористка.
Гутмахер резво вскочил на старые ножки и галантно поклонился.
– Вы помните песенку Утесова про прекрасную маркизу? – продолжил я.
Гутмахер утвердительно кивнул головой.
– Оленька мне ее сейчас как раз исполнила.
– Врет он все, то есть, в смысле шутит, ничего я ему не пела. А что это за песенка? – заинтересовалась девушка, – я такой не знаю.
– Это естественно, ведь вы такая юная, а это седая старина! – заюлил Гутмахер. – Я вам как-нибудь непременно её спою…
– Если выживите после общения с этой хулиганкой, – перебил я новоявленного жуира.
– Между прочим, Оля говорит, что на нас в доме Дмитриева устроена засада.
– Да, да, конечно, конечно, какая прелесть! – сладко заулыбался старый хрен.
– Это кто хулиганка! Я вам, можно сказать, жизнь спасла! – возмутилась Ольга.
– В чем вы видите прелесть? – не отвечая девушке, поинтересовался я у Гутмахера.
Однако, никто из нас не успел ответить на взаимно поставленные вопросы, к столику подплыла официантка с едой для голодной девицы и прервала наши дебаты. Ольга, игриво улыбнувшись, набросилась на пищу, не переставая строить глазки Аарону Моисеевичу. Он, умильно поглядывая на нее и от полноты чувств пытался сдвинуть к ее тарелкам все наличествующие на столе специи. Возможно, я чего-то недопонимал, но, похоже, у моих «коллег» внезапно начали складываться «отношения». Я по-новому взглянул на Гутмахера. На Ромео он явно не тянул, но в молодежной куртке со стянутой в хвостик пегой гривой выглядел действительно «импозантно»: то ли тинэйджером-перестарком, то ли фиг его знает кем. Однако, никак не пенсионером. То, что у него был шарм, и смотрелся он мужественно, я не мог не признать. Правда, не в сравнении с моей блудливой юницей. Все-таки свежесть юности, нежная кожа и блестящие глазки в любовных игрищах, по моему разумению, стоят больше, чем героическая старость. Оля, между тем, не забывая об «изящных манерах», сметала все, что было возможно разжевать, одновременно продолжая пытаться оставаться нежным, романтическим созданием. Мы с Гутмахером, любуясь ею, молча допивали кофе.
– Что-нибудь еще хочешь? – риторически поинтересовался я, когда девушка, откинувшись на спинку стула, отодвинула от себя последнюю опустевшую тарелку.
– Что ты, что ты! – засмущавшись, ответила она, тупя глазки. – Я сыта, если только еще немножко сладкого…
– Официантка! – неожиданно пронзительно, так, что я невольно вздрогнул, закричал Гутмахер. – Шампанского, фруктов и торт!
– А Оля, того, случайно не лопнет? – совершенно не романтично полюбопытствовал я.
– Извините, Алексей! Я считал вас интеллигентным человеком, но, вероятно, я ошибся! – взвился старый пижон.
– Если бы ты пережил то, что пережила я! – вмешалась в разговор Ольга.
– Да ради Бога, пусть съест хоть два торта, я только боялся, что она лопнет и всех обрызгает! – проигнорировав Ольгину декларацию, ответил я Аарону Моисеевичу. – Только помните, что мы приехали сюда не устраивать встречу двух одиноких сердец, и нам нужно быстрее сматываться, пока «темные силы» нас не застукали.
– Так будете еще заказывать или как? – поинтересовалась недовольная официантка, отвлекшись от беседы с напарницей. – Спиртного не подаем, а из фруктов есть только яблоки…
– Спасибо, больше ничего не нужно, сколько с нас? – ответил я за всех.
– Двести шестьдесят семь рублей, – сказала официантка.
– Ни фига себе! – поразился я.
– У нас ресторан высшей категории! – с легким прозрением к моей проявившейся финансовой несостоятельности произнесла служительница общественного питания.
– Так и я о том же.
– Действительно, здесь все ужасно дорого, – согласился со мной Гутмахер, наблюдая, как я расплачиваюсь.
– Даже и не знал, что еще существуют такие цены, – признался я, когда мы вышли наружу. – За такие деньги в Москве можно выпить от силы две чашечки кофе.
– Да? А я подумал, что это дорого.
– Ну, и куда мы теперь поедем? – наконец нарушила молчание обиженная Ольга.
Вопрос был, что называется, «интересный». До ее явления я планировал сначала посетить дом Поэта, а после этого тихонько удалиться в далекую провинцию, в город Загорск, где, цитируя поэта Иосифа Бродского: «и от Цезаря далеко, и от вьюги… лебезить не нужно, трусить, торопиться», и там переждать пик активности розысков. Однако, предполагаемая засада и состояние дорог кардинально нарушили все планы.
– Может быть, поищем какой-нибудь пансионат или гостиницу? – не очень уверенно предложил я.
– Опять пансионат! – возмутилась Ольга. – Тебе что, того раза было мало?
– Давайте все-таки сначала проверим тот дом, а потом поедем ко мне на дачу, – неожиданно предложил Гутмахер.
– Ничего не получится, в доме нас ждет засада, – сказал я и передал ему рассказ Ольги о ее последних подвигах и агентурных открытиях.
– Ну, такую засаду убрать несложно, – задумчиво сказал Аарон Моисеевич. – Позвоните вашему знакомому и скажите, что знаете, что вас там ждут. А пока поехали ко мне. Дачка у меня зимняя, там есть банька, да и ехать отсюда недалеко.
– Ой, хочу на дачу! – завизжала девушка. – Хочу в баньку!
– А мы сможем туда добраться по такому снегу? – засомневался я в возможностях нашего «Москвича».
– Наверное, сможем. Впрочем, что мы теряем, – сказал Гутмахер.
– Тем более, что едем на «Москвиче», – не без сарказма подытожил я разговор. – Ладно, только я сначала позвоню! Давайте ваш телефон.
– Звони лучше с моего, – предложила Ольга, у меня в памяти есть все их номера.
Сначала я попытался связаться с дачей Круговых. Трубку там никто не взял.
Потом позвонил Андрею. Его телефон оказался недоступен.
– Что они там, все вымерли, – ругнулся я и вызвал самого папеньку.
Он откликнулся тотчас, как будто держал трубку в руке. Он истерично закричал, даже не дав мне представиться.
– Ты, тварь, сволочь! Ты знаешь, что наделала?!
Он решил, что ему звонит Ольга, и так выказывал свое отношение к ее недавнему поступку. Пришлось его разочаровать.
– Здравствуйте, Вениамин Ананьевич, – вежливо поздоровался я, – как поживаете?
– А это ты, – сразу узнал он мой голос. – Хочешь позлорадствовать?
– В каком смысле? – начал говорить я и вспомнил, что у них на даче был пожар. – Вы о пожаре? Надеюсь, все обошлось? Потушили?
– Потушили, только Андрей погиб, – сказал он потухшим голосом.
– То есть как погиб? – невольно воскликнул я. – Вы это серьезно?
– Серьезней не бывает. Вам с той маленькой сучкой теперь не жить. Я не я буду, если вас не достану!
Угроза прозвучала серьезно, но меня заинтересовало другое:
– Как это случилось?
– На него упала горящая балка. Мой сынок, – проскрипел голос безутешного отца, и из его горла вырвалось сдавленное рыдание.
– Вы что, не успели уйти из дома? – спросил я, с трудом представляя, что молодого здорового парня больше нет в живых.
– Нет, он спасал наше имущество. Запомни, Андрей был моим единственным сыном! Ты это понимаешь?!
– Примите мои соболезнования.
– Какие соболезнования, что там случилось? – вцепилась мне в рукав Дубова.
– Погоди, – оттолкнул я ее, – потом расскажу,
– Это ты и твоя сестра во всем виноваты! Если вы не вернете машину, то я не знаю, что с вами сделаю!
Было похоже, что несчастье так и не смягчило суровое сердце милицейского чиновника. Градус моего сочувствия тотчас опустился до точки замерзания, и я заговорил о деле:
– Думаю, что мы теперь с вами в расчете. Я сейчас звоню по поводу засады, которую вы нам устроили. Ольга меня о ней предупредила, так что не рассчитывайте на скорую встречу.
– Она с тобой? – спросил Кругов.
– Со мной.
– Дай ей трубку.
– Тебя Ананьевич, – сказал я Ольге, протягивая телефон. – Андрей погиб.
– Как погиб? – растеряно спросила она – Андрей?!
Что услышала девушка от своего несостоявшегося тестя, я не знаю. Но появившиеся на ее глазах слезы так и не успели пролиться. Мы с Гутмахером слышали только то, что говорила она. Она долго молча слушала монолог безутешного отца, потом гневно топнула ногой:
– Так вам и надо!
Потом лицо ее вспыхнуло:
– Вы сами во всем виноваты, не нужно было за мной подглядывать в ванной и лезть ко мне под юбку!
О таких интимных подробностях ее отношений с Вениамином Ананьевичем она мне ничего не говорила. Кончился их разговор ее короткой фразой:
– Сами вы будьте прокляты! – воскликнула Ольга и свирепо нажала кнопку отбоя. Потом добавила, уже обращаясь к нам:
– Есть все-таки Бог и справедливость!
– Объясните мне, кто погиб, и что случилось? – взмолился Гутмахер.
– Погиб наш участковый инспектор, тот, у которого мы с Олей были на даче. Спасал во время пожара имущество, и его придавило горящей балкой, – достаточно абстрактно, чтобы не входить в интимные подробности Олиных половых подвигов, ответил я.
– А какое отношение все это имеет к засаде?
– К сожалению, самое прямое, это его отец устроил на меня засаду.
Рассказывать обо всех подозрениях, которые появились у меня относительно роли покойного Андрея и его семейства в нашем деле, я не стал – хотя они и были весьма основательные.
Теперь, задним умом, я сам удивлялся своей наивности и ловкости, с которой участковый сумел втереться в доверие и попасть ко мне в дом. Видимо, только предосторожность со спрятанной саблей, которую он так и не сумел найти в квартире, отсрочила грустный для меня финал.
– Мне это семейство заочно не нравится, – ска-зал Гутмахер с излишним пылом.
О ванной, в которую, судя по контексту разговора, подглядывал Олин собеседник и его интересе к ее юбке, Гутмахер ничего не спросил, хотя, как я мог догадаться, это его заинтересовала больше всего.
– Значит, теперь на нас, кроме убийств и бандитизма, висит еще поджог со смертельным исходом, – сказал я Ольге. – Придется несколько дней отсидеться. Ладно, поехали на вашу дачу.
– Да, да, – обрадовался Аарон Моисеевич, – поехали, это совсем недалеко!
Насчет того, что ехать недалеко, Аарон Моисеевич явно погорячился. Ехать пришлось очень далеко. Единственное, что нам способствовало, это отсутствие машин на дорогах. Впрочем, долгий путь моих спутников не утомлял. Они, не сговариваясь, забрались на заднее сидение и вели за моей спиной негромкий, но очень содержательный разговор. Обсуждалась одна, но животрепещущая тема: внешность «Олюшки». Тон задавала сама владелица этой внешности. Она, скажем, заявляла: «Ну, что вы, я же толстая!». После чего Аарон Моисеевич начинал монолог, в котором красочно и ярко иллюстрировалась мысль, что «Олюшка» отнюдь не толстая, а самая что ни есть прекрасная и совершенная. После того, как одна деталь ее внешности оказывалась освещенной, мои соратники переходили к другому параметру, и все начиналось сызнова.
Правду, говоря, за те три часа, что мы добирались до дачи Гутмахера, собеседники не рассмотрели и четверти замечательных качеств девушки. Я в разговор не вмешивался, слушал в пол-уха и меланхолично размышлял о человеческих несовершенствах. Молодой Андрей Кругов в любви мог проявлять себя только в действии, а пожилой Аарон Гутмахер – в словах. Еще меня немного напрягало то, что «Олюшка» так быстро утешилась, что ни разу не помянула своего недавнего возлюбленного. Впрочем, судить ее у меня не было никаких оснований. То, чем нас будут вспоминать после смерти, зависит исключительно от нас самих, и в нашей воле оставлять после себя хорошую или дурную память. Как говорили римляне: «de mortuis aut bene, aut nihil» – «о мертвых хорошо или ничего». Ольга ничего и не говорила о своем недавнем возлюбленном.
Наконец мне пришлось прервать замечательно интересный разговор, который велся на заднем сиденье.
– Простите, Аарон Моисеевич, что я вас перебиваю, но если бы вы соблаговолили подсказать, куда ехать дальше, я был бы вам весьма благодарен, – съехидничал я, когда после остановки машины на темном ночном развилке никто из пассажиров не обратил на это внимания.
– Поезжайте направо, – кратко распорядился распалившийся старикан, не теряя нити разговора «со своей прекрасной спутницей». Говорил же он ей совершенно безотлагательные вещи:
– Когда сегодня в ресторане я увидел цвет ваших дивных глаз, то был совершенно ошеломлен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38