Ни поражения, ни тяготы учений, ни близкое дыхание смерти не заглушали в нем восторженности. Что ему приказывают, его не заботило: дело солдата – повиноваться.
В Нумантии он впервые встретил семнадцатилетнего новичка, который, прибыв из Рима, тут же присоединился к свите Сципиона Эмилиана. То был Квинт Цецилий Метелл, младший брат знаменитого Цецилия Метелла, который после военных действий против племен, населявших Далматийские горы, получил имя Далматийский и выдвинулся на пост Верховного Жреца.
Юный Метелл относился к типичным представителям своего рода: флегматичный, без блеска в глазах, без стремлений; однако, самоуверенности ему было не занимать. Дружеские отношения со многими выходцами из этого класса не позволили Сципиону Эмилиану вовремя поставить мальчишку на место, и семнадцатилетний всезнайка вскоре почти сел ему на шею. Тогда Сципион Эмилиан отдал его в науку своей знаменитой Троице – Югурте, Рутилию Руфу и Гаю Марию. Они и сами были почти еще мальчишками, потому и не ведали жалость; им пришлось не по вкусу, когда в их тесный дружеский круг втолкнули какого-то юнца, да еще столь самоуверенного и самовлюбленного. Вот и стали отыгрываться на молодом Метелле не жестоко, но грубо.
Пока Нумантия сопротивлялась и у Сципиона Эмилиана хватало своих хлопот, Метелл сносил свой жребий покорно. Однако, Нумантия пала. И, возликовав, вся армия, от старших командиров до последнего солдата, позволила себе расслабиться. Легионы храбро атаковали винные погреба. Вина захотел и Квинт Цецилий Метелл – тем более, что ему исполнилось в тот день восемнадцать. Троица Страшных же задумала выставить его на посмешище, напоив допьяна.
Метелл, утопив в вине не только флегматичность, но и рассудительность, расшумелся:
– Вы – вы глупцы! Что вы думаете о себе? Кто вы такие? Ну-ка, скажите мне! Ты, Югурта, просто грязный дикарь. Как смел одеть ты сандалии римлянина?! А ты, Рутилий? Ты просто выскочка, везунчик! Что же до тебя, Гай Марий, – тебе и высовываться не стоило из своей деревни. Как вы посмели?! Хватило же наглости! Не знаете, что ли, кто я? Знаете ли, невежды, о моей семье? Я – Цецилий Метелл; наш род правил в Этрурии еще до того, как начал строиться Рим. Долго же вы надо мной издевались; я терпел, но хватит!
Югурта, Рутилий Руф и Гай Марий вовсю потешались над пьяным мальчишкой, моргающим как сова при свете дня. Затем Публий Рутилий Руф, в ком острый ум состязался с военной сноровкой, встал на упавшего спьяну Метелла, балансируя искусно.
– Хватит толдычить одно и то же, Квинт Цецилий, – сказал, улыбаясь, Руф. – Знаем прекрасно: беда твоя в том, что герб ваш – толстый большой свиной пятачок, а не царский венец, о повелитель этрусков! Иди и умойся, царь помоек! Выблюй кашу, что у тебя во рту, и попробуй еще раз растолковать нам свое родословие. Может тогда мы не будем смеяться!
Метелл поднялся и пьян, и разгневан он был, чтобы послушаться совета, особенно после того, как увидел ухмылки на лицах.
– Рутилий! Твое имя вообще недостойно, чтобы звучать в Сенате. Ничтожество! Крестьянин!
– Потише, потише, – мягко осадил его Рутилий Руф. – Познаний в этрусском мне хватит вполне, чтобы перевести твое имя, Метелл.
Сев, как на валун, на юнца, упавшего снова, он посмотрел на Югурту и Гая Мария:
– «Раб, освобожденный из милости» – вот что значит твое имя.
Это уже было слишком. Юный Метелл вцепился в Рутилия Руфа. Тот, гремя латами, тоже плюхнулся в зловонную жижу. Оба покатились по грязи, молотя друг друга – без всякого, однако, вреда. Югурта и Гай Марий нашли развлечение довольно забавным и бросились в общую кучу. Заливаясь смехом, сидели они в луже, перемазавшись, как свиньи. Наконец им надоело сидеть на Метелле и насмехаться над его попытками встать. Освобожденный, он вскочил и, отбежав немного, завопил:
– Вы заплатите за это!
– Не задирай пятачок! – ответствовал Югурта, корчась от нового приступа смеха.
«Однако, – думал Гай Марий, моясь и насухо вытираясь жестким полотенцем, – колесо вращается и будет вращаться по своему кругу, независимо от того, что мы делаем. Ненависть, что звучала в голосе потомка одного из знатнейших родов, была по-своему справедлива. Кто мы были на самом-то деле? Один – иноземец, другой – вознесся на волне военной удачи, а я – потомок италийцев, не имевших ничего общего с великими эллинами. В Риме всякому сверчку полагается свой шесток».
Югурта стал признанным царем Нумидии, сразу попав в разряд царей-клиентов с четко очерченным кругом возможностей. Заслужив в свое время неприкрытую и упорную ненависть со стороны Метеллов, он живет теперь за городскими стенами без права войти в Рим, непрестанно борясь с претендентами на свой трон и стремясь купить то, что мог бы добыть своими способностями без труда.
Милый Публий Рутилий Руф, любимый ученик Панеция, философа, которого так чтят в кругу Сципиона, – писатель, воин, мудрец, политик широчайшего масштаба, – был лишен возможности стать консулом в тот год, когда Марий безрезультатно пытался стать претором. Дело было не в предках его, не в друзьях, а в том, что его ненавидели Метеллы, а значит к нему – как и к Югурте – был враждебно настроен Марк Эмилий Скавр, близкий родственник Метеллов.
Что же касается самого Гая Мария, то характеристика, данная ему Квинтом Цецилием Метеллом, стала серьезным препятствием для его восхождения по политической лестнице. А все ж он пытался. Пытался, поскольку Сципион Эмилиан /как большинство истинных патрициев, он не был снобом/, считал, что Гай Марий должен попробовать, ибо достоин большего, чем участь провинциального землевладельца. Не получив же хотя бы пост претора, он никогда не сможет водить в походы римские легионы.
Поэтому Марий выставил свою кандидатуру на выборах солдатских трибунов – здесь было нетрудно добиться успеха. Затем его выбрали квестором, и цензор ввел его, не патриция, в Сенат. Как поразилась семья Мария. Мало-помалу Гай приобретал солидный вес. Смешно, но именно Цецилий Метелл помог ему стать трибуном плебеев в тревожное время после смерти Гая Гракха. Правда, Марий не смог стать трибуном в первый же год – клан Метеллов играл с его судьбой, как кошка с мышкой. Но мышка вдруг показала зубки – Гай Марий добился сохранения свободы Плебейского собрания, страдавшего от чрезмерного контроля со стороны Сената. Луций Цецилий Метелл Долматийский попытался провести закон, оставлявший Плебейскому собранию право исключительно сочинять законы, но Гай Марий наложил вето. И ничто не смогло сломить упорство, с каким он отстаивал свое решение.
Однако несладко пришлось и ему. После срока на посту плебейского трибуна Гай Марий попытался пройти в один из плебейских эдильных магистратов, но встретил яростное сопротивление Метеллов. Крахом окончилась и его попытка стать претором. Метеллы, предводительствуемые Далматийским, прибегли к наиболее распространенному способу борьбы – клевете. И импотент-то он, и маленьких мальчиков развращает, и ест экскременты, и является членом тайных обществ Бахуса и орфиков, и взятки берет, и спит с сестрой и матерью. Самый же сильный их довод был такой: Гай Марий – не римлянин, а деревенщина италийская. У Рима, мол, хватит достойных сыновей, и ни к чему ему разные там Марии. Этот довод и предрешил исход борьбы.
Плохую службу сослужили ему и слухи, что он – невежда, коли не имеет ничего общего с эллинами. Вообще-то, Гай Марий неплохо владел греческим языком. Однако, учителями его оказались азиатские греки, говорившие с акцентом. В глазах римлян не владеть греческим вовсе или говорить на азиатском его варианте – все едино. Только тот, кто знал греческий, считался человеком образованным и культурным.
Тем не менее, Гай Марий добился поста претора. Но потом довелось ему пережить дикое обвинение в подкупе, которое бросили ему после выборов. Подкуп! Как будто у него было чем подкупать выборщиков! Просто многие знали, чего он стоит, или слышали о нем от тех, кто хорошо знал его. В Риме всегда благосклонно относились к доблестным солдатам, что и помогло Гаю Марию сохранить звание претора.
Сенат направил его править Дальней Испанией – лишь бы держать его подальше от Рима.
Испанцы – особенно полудикие племена на западе Лузитании и на северо-западе Кантабриана – отличались особыми правилами и нормами ведения войн, которые никак не укладывались в обычную тактику римских легионов и расстраивали все планы римских военачальников. Они никогда не строились к бою, никогда не придерживались устоявшихся правил, гласивших, что лучше рискнуть всем ради единого мощного натиска и быстрой победы, чем втягиваться в расточительную и скучную затяжную кампанию. Испанцы же считали, что выгодно придерживаться именно такой тактики, и продолжали войну столько, сколько было нужно, чтобы вымотать врага. Таким образом, они постоянно находились в состоянии войны, не давая пришельцам укорениться и привить здесь чуждую культуру.
Открытых сражений испанцы избегали, предпочитая засады, налеты, покушения на отдельных римлян, угоны коней и поджоги. Они появлялись то там, то здесь, иногда сразу в нескольких местах; не было у них ни военной формы, ни постоянных формирований. Налетят – и быстро отступают обратно в горы, где им знаком каждый камень, каждая тропка, каждая ложбинка. Если же римляне решались предпринять ответные действия и занимали какой-нибудь городок, население которого подозревалось в резне, местные жители тут же пронизывались такими уж безобидными, такими простодушными – ну прямо-таки покорные и терпеливые ослики.
Сказочно богатая страна – Испания. Поэтому все и стремились овладеть ею. Коренные жители, иберийцы, смешивались на протяжении тысячелетий с кельтскими народами, понемногу просачивающимися через Пиренеи, а берберы, пересекая узкий пролив между Испанией и Африкой, добавили свои краски в палитру народов.
Около тысячелетия назад из Тира и Сидона пришли фоэнисийцы, а с побережья Сирии – бериты. Затем появились греки, два столетия спустя – пунические племена из Карфагена, сами являвшиеся потомками сирийских фоэнисийцев. Испания, долгое время находившаяся в относительной изоляции, стала наполняться народами. Карфагеняне искали здесь месторождения металлов – золото, серебро, цинк, медь, железо. Горы полуострова изобиловали ими. Мир жаждал металлов: крепких топоров и символов богатства. Силу пунийцам давали испанские металлы. Даже олово поступало из Испании: на полуострове оно не встречалось, но его отовсюду свозили мореплаватели в испанский порт в Кантабрии, и испанские торговцы отправляли его на рынки Средиземноморья.
Мореходы-карфагеняне владели также Сицилией, Сардинией и Корсикой; значит рано или поздно им пришлось бы столкнуться с Римом. Так и случилось 150 лет спустя. Три войны – занявшие, в общей сложности, около века – разрушили Карфаген, и Рим завладел всеми его землями, включая испанские копи.
Римляне почти сразу же поняли, что Испанией лучше всего управлять, разделив ее на две части, Ближнюю Испанию: Гишпанию Цитериор, – и Дальнюю: Гишпанию Ультериор. Правитель Дальней контролировал юг и запад страны, сидя в плодородной долине Бэтиса, где стоял старый, хорошо укрепленный город фоэнисийцев – Гадес. Правитель Ближней управлял северной и восточной частями полуострова. Его поселили на прибрежной равнине напротив Балеарских островов. Земли на крайнем западе – Лузитания – и на северо-западе – Кантабрия – оставались ничьими.
Несмотря на убедительный пример, показанный Сципионом Эмилианом, испанские племена продолжали сопротивляться своим излюбленным способом. Так обстояли дела в этой очень неспокойной, но слишком соблазнительной, чтобы ее оставить, провинции, куда был направлен Гай Марий. Первое, что он решил – бороться с местными по их же способу. И получилось. Он смог раздвинуть границы, присовокупив к своим землям Лузитанию и большую горную цепь, с которой стекали Бэтис, Анас и Тагус.
По мере того, как границы Рима раздвигались за счет новых провинций, римляне получали контроль над все новыми богатыми месторождениями серебра, меди, железа. Естественно, что правитель провинции – тот, который устанавливал новые рубежи именем Рима и во славу его, – был в числе первых, кто богател за счет приобретений. Казначейство имело свою долю и получало налоги, однако предпочитало, чтобы разработки находились в руках отдельных лиц, которые выжмут все соки из доставшегося им владения.
Гай Марий разбогател. Каждое новое месторождение так или иначе оставалось в его ведении, это помогло ему добиться прочного положения и среди торговцев: он установил контакты со многими солидными компаниями, занятыми в разных сферах – от торговли зерном до организации общественных работ; он стал широко известен и за пределами Рима, и в самом Риме.
Из Испании он вернулся, «провозглашенный своей армией императором», и имел право просить у Сената разрешения провести триумф. Человеку, сделавшему значительный вклад в государственный бюджет, Сенат отказать не мог. И Гай Марий проехал на древней торжественной колеснице по традиционному пути триумфальных шествий; как символы его побед впереди колесницы несли щиты с картами его победоносных походов и причудливые костюмы покоренных племен. Марий полагал, что теперь-то наверняка станет консулом. Он, Гай Марий из Арпинума, презренный италийский селянин, будет избран на пост консула в самом великом городе мира. А потом отправится в Испанию и окончательно ее подчинит, превратив в мирную колонию. Однако прошло уже пять лет с того дня, когда он вернулся в Рим. Пять лет! Метеллы одолели его: никогда не стать Марию консулом…
– Подай мне одежду, – велел Марий слуге, замершему в ожидании. Многие из тех, кто занимает такое же положение, как Гай Марий, разлеглись бы на мраморном краю бассейна, а рабы мыли бы их и делали массажи, однако Гай Марий предпочитал обслуживать себя сам. В свои сорок семь он выглядел как мужчина, только что вступивший в пору зрелости и силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10