Осталось совсем недолго.
Они вместе спустились с камня и начали искать хворост. Пока горит огонь, ни одно чудовище приграничья не посмеет приблизиться к ним.
После нестерпимо долгого молчания Уида вдруг сказала:
– У моего отца были голубые зрачки. Прозрачные голубые зрачки. Когда они расширялись, я всегда видела все, что делается на дне его души. Странно – столько лет я не вспоминала об этом, не заглядывала ему в глаза. А сегодня… – Она вздохнула и встретилась взглядом с Талиессином.
Он коснулся ее руки кончиками пальцев и ощутил холод.
– Что сегодня, Уида? Что ты увидела там сегодня?
– Ничего. – Уида задумчиво улыбнулась. – Я хочу сказать: ничего не увидела. Там было пусто. Странно…
– Это смерть, Уида. Эльсион Лакар уходят в свет, оставляя после себя зияющую пустоту.
Уида замолчала, и на сей раз безмолвие тянулось еще дольше. Только укладываясь спать возле горящего костра, она опять заговорила:
– Ни у кого не было таких зрачков. Синих и прозрачных. Я думала, может, будут у Эскивы, но и у нее – нет. Теперь – ни у кого, ни у одного живого существа на свете. Странно?
Глава двадцать третья
СВАТОВСТВО ЭМЕРИ
Эскива теперь все чаще видела своего брата в компании Ренье. Ей нравилось внезапно выскакивать перед братом и его старшим приятелем, небрежно кивать им и бежать дальше по дорожкам королевского сада. Она знала, что они провожают ее глазами и о чем-то переговариваются. Порой ей удавалось подслушивать их разговоры.
Однажды мальчик спросил у Ренье:
– Вам доводилось видеть мертвого эльфа?
– Да, – был ответ. – И это показалось мне самым страшным зрелищем на свете. Тот потомок эльфов… Он принадлежал тьме.
– Как такое возможно? – поразился Гайфье.
– Всегда есть опасность встретить уродливую пародию на нечто истинное и прекрасное, – отозвался Ренье задумчиво. – И чем прекраснее оригинал, тем отвратительнее копия.
– Это вы убили его?
– И притом – дважды, если верить моему брату.
Ренье вздохнул и глянул в ту сторону, где исчезла за зарослями цветущих кустов Эскива. Гайфье проследил его взгляд, чуть заметно приподнял верхнюю губу, как будто скалился.
– А мой отец? Его вы представляете себе мертвым?
– Любой человек, любой эльф может умереть, – сказал Ренье. – Но пока этого не случилось, я никого не могу представить себе мертвым. И довольно об этом!
Мальчик пожал плечами и молча зашагал по дорожке. Ренье, помедлив, пошел вслед за ним.
А Эскива сидела на дереве, скрываясь среди листвы, и рассматривала их макушки.
То, как у Ренье были взлохмачены пряди, почему-то вдруг растрогало ее. Брат придворного композитора выглядел запущенным ребенком. Из тех чумазых детей, которых непременно хочется наделить леденцом или сладкими пирожками, смятыми в корзиночке.
«Так он и завоевывает женщин, – строго одергивала себя Эскива. – Они начинают жалеть его, давать ему деньги… А потом попадаются в сети».
Но ей все равно было жаль его.
Спустя миг она опять высунулась из листвы. Гайфье о чем-то говорил, его собеседник слушал, чуть склонив голову к плечу. По тому, как Ренье стоит, Эскива вдруг поняла: он слушает не столько слова, сколько голос мальчика, не столько пытается понравиться ему, сколько хочет помочь. Догадаться, что у того на уме, и выручить из какой-то еще не случившейся беды.
Она тряхнула волосами, сердясь на себя. Все дело в тех растрепанных прядках и в едва заметной седине, решила она. Истинные чувства эльфа – сострадание и сладострастие, а разве Эскива – не эльфийка? Ренье идеально подходит как объект для приложения чувств.
«Убить его, что ли? – непоследовательно подумала она. – Отличное место для засады. Мне нужно просто свалиться с ветки ему на голову. Этого будет довольно, чтобы он сломал себе шею, а я отделаюсь парой синяков. И все решат, что это был несчастный случай. Да и кто заподозрит мое величество в убийстве? Никто и никогда. Они просто не посмеют. Даже отец».
Но она осталась сидеть неподвижно и только наблюдала за тем, как Ренье смотрит на ее брата – бережно и с легким сожалением.
Наконец Гайфье сказал громче, чем прежде:
– Вынужден расстаться с вами. Возникла настоятельная потребность полистать книгу исторических хроник. Там, знаете, много любопытных историй. Про убийство королевы, например.
Ренье вздрогнул всем телом, резко качнул головой и побежал прочь по дорожке. Мальчик смотрел ему в спину и нехорошо улыбался. Потом повернулся и уставился прямо на Эскиву.
– Ты шпионила!
– Вот еще, – возмутилась она, качая ногой прямо над его макушкой. – Мужская болтовня скучнее, чем у стряпух на кухне! Только хвастаетесь друг перед другом, и ничего больше.
– А вы, девчонки, только ноете да жалуетесь, – огрызнулся Гайфье.
– Только не я, – важно сказала королева. Она спрыгнула на землю, с вызовом глянула на брата. – Родители вернулись, знаешь?
– Да, – кивнул он хмуро. – Ну и что?
– Мать какая-то печальная.
– Она мне не мать.
– По-моему, об этом только ты один и помнишь. Она давно забыла.
– Уида ничего никогда не забывает, Эскива. Она – Эльсион Лакар. Для нее все существует только в настоящем.
– Это ты в книгах вычитал или тебе Пиндар рассказывает? – прищурилась Эскива.
– Пиндар?
Гайфье рассмеялся, как будто Эскива и впрямь сказала нечто чрезвычайно смешное. Девочка сдвинула брови.
Гайфье подтолкнул ее ладонью в плечо – жест получился вполне дружеский – и медленно побрел прочь. Эскива уселась под деревом, обхватила колени руками.
Она совершенно перестала понимать своего брата. Они и прежде иногда ссорились, даже дрались, но никогда еще Гайфье не выглядел таким отчужденным. Как будто он влюбился и скрывает это как самую великую тайну. Или задумал нечто ужасное – и опять же скрывает это.
«Любовь похожа на преступление, – подумала Эскива. – Секреты, странная тяжесть на душе – и всегда такое ощущение, будто мир был создан только вчера. Полнота и новизна жизни. Человеческий способ понять, что такое – быть Эльсион Лакар».

* * *
В то утро Эмери почему-то казалось, что Ренье непременно ввалится к нему с визитом и что произойдет это с минуты на минуту. А Эмери не хотелось его видеть. Только не сейчас. Придворный композитор вздрагивал от каждого стука, нервно выглядывал в окно, так что Фоллон, угадавший настроение своего господина, вынужден был взять на себя хлопотную миссию. Едва в доме слышался какой-нибудь непонятный звук, как Фоллон возникал в комнатах своего господина и с невозмутимым видом докладывал:
– На улице у повозки отскочило колесо, господин Эмери.
– Собаке прищемили дверью хвост, господин Эмери.
– Служанка выплеснула помои из окна в канаву, но сдуру выронила и горшок.
Эмери, подскакивавший при каждом появлении Фоллона, наконец не выдержал:
– Доложишь, если придет мой брат.
– Возможно, следует сказать господину Ренье, что вас нет дома? – осведомился Фоллон.
Эмери раскричался:
– Как ты смеешь?! Он – мой брат. Для него я всегда дома, даже если он пьян и осаждаем кредиторами.
– В таком случае я непременно доложу о его появлении, – сказал Фоллон и вышел.
Но Ренье так и не явился, и к середине дня Эмери немного расслабился.
Роговой оркестр репетировал день и ночь. Эмери снял для музыкантов целый трактир на окраине.
Софена по приглашению Эмери гостила у него в доме. Ни девушку, ни ее отца ничуть не смущало то обстоятельство, что она жила в доме холостяка, где, кроме стряпухи, не было ни одной женщины.
Эмери держался с ней очень церемонно, даже отчужденно, при встрече целовал руку. Они виделись только за обедом и на репетициях и лишь время от времени, вечерами, сходились в нижней гостиной, где Эмери часами играл на клавикордах. Обычно в таких случаях девушка усаживалась в кресло и замирала, так что Эмери даже забывал о ее присутствии.
Точнее, ему думалось, что он забывает, потому что на самом деле он ощущал близость Софены каждый миг. Та простота, с которой они поцеловались в запущенном саду Русалочьей заводи, исчезла. Они нарочно воздвигали между собой преграды и старательно изображали светских людей, связанных между собой лишь музицированием.
Эмери подкупало то спокойное достоинство, с которым держалась Софена. Она не пыталась выяснять отношения. Не провоцировала пикантные ситуации, даже не ловила его взглядов. Она просто жила в соседних комнатах, слушала его игру на клавикордах и добросовестно дула в свой рожок, когда наступала нора звучать самой тонкой ноте в оркестре.
Ренье возник в нижней гостиной Эмери только под вечер – благоухающий вином, развеселый, со свежими жирными пятнами на одежде. Эмери встретил его с более кислым видом, чем обычно, и Ренье мгновенно оценил это. Громко захохотал:
– В чем дело, брат? Уж не супруга ли нашего регента водворилась у тебя в гостях?
– Нечего шутить, – буркнул Эмери. – Я отделывал последний фрагмент.
– А что, – осведомился Ренье, бесцеремонно плюхаясь в кресло и хватаясь за кувшин с вином, – ты ведь, кажется, набрал каких-то землепашцев, и они у тебя дудят кто во что горазд? Я, брат, все выяснил. У меня там знакомая девочка живет по соседству. Говорит, трактир весь гудит, как осиное гнездо. Жу-жу-жу, каждый вечер до изумления.
– Ренье! – предостерегающе произнес Эмери.
Но на брата никакие намеки не действовали.
– Я называю эту музыку – пляска рогоносцев, – заметил Ренье скромно.
Эмери взорвался:
– Ты полагаешь, это смешно?
– Ну… да.
И тут оба поняли, что в комнате находится еще один человек. Дружно повернулись в сторону дверного проема.
Софена чуть покраснела.
– Простите, я не знала, что у вас гости, господин Эмери.
– Мой брат Ренье, – представил Эмери. И перевел строгий взгляд на Ренье: – А это – Софена.
– Софена?
Ренье даже подскочил, так неожиданно прозвучало для него это имя. Потом обмяк в кресле и с облегчением рассмеялся.
– Дочка Роола, ну конечно! – Ренье обезоруживающе улыбнулся. – Значит, вы – Софена-«маленькая»! Можно я поцелую вас? На братских правах. Точнее, на правах дядюшки. Я ведь знавал вашу тетку, стало быть, в какой-то мере ваш дядя.
Он вскочил и быстро расцеловал Софену в обе щеки.
– Ну вот, так лучше, – сообщил он, хватая ее за руку и втаскивая в комнату. – Ай, она покраснела! – закричал он, обращаясь к брату. – Провинциалка! Чудо! Ты уже влюблен? – становясь строгим, спросил Ренье у Эмери. – Если нет, влюбись немедленно, иначе я отобью ее у тебя.
– Мы говорим о молодой девушке, – сказал Эмери. – Просто не верится, что ты до сих пор сидишь в гостиной как ни в чем не бывало.
– А что я должен, по-твоему, сделать? – удивился Ренье.
– Вылететь из этого окна и шмякнуться о мостовую.
– Мы на первом этаже, здесь невысоко.
– Ну сделай мне одолжение! Тут отличная сточная канава. Можешь нацелиться прямо туда.
Софена протянула руки обоим братьям.
– Господин Ренье прав, – сказала она и ясно улыбнулась. – Потому что господин Эмери и я – мы действительно любим друг друга. Я хочу просить королеву поженить нас… Если господни Эмери согласен.
– Ура, Софена! – завопил Ренье. – Узнаю кровь твоей тетки! Натиск, ураган, решительность – и вся эта роскошь в сочетании с девической стыдливостью. Эмери, почему ты молчишь? Ты – негодяй?
– Нет, – сказал Эмери. – Это… очень неожиданно. – Он глубоко вздохнул и закрыл лицо руками. – Я не верил, что со мной такое случится.
– Давай, давай, – азартно шептал Ренье, не сводя с него глаз.
Эмери раздвинул пальцы, глянул на него.
– А ты, конечно, радуешься?
– Я ликую! – сообщил Ренье. – Хочешь, я сам поговорю с королевой? Она меня, кажется, ненавидит. Подозревает во всех возможных преступлениях. Смотрит знаешь, как иногда девочки в ее возрасте: как будто все ребра тебе мысленно пересчитывает. Я должен произвести на нее хорошее впечатление. Свадьба вполне сойдет как повод.
– Ренье, – сказал Эмери, – если ты не замолчишь, я тебя убью.
– Жду, – кратко обронил Ренье.
Эмери подошел к Софене, взял ее лицо в ладони и поцеловал в послушно закрывшиеся глаза.
– Софена, я хочу жениться на тебе, – сказал он.
Она потерлась о его ладони щеками и носом и тихо засмеялась.
– Какой у вас хороший брат, – сказала она. – Возьмем его завтра на репетицию?
– Ни за что, – прошептал Эмери ей на ухо. – И вообще, завтра никакой репетиции не будет. Послезавтра, никак не раньше.

* * *
Праздник для обладателей Знака Королевской Руки должен был начаться вечером, а утром того же дня Ренье получил пакет. Маленький сверток доставил ему мальчишка, которым обычно помыкали дворцовые служанки. По обыкновению, этот сорванец ровным счетом ничего не мог объяснить. Просто буркнул: «Вот, велели передать» – и удрал.
Ренье осторожно развернул пакет. Внутри оказалась наволочка на маленькую подушку – из тех, что кладут на сиденье кресла или под локоть. Ее украшал гобелен, вытканный довольно поспешно, крупной нитью, однако не без искусности. С первого же взгляда Ренье, сам умевший «рисовать иглой», определил работу мастера.
Гобелен представлял собой мужской портрет. Ренье отошел на несколько шагов, любуясь подарком.
Сперва Ренье подумалось, что портрет изображает его брата, придворного композитора, и только миг спустя до него дошло: неведомая дарительница, несомненно, выткала образ его самого, Ренье!
Он не сомневался в том, что подарок прислан одной из его возлюбленных. Только вот какой? Среди них, как он ни напрягал память, не было ни одной ткачихи.
Все это было более чем странно. Он бережно прикрепил гобелен к стене над своей постелью. Не слишком скромно, быть может, зато с полным уважением к работе искусницы.
– Надеюсь, ты не догадалась вплести сюда золотую нитку, чтобы приворожить меня? – обратился к картине Ренье. – Потому что это было бы бесполезно. И для меня, и для тебя. В особенности – для тебя.
Гобелен безмолвствовал. Ренье провел по ткани, ощущая подушечками пальцев выпуклое плетение, глубоко вздохнул и взялся за щипцы для завивки волос.

* * *
Праздничный день был для Эмери совершенно особенным: в разгар празднества королева даст его браку с Софеной эльфийское благословение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70