Для начала следовало выяснить, в чем она заключается. И Аваскейн приступил к исследованиям.
Он отыскал среди гарнизонных солдат немолодого человека, у которого на правой руке недоставало двух пальцев. Кроме того, солдат этот был хром и на лицо просто безобразен.
Аваскейн следил за ним несколько дней. Устраивался где-нибудь в тени, поближе к навесу, под которым объект его тайных наблюдений чистил оружие, и жадно всматривался, пытаясь угадать, как проявляет себя ущербность.
Но никакой ущербности Аваскейн не видел. Солдат сосредоточенно возился с пятнышками ржавчины, обнаруженными на кольчугах и мечах, точил наконечники, трудился над стрелами. Служанка, приносившая ему поесть, вертелась перед ним и громко хохотала над его шутками. Она запрокидывала голову, смеясь и рассыпая искры взглядов, а солдат с ленивым добродушием засматривался на ее белое, подрагивающее горло.
На пятый день слежки солдат все-таки заметил Аваскейна и поманил его пальцем:
– Иди-ка сюда, малец.
Аваскейн, насупившись, подошел. Солдат смерил его взглядом с головы до ног.
– Что это ты подглядываешь, а? Хочешь научиться моему ремеслу?
– Я – Аваскейн, сын герцога, – сказал мальчик. Он редко показывался на людях, поэтому не было ничего удивительного в том, что солдат не узнал его.
– А, – как ни в чем не бывало протянул солдат, – в таком случае, маленький господин, мое ремесло вам ни к чему. Но на мой вопрос все-таки ответьте.
– Почему? – осведомился Аваскейн.
– Потому что иначе я доложу герцогу о ваших проделках.
– О каких еще проделках?
– Найду, о каких… – Солдат хмыкнул. – А не найду, так сам подстрою.
– Мой отец меня послушает, а не тебя.
– А вот и поглядим.
Поразмыслив, Аваскейн пришел к выводу, что вояка, пожалуй, прав: не стоит с ним ссориться с самого начала. Герцог, как бы он ни трясся над наследником, все-таки человек трезвого ума. И если ему доложат, что Аваскейн-де занимается странными делами, Вейенто пожелает выяснить, какими именно и для чего. И тогда придется рассказывать отцу о пресловутой «ущербности». Какие последствия может возыметь подобная откровенность с герцогом – мальчик даже гадать не осмеливался.
Поэтому он сказал солдату:
– Ладно, я тебе объясню, только – молчок, хорошо?
– Да чтоб я сдох, – преспокойно отозвался солдат. – Подайте-ка мне вон ту кольчугу. Займусь пока ею. Видите, кольцо выпало? Заменить надо. И здесь – тоже.
Аваскейн сказал:
– Понимаешь, ты – старый, некрасивый, искалеченный.
– Вот и девки того же мнения, а по мне – я молодец хоть куда, – сказал солдат.
– Почему? – горячо спросил Аваскейн.
Солдат удивился:
– Что – «почему»?
– Почему ты, хоть и стар и искалечен, все-таки молодец хоть куда?
– Откуда мне знать! – Солдат рассмеялся. – Наверное, душа во мне молодая. Все никак не хочет расставаться с радостями жизни. Вам-то что до этого?
– То, – хмуро сказал Аваскейн и опустил глаза. – Наверное, во мне душа старая.
Ни с одним человеком на свете Аваскейн не был прежде так откровенен. И солдат сразу догадался об этом. Отложил кольчугу, задумался.
– Может, вам начать жить нормальной жизнью? – предложил он наконец. – Катайтесь верхом, фехтуйте. Вам, маленький господин, сколько лет? Двенадцать? Ну, скоро от девиц отбою не будет – на личико вы очень даже смазливы…
– Мне не приятно, – признался Аваскейн шепотом. – Люди не приятны. Девицы в особенности, у них губы мокрые.
– Найдите такую, чтоб с сухими, – посоветовал солдат. – Это мне уж выбирать не приходится, а у вас все впереди. Лошадей тоже не любите?
– Не люблю и еще – боюсь.
– Подберите себе смирную кобылку. Лошади – твари забавные. Иная коварна и злобна, так и норовит укусить. Другая вроде бы слушается, а как увидит жеребчика – все, понесла… С ними интересно бывает. И с оружием – тоже. – Заметив, что мальчик непроизвольно морщится, солдат вздохнул: – Видать, ваша мать не любила вашего отца, маленький господин, когда ложилась с ним в постель. Такое случается, а расхлебывать потом приходится детям. Не повезло вам, да уж теперь поздно!
– Что же мне делать? – спросил Аваскейн едва ли не с отчаянием. – Стало быть, моя судьба такова, что я ущербная личность?
Ужасное слово было произнесено, но солдат не то не понял «господского выражения», не то не придал ему большого значения. Глубокомысленно ответил:
– Судьбы не существует, покуда мы сами ею не займемся. Придется вам через себя переступить. Не пожалеете, потом все труды окупятся. Только начинайте, пока молоды. Я так рассуждаю: не дано вам от рождения талантов – стало быть, сами потрудитесь.
– А радость жизни – это талант? – спросил Аваскейн, поднимаясь.
Солдат глянул на него снизу вверх, весело хмыкнул:
– Самый большой, какой только можно пожелать. Да уж, не повезло вам, молодой господин, но если потрудитесь – все к вам придет. Даже радость жизни.
И Аваскейн решил воспользоваться советом. Мысленно благословляя свой юный возраст – стало быть, с девицами можно пока повременить, – он обратил свое стремление к самосовершенствованию на лошадей и скоро, вопреки воле госпожи Ибор, обзавелся хорошо выезженным коньком.
Вейенто, в отличие от Ибор, одобрил желание сына заниматься верховой ездой. Он был, правда, немного удивлен, но решил, что Аваскейн наконец начал взрослеть, а это совсем недурно.
«Может быть, еще выровняется, – подумал он, провожая сына взглядом, – а то прямо неловко глядеть, такой заморыш».
И Аваскейн начал свои прогулки. Обычно его сопровождал слуга, который внимательно следил за тем, чтобы молодой господин не попал под дождь, был тепло одет, не заехал слишком далеко и не оказался в таком месте, где существует какая-либо опасность.
Аваскейн любовался горами. Он часто останавливался посреди неширокой горной тропы и озирался по сторонам. Его завораживал пейзаж. Каждая гора обладала собственным цветом, своим личным оттенком голубого, синего, фиолетового, розовато-сиреневого… Горизонт был подвижен и постоянно изменялся, а шествующие по небу облака отбрасывали на горные вершины гигантские тени.
Все плыло и шевелилось в этом величественном мире, и у Аваскейна слезы наворачивались на глаза, когда он представлял себя властелином герцогства и тут же осознавал, что это невозможно.
Невозможно обычному человеку, плоти и крови, властвовать над грандиозным горным царством. Он – лишь малая частица, маленький камень, вроде того, что сейчас, сорвавшись из-под ноги, беззвучно канул в пропасть.
Прогулки становились все более длительными. Аваскейн по-прежнему сторонился людей, но кое-что в нем изменилось: он нашел наконец нечто, вызывающее у него сильные чувства.
Единственное, что не устраивало мальчика, было общество слуги. Сей назойливый человек постоянно маячил поблизости, и избавиться от него не представлялось возможным. Аваскейну казалось, что человеческая фигура оскверняет изумительную красоту пейзажа. Ему хотелось стереть из поля зрения слугу, подобно тому, как горничная стирает пятнышко с картины, вывешенной в зале для приемов.
Поэтому в один прекрасный день Аваскейн подсыпал ему в питье снотворное, а поутру выехал на прогулку один, без сопровождения. Он был в восторге от своей затеи.
Ворота замка распахнулись перед наследником герцога, и мальчик сразу оказался окружен горами, словно верными друзьями-великанами.
Теперь он в точности знал, что именно так раздражало его в необходимости совершать прогулки вместе с посторонним человеком. При слуге горы безмолвствовали; стоило же Аваскейну остаться в одиночестве, как они начали разговаривать с ним. Добрые собеседники, умные советчики, горы безмолвно твердили Аваскейну о величии герцогства, о том, что наследник герцога – им ровня, что он – единственный из всех людей, кому дано понимать язык горизонта и речь неспешных облаков. Единственный, кто умеет угадывать сокровенный смысл в переливах и оттенках света, что каждый миг заново окрашивают горы.
Мальчик уверенно направил коня в ущелье, внезапно разверзшееся перед ним. Никогда прежде он здесь не бывал, и ему хотелось заглянуть сюда, покуда он один.
Аваскейн не сомневался: рано или поздно он вынудит отца считаться со своим желанием прогуливаться в одиночестве, без назойливого сопровождения. Но произойдет это не сегодня и не завтра. Потребуется несколько месяцев хитростей, жалоб, угроз и дурного настроения, чтобы герцог согласился.
«И все равно, – думал Аваскейн, – мой отец будет отправлять со мной своих соглядатаев. Не потому, что не доверяет мне. О, мне-то он доверяет всецело, ибо я плоть от плоти его, и наше сходство больше, чем могут подозревать посторонние люди! Но он всегда будет бояться за мою жизнь».
Сегодня Аваскейну представился единственный случай побыть по-настоящему наедине с горами. Он не колебался.
Ущелье сомкнулось вокруг него. Узкая полоска света впереди и тонкая линия неба – над головой. Конь ступал почти в полной темноте. Осторожно постукивали камни. Аваскейн протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до холодной и влажной отвесной стены ущелья.
Он ехал бесконечно долго в полумраке, среди потаенной опасности, и даже пожалел о том, что ущелье закончилось. Теперь вокруг всадника плескал бескрайний простор, и каждая горная вершина была обманчиво близка, так что Аваскейн, подняв руку, несколько раз сжал и разжал кулак, словно захватывая великие горы в свою малую горсть и ощущая их прикосновение к ладони.
Конь не без опаски ступил на узкую тропу.
Аваскейн ехал шагом, осторожно, медленно. Он не испытывал страха перед бездной, что разверзлась под его ногами, потому что твердо верил: здесь его место. Горы не могут злоумышлять против него. Что бы ни случилось с ним в горах, все будет ему во благо.
Мысли мальчика текли неспешно, успокоенно. Он больше не чувствовал себя ущербным, обделенным. Ничто не мешало ему дышать полной грудью, ощущать себя значительной частью прекрасного мира – человеком, с которым считаются.
Он подумал о матери и нашел ее жалкой. Особенно – ее пухлые щеки, в минуты волнения трясущиеся, как пудинг.
Он вспоминал всех тех людей, от которых прежде зависела его жизнь: слуг, которые выбирали для него одежду и приносили ему завтрак по собственному усмотрению, воспитателей, которые определяли для него занятия на день. Все они были ничтожны. Аваскейн мог избавиться от них единственным мановением руки. Здесь, в горах, это стало ему очевидно.
Отец поймет его и оценит. Отец наконец осознает, что его наследник стоит герцогства, которым ему предстоит управлять. И что бы ни задумывал Вейенто, Аваскейн всегда будет рядом – умный собеседник, верный соратник.
«Это будет! – думал мальчик, захлебываясь от восторга. – Именно так все и будет!»
В это мгновение конь оступился. Несколько секунд шла отчаянная борьба, а затем конь вместе со всадником, запутавшимся в стременах, полетел в пропасть.

* * *
– Человек! – Бельтран с отвращением смотрел на труп.
Второй гном по имени Бенно, известный своей неприязнью к людям, присел на корточки перед телом. Потом поднял к приятелю хмурое лицо.
– Это был всадник.
– Разумеется, всадник! – нервно отозвался Бельтран. – Если второй труп лошадь, значит, первый – всадник. Но это человек.
– Гномы не ездят верхом. Это человек. Он мертв, – раздумчиво проговорил Бенно. – Какие выводы?
– Он упал в пропасть, вот какие выводы. Что с этим делать?
Бенно поднял два пальца:
– Оставить все как есть. Пойти к Бальяну и рассказать ему.
– А ты что предпочитаешь?
– По уму, лучше бы оставить все как есть, а по совести – рассказать Бальяну.
– И переложить дело на его совесть, – добавил Бельтран. – Мы ничем не рискуем.
– Полагаешь?
Бенно задумался.
Бальян пользовался у народа гномов определенным уважением. И доверием. И это – невзирая на его почти преступную молодость. Поступки Бальяна, как правило, были хорошо предсказуемы. С точки зрения большинства гномов, это было лучшим из достоинств молодого человека.
– И что он, по-твоему, сделает с трупом?
– Похоронит. – Бенно пожал плечами. – У них принято закапывать мертвецов в землю, потому что мертвые люди превращаются в землю. Знаешь, в такую, рыхлую, из которой потом растут деревья, травы и посевы.
– А, – сказал Бельтран, – ну да. Я помню.
Они еще раз осмотрели тело, и Бельтран спросил:
– Ты уверен, Бенно, что это был человек? Больно уж он для человека маленький.
И они дружно зашагали туда, где накануне видели костер Бальяна.
Едва заслышав о несчастье, Бальян бросился к тому месту, где произошла катастрофа. Гномы с любопытством наблюдали за ним. Бальян опустился на колени перед изуродованным телом, осторожно прикоснулся к холодной руке. Ощутил нежную ладонь и удивленно поднял глаза на своих спутников:
– Он не был воином.
– Разумеется, коль скоро он был маленьким! – отозвался Бенно с легкой досадой. – Решай скорей, что ты будешь с ним делать!
– Ты ведь его закопаешь? – добавил Бельтран.
– Его нужно отнести к людям, – решил Бальян. – Видишь ли, если бы его готовили к карьере воина, у него уже сейчас были бы мозоли на руках.
– Балованный маменькин сынок, – буркнул Бенно. – Среди людей это не редкость. Магистр Даланн рассказывала нам о таких, не жалея красок.
Оба гнома вздохнули, вспоминая умершую даму. Затем Бенно спросил:
– Эта одежда, которая на нем, – она богатая?
– Вполне, – кивнул Бальян. – Еще одна причина отнести его к людям. О нем хорошо заботились, теперь его воспитатели не находят себе места от беспокойства.
Бельтран и Бенно переглянулись, затем Бенно сказал:
– Мы тут подумали, Бальян… Тебе, конечно, видней, но вот Даланн считала тебя наивным. Люди не решат, часом, что это ты его убил?
– Для того, чтобы кого-то убить, нужна серьезная причина, – рассудил Бальян. – Это одинаково, что у людей, что у гномов. У меня не было никаких причин желать смерти этому богатенькому мальчику. – Он помолчал и добавил: – Вам его разве не жаль?
– Какое отношение наша жалость имеет к глупым подозрениям, которые могут появиться у людей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70