»
Закончив с делами, Эскива выложила перед Талиессином еще один листок.
– Что это? – удивился Талиессин.
– Мое личное распоряжение, – пояснила Эскива. – Полагаю, оно должно иметь две подписи, как и все прочие.
Талиессин пробежал глазами листок, исписанный крупным детским почерком. Поднял глаза на дочь.
– Ты решила выгнать Горэм? – переспросил он. – Но почему?
– Она вела себя недопустимо нагло, – ответила Эскива таким тоном, что отец понял: нет смысла расспрашивать, сейчас королева все равно не сообщит ему больше того, что уже сказала.
– Нельзя же уволить человека без всякого содержания, – продолжал настаивать Талиессин. Эскива изрядно озадачила его, и он все же пытался выведать хоть что-то.
– Госпожа Горэм – из того сорта людей, что остаются недовольными в любом случае, – спокойно отозвалась Эскива. – У меня хватило времени изучить ее характер. Даже если бы мы назначили ей богатейшее содержание, она бы говорила, будто мы пытаемся ее купить. Пусть уж лучше у нее будет настоящий повод для недовольства! К тому же, – самым равнодушным тоном добавила Эскива, – полагаю, она достаточно наворовала за минувшие годы.
– В какой-то миг дети всегда оказываются незнакомцами для родителей, – задумчиво проговорил Талиессин. – Когда-то я удивил и огорчил мою мать. И вот настал мой черед огорчаться…
– Как вам угодно, отец, – сказала Эскива, – но я буду настаивать на моем решении.
– Хорошо. – Талиессин взял листок и поставил свою подпись. Поднял глаза. – Вы довольны, ваше величество?
Дочь улыбалась.
– Да, – уронила она. Аккуратно сложила бумаги стопкой, придавила сверху медным пресс-папье в виде лягушки с глазами-изумрудами. Встала. – Позвольте теперь уйти.
Талиессин провел рукой по лицу, ощущая под ладонью старые шрамы. Они так до конца и не зажили и время от времени принимались болеть. Когда он отнял ладонь от глаз, то увидел, что Эскива уже удалилась. Дверь осталась открытой.

* * *
– Это вам, мой господин.
– Мне?
Гайфье остановился, ощутив в ладони маленький, сложенный вчетверо листок. Перед ним очень мило смущалась девушка лет семнадцати – одна из придворных дам Эскивы. Гайфье с удивлением понял, что она ведет себя так, словно он ей нравится. Сам он считал себя чересчур толстым, чтобы нравиться женщинам, и потому счел опущенные ресницы и очаровательную улыбку следствием привычки: эта девица, небось, имеет обыкновение строить глазки мужчинам, независимо от степени их привлекательности.
Девушка поклонилась и убежала. Гайфье осторожно развернул записку. В первое мгновение он даже не понял, от кого она, настолько был уверен в том, что ее написала та самая девушка. Но подпись не оставляла сомнений. Да и буквы, выведенные нетвердой рукой человека, не привыкшего писать, говорили сами за себя.
«Мой дорогой мальчик, встретимся в таверне “Кошка и лев” за четвертой стеной. Надо рассказать нечто важное. Преданная Вам Горэм».
Горэм!
Гайфье закусил губу. А он-то уж вообразил, будто эта хорошенькая фрейлина решила назначить ему свидание… Осел! Стыд был таким жгучим, что у мальчика едва слезы не брызнули из глаз, и он поскорее обернулся, чтобы убедиться в том, что никто его сейчас не видит.
Он скомкал записку в кулаке. Сначала ему сообщают, что прекрасная эльфийская дама, которую он привык считать своей матерью, ему вовсе не мать и что они с сестрой принадлежат к разным расам. Затем подсылают прелестную фрейлину – и все лишь для того, чтобы пригласить на встречу с пожилой нянькой. Достаточно, чтобы счесть себя полным дураком и самым несчастным человеком на земле.
Гайфье не рассказал о записке никому, хотя Горэм вроде бы и не просила хранить все в секрете. После обеда он выскользнул из своих покоев, пробрался через сад и вышел из дворцового комплекса в город.
Разумеется, ему и прежде не раз доводилось бывать на улицах столицы – сын регента вовсе не был тепличным растением. Но раньше Гайфье всегда отправлялся на прогулки с сопровождающими. Как выяснилось, это совершенно не то же самое, что бродить одному. Когда ты один, весь город к твоим услугам. Всегда можно завернуть за угол, чтобы посмотреть, что там делается, заглянуть в открытое окно или ответить на чужой взгляд.
Странное чувство новизны мира охватило Гайфье. Казалось, и дома с причудливыми украшениями на фасадах, и небо над площадями, и флюгеры, цепляющиеся за облака в тщетных попытках удрать с крыш, и кудрявые цветочные гробики на окнах – все лишь вчера новехоньким вышло из мастерской великого творца, дабы предстать перед взором Гайфье во всем блеске свежей краски.
Он, наверное, так и бродил бы целый день без всякой цели, забывшись, если бы вдруг не бросилась ему в глаза вывеска, изображавшая кошку в платьице и льва с двусмысленной ухмылкой на клыкастой морде. «Кошка и лев», вспомнилось ему название, указанное в записке.
Теперь, когда Гайфье готов был к встрече с чем угодно, он даже думать забыл о разочаровании, которое испытал, ознакомившись с содержанием нянькиного письма. Горэм превратилась в одно из множества чудес, что без устали преподносил мальчику город.
В таверне было темно и прохладно; наполовину закрытые ставни не пускали внутрь обжигающее послеполуденное солнце. Хотелось снять обувь, чтобы ощутить под ногами прохладный земляной пол. Гайфье с трудом удержался, чтобы не сделать этого.
Придя с яркого света, мальчик не сразу разглядел Горэм, сидящую в самом дальнем углу. Пожилая женщина почти сливалась с тенями, блуждавшими по стене. Когда Гайфье устроился рядом, она вздрогнула.
– Вы все-таки здесь, мой мальчик, – прошептала она. – Я уж начала думать, что вы не придете.
– Почему бы мне не прийти? – удивился Гайфье. – Я просто… э… долго шел.
– Вы заблудились? – обеспокоилась Горэм.
Неожиданно Гайфье ощутил раздражение. Почему она тревожится о том, что он мог заблудиться? Ему четырнадцать лет! Дети Талиессина повзрослели рано, и Гайфье вполне мог сойти за семнадцатилетнего. Он был довольно высок ростом, широк в плечах. Да и оружием владеет недурно, что бы там ни утверждала мать… то есть мачеха.
Хмурая тень пробежала по лицу мальчика. Он привык считать Уиду матерью. Ему трудно будет называть ее мачехой. Да и нужно ли?
Он ответил Горэм резковато:
– Теперь, когда ваша служба у нас закончена, вам нет нужды беспокоиться о нашем поведении, госпожа Горэм.
Она сердито покраснела, поджала губы и некоторое время безмолвствовала, а потом сказала сухо:
– Вы никогда не будете мне безразличны, мой господин. Много детей я вырастила, но никого из них не любила так сильно, как вас. Ради вас я пожертвовала всем, что у меня было. Мой муж… – Она прерывисто вздохнула.
– Жаль, что я не мог запретить вам поступать с ним так бессердечно! – перебил Гайфье.
Ее взгляд набух слезами.
– А теперь меня вышвырнули вон, как ненужную тряпку, и заплатили только жалованье до конца месяца. После стольких лет!
– Я не хочу ни обсуждать, ни тем более осуждать решения ее величества, – сказал Гайфье тоном, не допускающим возражения.
В обожающем взгляде няньки появилась собачья преданность.
– Как вам будет угодно, мой господин…
– Вы пригласили меня для того, чтобы кое-что рассказать, – напомнил Гайфье. – Кое-что важное. – Он помолчал, собираясь с силами, и наконец решился спросить: – Это касается моей матери? Моей настоящей матери?
Горэм медленно покачала головой.
– Нет, мой маленький господин. Ваша настоящая мать была простой девушкой, и она умерла вскоре после вашего рождения, вот и все. Хорошей, доброй девушкой. Ничего важного с нею связано быть не может. Другое дело – Уида. Ваш отец привел ее ко мне в дом, туда, где я растила вас. Сироту, без матери, брошенного отцом. Регент Талиессин представил Уиду как свою супругу. Виданное ли дело, чтобы сын правящей королевы вступал в «простонародный» брак! А вы не знали? – Горэм торжествующе ухмыльнулась, заметив растерянное выражение на лице своего юного собеседника.
Гайфье медленно покачал головой.
– Нет, впервые об этом слышу.
– «Простонародный» брак – это просто договор между мужчиной и женщиной. Он заключается в присутствии свидетелей. Составляется особенный документ… Впрочем, иногда обходится и без документа. Такой брак может быть расторгнут, а имущество при разводе поделено. Но аристократия никогда не прибегает к такому. «Аристократический» брак – это на всю жизнь. Он не подлежит расторжению и заключается в присутствии правящей королевы. Ее благословение и представляет собой главное в церемонии. Говорят… – Горэм понизила голос: – Говорят, это благословение имеет особенную силу.
– Наверное, когда мой отец брал в жены Уиду, его мать, правящая королева, была уже мертва, – предположил Гайфье.
Горэм явно осталась недовольной его догадкой.
– Во всяком случае, Уида не понравилась мне с первого взгляда. Я еще подумала, что Талиессин разведется с нею, едва только получит от нее желаемое.
– То есть – ребенка? – уточнил Гайфье.
Нянька кивнула, сощурив глаза. Она что-то рассматривала в темноте. Что-то, что видела она одна. Должно быть, картины, встающие в ее памяти.
– Уида родила в ночь обновления эльфийской крови, – продолжала Горэм. – Это произошло совсем недалеко отсюда, в доме, который Талиессин снял для своей возлюбленной Эйле и где после ее смерти жила я с вами. Окна опочивальни как раз выходили на площадь, где шло представление…
– Вы покажете мне этот дом? – перебил Гайфье.
– Сами найдете, – махнула рукой Горэм. – Не нужно, чтобы нас с вами увидели вместе после того, как меня выгнали. Посреди площади небольшой фонтан. Фасад дома разрисован вазами и голыми девками… Картины непристойные, но Талиессину нравились.
Гайфье оглянулся. Внезапно ему показалось, что в таверне кто-то прячется и наблюдает за ним из полумрака. Горэм сразу уловила его беспокойство и коснулась его руки.
– Здесь никого нет. Для посетителей время слишком раннее. Я попросила хозяина последить за тем, чтобы нас с вами никто не увидел. Если кто-то появится, нас предупредят.
Гайфье счел эти предосторожности смехотворными – не заговорщики же они, в конце концов; однако промолчал.
– Когда Уиде настала пора родить, – продолжала Горэм, – на площади как раз играли пьесу. Каждая фраза входила в комнату роженицы, точно соседка, пришедшая поглазеть на новорожденного ребенка. Входила и повисала в воздухе. Как будто некто нарочно так устроил.
– Как? – не понял Гайфье.
Не отвечая на вопрос, Горэм продолжала:
– Это была пьеса о пророчестве двух лун. Ваша сестра родилась как раз в тот миг, когда произносилось проклятие сумерек…
– Что такое проклятие сумерек?
Гайфье почувствовал, что у него опять немеют кончики пальцев. Оказывается, все самое плохое еще только впереди!
Внезапно он возненавидел Горэм. Нет, не за то, что она открывает перед ним разные неприятные и страшные тайны. В конце концов, тайны эти существовали помимо Горэм и рано или поздно должны были быть раскрыты. Его выводило из себя то удовольствие, которое нянька получала от этого.
– Я запомнила слово в слово, – таинственно шептала Горэм, обдавая Гайфье запахом своего дыхания. – Я чувствовала, что все это неспроста. Во всем этом есть определенный смысл… Раз в четырнадцать лет обе луны, Ассэ и Стексэ, сходятся в опасной близости. Одна из лун ярче светит в краях, где живут эльфы. Вторая луна любит заглядывать в лица спящим. Но настанет день, когда луны столкнутся. Прольется кровавый ливень, звезды не удержатся на небе… Ассэ уничтожит Стексэ, Стексэ сожрет Ассэ, и все живое умрет.
Горэм замолчала, чтобы услышанное улеглось в памяти мальчика. На миг Гайфье стало по-настоящему страшно: полумрак пустого помещения, жаркий шепот старухи, пророчество…
Но Гайфье был рожден солнечным, он не умел долго пугаться или огорчаться.
Вскочив, он бросился к окну и ударом кулака сшиб на землю ставень. Широкий солнечный луч хлынул в комнату, разоблачив пляшущую в воздухе пыль и явив мятое лицо Горэм.
– Я не мог больше сидеть во мраке, – признался Гайфье, усаживаясь обратно за стол. – Темнота меня раздражает.
– Лучше бы вы ее боялись, мой господин, – сказала Горэм, но теперь ее голос больше не звучал зловеще.
– Почему? – в упор спросил Гайфье.
– Потому что проклятие сумерек – это о вас и вашей сестре, – просто отозвалась она. – Скоро наступит время опасного сближения двух лун. Скоро…
Она замолчала, жуя губами. Гайфье смотрел на нее, ощущая неловкость. Она пыталась запугать его, предостеречь, но выглядело это так, словно старая женщина, разобиженная на своих бывших господ, запоздало пытается свести счеты.
Гайфье решил поскорее закончить томительный разговор.
– И в чем же это должно, по-вашему, выразиться? – осведомился он.
– Ваша сестра попытается убить вас, – сказала Горэм и уставилась на Гайфье молящим взором.
Гайфье встал и молча двинулся к выходу. Он больше не в силах был находиться со старухой в одном помещении. Он вполне отдавал себе отчет в том, что оскорбляет самую преданную и бескорыстную любовь из возможных: любовь самки к выкормленному ею детенышу. Но почему-то этот род любви вызывал у него ужас и почти физическое отвращение.

* * *
Дом, где появилась на свет Эскива и где родился он сам, Гайфье нашел без труда. Нянька достаточно точно описала и площадь, и само здание. Впрочем, мальчику казалось, что он отыскал бы этот дом и без всякого описания: как ему мнилось, связь между ним и местом его рождения до сих пор не была прервана.
Он остановился возле фонтана, огляделся, пытаясь представить себе, какой была эта площадь в ночь родов Уиды. Наверняка фасады завесили большими полотнами с нарисованными декорациями. А тут могли натянуть канат для воздушной танцовщицы…
Гайфье опустил веки и как будто въяве увидел ее, тонкую, бесстрашную, с длинными развевающимися волосами. Внезапно девушка из его фантазии остановила танец и взглянула прямо ему в душу. Гайфье вздрогнул и поскорее открыл глаза.
Ничего не изменилось. Площадь по-прежнему оставалась пустой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70