https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

В тот же миг нарушится существовавшее до того равновесие. То самое, которое мы называем хрупким. Едва шарик коснется песка, миллиарды песчинок вдруг сорвутся с места и одновременно устремятся куда-то вниз. При этом вокруг шарика создастся огромная тяга. И эта тяга будет в миллионы раз превышать силу, которая ее породила. Можете себе такое представить?
Харднетт мог. Но не хотел. Вместо того чтобы по призыву ученого включить фантазию, налил бокал до краев и осушил его по-плебейски – залпом.
А физик остановиться уже был не в состоянии.
– Равновесие песчинок нарушается всего на один процент, – рассказывал он. – А мощь, которая порождается этим слабым возмущением, огромна. Она просто чудовищна! Я когда долго смотрю на запись работы такой воронки, мне начинает казаться, что она готова всосать в себя всю Вселенную. Я не знаю, с чем это еще можно сравнить. – Он на секунду задумался, после чего допустил: – Разве только с термоядерной реакцией. Или лавинообразным испарением массы черной дыры.
– Или с распространением ложных слухов, – вяло вставил Харднетт.
– Или с У-лучом, – продолжил физик смысловой ряд. Услышав знакомый термин, полковник оживился:
– Вы сказали – с У-лучом?
– Ну да, – кивнул физик. – Видимо, слышали?
– Кое-что и краем уха.
– Тоже удивительная вещица. Сейчас, кстати, увлекательные процессы наблюдаются с одной мембраной Гагича, в которую ткнулся недавний У-луч.
– Интересно, – заметил Харднетт, надеясь на то, что разболтавшийся сосед продолжит тему.
Но тот вдруг, бросив взгляд на часы, засобирался.
– Да-да, все это интересно, – сказал он, вставая. – Очень даже интересно. И я бы, пожалуй, рассказал вам, уважаемый, об этом увлекательнейшем феномене, но…
– Не расскажете?
– К сожалению, я вынужден покинуть вас по причинам, о которых, в виду их сугубой интимности, вынужден умолчать.
«Ну вы, господин ученый, и загнули, – усмехнулся про себя полковник. – Нет, чтобы просто и по-человечески сказать: так, мол, и так, извини, дружище, но мне нужно перед Проникновением облегчиться». А вслух, приподняв пустой бокал, пожелал:
– Всего вам доброго. И удачного Проникновения.
– Вам того же, – сказал Седой и откланялся. Причем откланялся настолько стремительно, что в спешке забыл свой фолиант. Книга так и осталась лежать на столе.
Оказавшись в одиночестве, полковник осушил еще один бокал. К еде не притронулся, аппетита по-прежнему не было. С завистью покосился на Проводника. Тот, судя по пустым розеткам, уплетал уже четвертую порцию мороженого.
Харднетт, мысли которого пока еще крутились вокруг разговора с физиком, вдруг подумал, а что, если целью существования симбиоза человек – Проводник является Воскрешение через реальное объединение человечества?
Почему бы и нет?
Когда-то давно умнейшие из живших на Земле полагали, что Творец создал расы белых, черных и желтых в соответствии с тремя свойствами человеческой психики – рациональность, интуиция и эмоции. Эти свойства вообще-то присущи всем трем расам, но в каждой расе преимущественно выражено одно. Белые особо рациональны, черные – эмоциональны, а желтые славятся интуицией. А все в совокупности благодаря развитию этих качеств обеспечивают оптимальное воплощение Божественного Замысла.
Почему бы не пойти дальше и не представить, что Творец при создании видимого Мира разделили Самое Себя на огромное множество кусков. И куски эти вложил в людей. Никого не обошел. В каждого – по куску. По бессмертной душе.
Что, если так?
Нет, не в метафизическом плане, а в самом что ни на есть практическом.
Быть может, когда человечество, разбросанное по закоулкам космоса, соберется вместе, Создатель воссоединит части своей сущности и станет Самим Собой. Только уже обновленным, познавшим страдание, а потому – мудрым. И добрым. Обязательно – добрым. Все муки людские потонут тогда в милосердии, которое наполнит собою весь мир. И жизнь станет сладкой, как… Как крем-брюле. И будет людям… Будет тогда всем счастье. И никто не уйдет обиженным.
«А кто не хочет воссоединения человечества под эгидой Большой Земли, тот Создателю есть первый враг, – сделал Харднетт политически грамотный вывод из своих соборных размышлений. – И мы их будем гасить. Без колебаний. Где поймаем, там и будем».
В этот миг Проводник, будто услышал мысли Харднетта. Вздрогнул, оторвался от лакомства и посмотрел на офицера тайной службы рассеянным взглядом.
Полковник быстро отвернулся и потянулся к забытой физиком книге.
Книга как книга. Небольшой том в черном кожаном переплете с закованными в металл углами. По всему, побывал во многих руках. Автор не указан. Название – тоже. И никаких выходных данных. Только на обложке вытиснен странный знак – голова хищной птицы в обрамлении переплетающихся колец.
Полистав книгу с придирчивостью криминального эксперта, полковник отметил, что страницы изрядно потрепанны, печать бледная, а текст набран на дореформенном английском. Бросался в глаза и небольшой дефект переплета – хотя все страницы держались крепко, но создавалось ощущение, что некоторые из них вклеены позже. Будто кто-то вынул из книги родные и вставил другие. И, что характерно, бумага, шрифт – все подобрано один в один, и текст нигде не обрывался, все сходилось до последней запятой, знаки переноса тоже совпадали, смысл предложений нигде не терялся, но только некоторые страницы у основания были приклеены к соседним и не образовывали единого целого с переплетом.
«И книги имеют свою судьбу», – припомнил Харднетт древнюю мудрость и закрыл том.
Некоторое время полковник сидел, задумчиво глядя на вялое дрожание пламени свечи. Потом, почувствовав привычный интерес к незнакомым строкам, вновь раскрыл книгу там, где раскрылась, отложил в сторону салфетку и начал читать. С того места, куда упал взгляд:


«…пещеры оказался колодец, в темноту его пропасти шла лестница. Я спустился по ней.
Пройдя путаницей грязных переходов, очутился в сводчатом помещении. В потемках стены были едва различимы, но я увидел двенадцать дверей. Одиннадцать из них являлись ложными. Они вели в лабиринт и обманно возвращали в то же самое подземелье. Двенадцатая через другой лабиринт выводила в другое подземелье, такой же округлой формы, как и первое.
И там тоже оказалось двенадцать дверей.
И одна из них вела в третий склеп с двенадцатью дверями.
Не знаю, сколько всего их было, этих склепов. Возможно мне, пребывающему в страхе, казалось, что их больше, чем на самом деле.
Стояла враждебная и почти полная тишина. Ни один звук не проникал в эту путаницу глубоких каменных коридоров. Слышался только шорох непонятно откуда взявшегося подземного ветра и журчание сбегающей по расщелинам мутной воды.
К ужасу своему, я начал свыкаться с этим странным миром. Я уже не верил, что может существовать на свете что-нибудь, кроме склепов и бесконечных разветвляющихся ходов.
Не знаю, как долго я блуждал под землей, помню только, что наступило мгновение, когда, запутавшись в подземных тупиках, я в отчаянии уже не помнил, о чем тоскую – о городе ли, где родился, или об отвратительном поселении дикарей.
Но вот в потолке одного коридора неожиданно открылся ход, и сверху на меня упал луч далекого света. Я поднял уставшие от темноты глаза и в головокружительной выси увидел кружочек неба. Невыносимо синего неба.
По стене уходили вверх железные ступени. От усталости я совсем ослаб, но принялся карабкаться по ним, останавливаясь лишь иногда, чтобы глупо всхлипнуть от счастья. Поднимаясь, я видел капители и астрагалы, треугольные и округлые фронтоны, неясное великолепие из гранита и мрамора. И оказался вознесенным из слепого владычества черных лабиринтов в ослепительное сияние…»


Дочитав до этого места, Харднетт подумал: «Все на свете когда-нибудь заканчивается».
И захлопнул книгу.
Забавно, но именно в этот миг пианист, отыграв свою программу, сделал перерыв. Он осторожно закрыл крышку рояля, встал, неловко, как-то боком и не поднимая глаз, поклонился публике и быстро вышел.
Едва умолкла музыка, стал слышен гул кондиционера, рокот застольных разговоров и звон посуды. Особенная атмосфера места куда-то улетучилась. Стало до боли ясно, что на самом деле все вокруг поддельное. Захотелось немедленно уйти.
Харднетт сделал последний глоток, потушил пальцами огоньки на всех пяти свечах и встал из-за стола.
Вернувшись в пассажирский салон, Харднетт упал в свое кресло под номером четырнадцать и от нечего делать включил терминал. А включив, невольно усмехнулся: по первому федеральному каналу передавали еженедельное обращение Верховного Комиссара к народам Большой Земли.
В силу своего должностного положения полковник прекрасно знал, что такие сорокаминутные выступления Старика обладают двумя хитрыми свойствами. Во-первых, в каждом обращении содержится огромный объем информации. Во-вторых, выдает Верховный Комиссар эту информацию на рассчитанной по специальным методикам скорости. В результате сознание отдельно взятого гражданина переварить получаемые установки не может, поэтому они сразу проникают в подсознание, облегчая гражданину дальнейшую жизнь в общественно-политическом пространстве.
А еще Харднетт знал, к каким двум незамысловатым выводам сводится всякое обращение. Прежде всего, к тому, что Большая Земля, будучи родиной идеи и практики «гражданской нации», никогда не отступит от принципа: «Один народ, один язык, одна нация». А второе заключение: Большая Земля является лидером по продвижению свободы, демократии и замзам-колы в темные глубины космоса и впредь будет оставаться таким лидером.
«Привет, шеф, – мысленно поздоровался Харднетт с проповедующим Стариком и, помахав ему рукой, процитировал любимого классика: – Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил».
На этот раз мастера графической крипто-визуализации представили Верховного Комиссара в виде Стока Ганта. Служил еще совсем недавно такой федеральный агент в Особом отделе. Числился под номером 0876. Погиб года два назад при исполнении. Погиб глупо. Был внедрен в низовую группу религиозно-экстремистской организации «Такхт», да не слишком удачно. Все у него с ходу наперекосяк пошло. Как говорится, гладко было на бумаге. Вычислили его ублюдки за двое суток. Точнее – за сорок семь часов. А как вычислили, так сразу – аутодафе. Казнили. Предали неверного очистительному огню. Проще говоря, облили бензином и поджарили. Суки! Это у них быстро. Жаль. Неплохим парнем был покойник. И забавным. Всё пробки от пивных бутылок собирал…
Потом уже, при разборе полетов, выявились грубые ошибки, которые привели к провалу. Стало очевидно, что всю комбинацию надо было по-другому выстраивать. А главное – проверить и перепроверить сведения, полученные из агентурных источников, доверие к которым, мягко говоря…
Впрочем, дело прошлое, нет никакого смысла крутить-перекручивать. Дорога ложка к обеду, и всякой псине – свой день.
И потом, раз существует соблазн поставлять «верхам» сведения для подтверждения официальных ложных посылок об обстановке, значит, кто-то все равно соблазнится. Кто-то соблазнится, и кто-то из-за этого…
Резко оборвав неприятные воспоминания, полковник вслушался в то, что говорил Старик.
А тот оседлал своего любимого конька и пришпоривал:
– Теперь я хочу обратиться к тем, кто задается вопросом, нужна ли нам, землянам, империя? Так вот. Отбросьте сомнения. Землянам империя нужна! И нужна совсем не потому, что нам требуется некое «полиэтническое окружение», не потому, что нам непременно необходимо взваливать на себя «имперское бремя» и просвещать инородцев, наслаждаясь «культурным смешением» с ними. И вовсе не потому нужна нам империя, что настораживает нас существование и укрепление империи тморпов. И даже не потому нужна она нам, что вопрос расширения земных владений – вопрос физического выживания. Все значительно проще – «imperium» (имею в виду «имперскую власть», а не «бремя») является важной составной частью идентичности землян. Этот мотив является одной из определяющих ее черт. Задайтесь вопросом: могли бы римляне остаться римлянами, если бы их насильственно заперли в пределах…
Харднетт не успел ни задаться этим бессмысленным вопросом, ни услышать на него духоподъемный ответ. Вино на пустой желудок, удобное кресло и усыпляющее бормотание сделали свое дело – он уснул.


2

И видел сон.
Сновидение походило на поделку модного режиссера Люка Гаврла, в интерактивных лентах которого количество монтажных склеек в минуту в два раза превышает количество ударов здорового сердца, а серая мирская логика покоряется высшей правде актуального искусства.
Началось это сумбурное, жестокое и насыщенное очевидными символами «кино» с того, что Харднетт увидел себя подходящим к кассе супермаркета.
И было так.
Он подошел к терминалу, пристроился в очередь за столетним, совершенно дряхлым, да к тому же одноруким дедом и стал ждать.


И вот он ждет, а дед, никуда не торопясь (куда ему торопиться?), выкладывает из тележки на транспортер нехитрые приобретения: два блока сигарет, бутылку дорогого коньяка, ХХХ-таблоид, упаковку туалетной бумаги, золотую одноразовую зажигалку и пачку стимуляторов. Освободив тележку, дед прикладывает костлявый палец к устройству оплаты. Читает высвеченные цифры и недовольно качает головой. Выказав таким образом недовольство, все же покорно акцептирует сумму, начинает укладывать покупки в пакет и суетится. Слишком суетится. В результате рвет углом сигаретного блока целлофан, вскрикивает и роняет бутылку на бетонный пол.
Осколки стекла и брызги маслянистой жидкости разлетаются во все стороны. Что-то попадает на брюки Харднетта. Незадачливый дед охает-ахает и просит прощения, но Харднетт, что для него вовсе не характерно, извинений не принимает и называет деда старым козлом. А потом и импотентом.
И тут начинается.
Вздорный старикашка молниеносным движением выхватывает из кармана куртки духовую трубку «сумпитана» и с криком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59


А-П

П-Я