Все это прошло зря? Что на это скажете вы, чьи деды воевали за свободу Родины! Чьи прадеды строили новую эпоху! Я знаю, что скажете вы. То же, что и я! Сво-бо-ду!!!
Толпе дали проораться.
К микрофону снова вышла Арина Магомаева.
— Наша партия готова хоть сейчас поручиться за Аркадия Бычинского! Мы хотим, чтобы его выпустили, и требуем справедливого расследования!
Это была ошибка. В первых рядах заволновались коммунисты.
Послышалось басовое:
— А мы?! А мы?!
Пиар-менеджер сделал знак руками, словно округляя что-то.
— Я уверена, то же самое сделают и другие партии! — крикнула Магомаева. — И вы все! Да?!
— Да!!! — заорала площадь.
Пока ведущий накручивал бесконечное «Сво-бо-ду!», к Арине подошли организаторы.
— Все, думаю, надо вести. Народ уже готов, — сказал высокий русоволосый парень. — Дальше накал пойдет на спад или, не дай бог, громить что-нибудь начнут без команды. Идти надо.
— А теперь, — крикнула в микрофон Арина, оттолкнув ведущего. — Мы пойдем и выскажем свое мнение власти! К Кремлю! Они должны знать!
Разрешения на перемещения столичная мэрия не давала, С этого момента начинался риск. Необходимый, но все-таки…
Специально обученные люди в толпе начали движение, и остальные, повинуясь этому стадному инстинкту, пошли следом.
На подходе к Ордынке их встретил кордон милиции.
Глава 48
Из дневников:
«Русские равнодушны к крови и поэтому равнодушны к душе, не понимают ничего в душе, не понимают, потому что нечем. Русские бескровные, настоящей крови в них нет. И души тоже нет. “Душевность" — не то. Это когда пьяные мужики собрались с холодной улицы погреться водкой и общением. Пьяный румянец, пьяные словечки, наутро тяжелое похмелье. Гадость, гадость, гадость».
Управление было поставлено на ноги общей тревогой. Отрывисто, как в аварийной подводной лодке, гудела сирена. Грохотали по лестницам сапоги. Люди не разговаривали. Они обменивались информацией. Отрывисто, коротко, быстро, сокращая слова до малопонятного минимума.
Костя, высунувшийся в коридор, был едва не сбит с ног группой в броне и со щитами.
— Извините, — донеслось уже из-за поворота.
— Кажется, я отстаю, — пробормотал Орлов, осмотрелся и, улучив момент, выскочил за дверь, тут же оказавшись в гуще событий. Человеческий поток подхватил его, Костя лавировал от одного берега к другому, выхватывая информацию из разговоров, из оборванных фраз, из взглядов, которыми обменивались служащие Управления.
Через некоторое время, как раз около кабинета Лукина, осколки мозаики сложились в понятную картину. На подходе к Ордынке кордон милиции, призванный остановить несанкционированный митинг, перешел на сторону митингующих и сейчас движется в сторону Кремля. Полностью вооруженный отряд внутренних войск. Сейчас слово «войска» прозвучало особенно зловеще. Натравливать на демонстрантов и ментов армию в Правительстве не захотели. Побоялись. И тогда кто-то вспомнил про удачную операцию по разгону скинов, где участвовала ОЗГИ.
Костя влетел в кабинет Лукина как мечта военной машины Третьего рейха — очень тяжелый реактивный снаряд.
Как и следовало ожидать, Антон Михайлович был не один. На столе лежала карта района, полным ходом шло совещание. Улицы были исчирканы красным карандашом, несколько синих стрелок отмечали возможные ходы противника.
Когда Костя хлопнул дверью, в кабинете воцарилась тишина.
— Господин государственный идеолог, — чуть ли не весело произнес Лукин. — Чем обязаны?
— Нельзя пускать ОЗГИ против милиции, — выдохнул запыхавшийся Орлов. — Нельзя. ОЗГИ должна заменить милицию, основать новый принцип построения государственной службы. Но это впоследствии. Сейчас нельзя противопоставлять милицию и ОЗГИ. Это невозможно!
— А я и не спорю, — отозвался Лукин. Остальные молча смотрели на Костю. — Не спорю. Мне этот поход шел и ехал. Лесом.
— Тогда…
Лукин выразительно дернул бровями.
— Понял. Момент! — Костя выдернул из кармана мобильник и с трудом, прыгающими пальцами набрал номер Толокошина. — Сейчас… Сейчас…
Но трубка только гудела. Долгий, унылый и безнадежный сигнал.
Где-то далеко-далеко, в большом кабинете с портретом Президента на стене, Серый Кардинал смотрел на верещавшую трубку и молчал. Наконец он спрятал телефон в нижний ящик стола и вышел из кабинета.
— Твою мать! — выругался Орлов. Лукин понимающе кивнул и снова ткнул пальцем в карту.
— Вот тут поставите малый заслон. Это чистая фикция. Их задача пропустить тех, кто захочет уйти.
— Не проще ли просто оставить проход открытым? — поинтересовался кто-то из офицеров.
— Не проще. Тогда им может показаться, что этот проход не контролируется. Еще чего доброго попытаются обойти заслон и войти в тыл. Тут узкое место. А рвануть туда могут большие массы. Подавят друг друга. Ходынку устроят. У нас другая задача сейчас.
Орлов все набирал и набирал номер. Потом плюнул, забрался в записную книжку и начал вызывать подряд. Выцепил какого-то министра. Потом чью-то секретаршу. Психанул. С трудом сдержался, чтобы не швырнуть ни в чем не повинную трубку в стену. Снова набрал номер.
— А теперь, господа, за дело, — сказал Лукин, подхватывая лежащие у стола доспехи. — Помогите-ка одеться…
— Да, — ответили в трубке.
— Саша! — заорал Орлов. — Саша! Мне нужна помощь! Нужно остановить! Саша!
На том конце линии прокашлялись, и Костя замолчал, сообразив, что голос был совершенно не похож на толокошинский. Очень знакомые интонации, очень знакомая манера говорить.
— Боюсь, что вы ошиблись номером, — осторожно сказал голос.
— Я звонил Александру Степановичу, простите, куда я попал?
— А кто говорит? — в свою очередь спросил голос.
— Орлов, — ответил Костя.
— Ах, это вы, Константин… — обрадовался голос, и Костя узнал говорившего.
— Господин Президент! Очень хорошо, что я вас нашел! — Орлов краем глаза видел, какой удивленный взгляд кинул на него Лукин. — Происходит страшная ошибка. Судя но всему, то, чего мы боялись, все-таки произошло. Но сейчас нельзя посылать ОЗГИ на милицию. Нельзя. Если будут провокации, мы потеряем доверие народа. Сейчас очень важный момент…
— Вы, вероятно, говорите о демонстрации? — поинтересовался Президент.
— Да. — Костя немного растерялся. Находясь в гуще событий, он даже не мог представить, что у кого-то могут быть более важные дела.
— Я все понимаю, Константин. Мне тоже не хочется решать эту проблему с помощью Организации по защите государственных интересов. Но боюсь, что выхода у нас сейчас нет. Поймите меня правильно. Другого выхода нет! — Президент сделал особый нажим на этих словах. — Из двух зол неразумно выбирать большее. Так что… Главное сейчас, не поддаваться на провокации.
— Так ведь это и есть…
— Вы не поняли, — ответил Президент. — Сейчас мы сделать ничего не можем. Постарайтесь оставаться подальше от центра событий. Всего хорошего.
И трубка замолчала.
Орлов обернулся и встретился взглядом с Лукиным. Тот выдержал паузу, потом его лицо странно дрогнуло.
— Оставайтесь в здании, Константин…
— Вот еще. — Орлов подбоченился. Инстинктивно, повинуясь линии поведения, выработанной еще в школе, он храбрился, желая выиграть время. После разговора с Президентом Костя чувствовал себя немного оглушенным. — Я поеду с вами.
— Не могу вам запретить. Чрезвычайного положения объявлено не было…
«Вот до чего, значит, дошло, — подумал Костя. — Объявлено не было. Стало быть, они к этому уже готовы».
— Но только в частном порядке. — Лукин направился к выходу. Офицеры рванули вперед. — Хотя я бы не рекомендовал…
Мост, ведущий на Васильевский спуск, был перегорожен двумя рядами железобетонных блоков. Движение полностью остановлено. У основания моста выстроилась первая шеренга ОЗГИ. Костя сумел подъехать почти до самого оцепления. Красная площадь была закрыта, на всех подходах и подъездах стояли омоновцы. Кое-где можно было увидеть натужно пыхтящие БТР.
То ли власти не на шутку испугались митингующих, то ли ситуация была значительно более серьезна, чем мог увидеть Константин. Озговские грузовики подъехали прямо к ограждению. Первый строй укрепился, образовался второй. Сзади глухо рычали двигателями две большие пожарные машины с водометами.
Митингующие заполонили въезд на мост, частично растянулись по Софийской и Раушской набережным. То тут, то там в толпе мелькали милицейские фуражки. Проходило откровенное братание. Такой откровенной любви к ментам народные массы не демонстрировали, наверное, никогда.
Каким-то боком подкатившаяся по Балчугу к манифестантам машина с громкоговорителями упрашивала их разойтись по домам и давила на психику. Голос говорившего был вял и сух. Человек явно работал не на совесть, а потому что послали, забыв дать другой приказ.
— Что это за говорун там? — спросил Лукин у кого-то из своих офицеров. — Кто послал?
— Эта таратайка за ними тянется еще с Болотной площади. Я так понимаю, что приказа на братание с массами у милицейского кордона все-таки не было. Частная инициатива, так сказать, а тем, что в говорильнике сидят, никто ситуацию растолковать не удосужился. Вот они и базарят почем зря.
— Так говорилка чья? — нахмурился Лукин.
— Милицейская, конечно.
— Лучше совсем ничего не делать, чем так… А это что?
Через толпу демонстрантов медленно продвигался военный «Урал». Люди пропускали его, приветственно размахивая руками. Машина развернулась, встала поперек улицы. На широкую плоскую крышу кабины с трудом взобралось несколько человек. Возникла небольшая суета. Сверху было плохо видно, но на кабину явно кого-то втаскивали.
— Бинокль, — распорядился Лукин и внимательно присмотрелся к происходящему внизу.
Косте никто бинокля не дал, поэтому он только вытягивал шею и подслеповато щурился.
— Ну, что там? Что там? Кто? — нетерпеливо спрашивал он Лукина. — Кого они выставят?
— Куда выставят? — поинтересовался Антон Михайлович.
— Ну, в лидеры… Это же политическая акция. Тут или бесплатная реклама, или проход в дамки. Почти беспроигрышная комбинация.
— Почти? — Лукин удивился. — А какие есть варианты проигрыша?
— Ну, — Костя пожал плечами, — вот если наш снайпер с той башни ухитрится влепить пулю этому… знамени новой эпохи…
— Понятно, — пробормотал Антон Михайлович. — Приказ был на провокации не поддаваться. Пожалуйста, смотрите.
И протянул бинокль Орлову.
Костя с непривычки долго не мог настроить резкость. Ему помог кто-то из офицеров.
— Ну как? — спросил Лукин.
— Так это ж… — Костя присмотрелся внимательней. — Это ж Магомаева!
В бинокль было видно, как Арина Алтухеевна толкает какую-то пламенную речугу, но слов не было слышно за унылым бормотанием мегафона.
— Пропагандист доживает последние минуты, — сказал Антон Михайлович.
И действительно. Несколько бравых молодчиков и один милиционер, Костя даже рассмотрел одну звездочку на его погонах, подскочили к говорильнику. Через некоторое время машина замолчала. Из нее вышли двое в форме и смешались с толпой. Сам автомобиль шустро подкатили к «Уралу», вытащили витой провод, внатяжку, с трудом протянули Магомаевой. Та прокашлялась, стукнула пальчиком в коробочку.
— Ну, сейчас начнется… — под нос себе пробормотал Костя.
— Главное, чтобы на этом и закончилось, — в тон ему ответил Лукин.
До вершины моста долетали только обрывки фраз:
— …произвол. Не допустим… …свободный народ… …наша история знает… …сколько… И снова: — …произвол…
Казалось, митинг из ЧП переходит в разряд просто сложных случаев, требующих дополнительного расследования. Но тут через толпу снова двинулся автомобиль. Опять приветственные крики, аплодисменты. Магомаева, с трудом удерживающая равновесие на кабине, оживилась.
— Не понял, — тяжело сказал Лукин. — Дайте-ка бинокль…
— Погодите, — выдохнул Костя. Он знал и эту машину, и того, кто сидел внутри. — Погодите… Сейчас.
Антон Михайлович удивленно крякнул.
— Ну все, — наконец сказал Орлов. — Снаряжайте, хлопцы, коней… То есть заряжайте ружья.
— Что такое? — сморщился Лукин, принимая бинокль из рук Константина. Присмотрелся. — Твою мать!
На крышу «Урала» вместе с лидером СПП вылез не кто иной, как Главный Коммунист страны, Зубаров. Со стороны Раушской набережной двигалась большая колонна людей. Шли организованно. Под красными знаменами. Впереди размашисто шагал, размахивая руками, горластый человечек.
— Он же ее как-то раз прошмандовкой обозвал. — У Лукина вытянулось лицо. — А теперь что?
— А теперь руку жмет, — прокомментировал Орлов. — Жмет руку?
— Жмет, — подтвердил Антон Михайлович.
Сказать, что кто-то видел момент, когда толпа двинулась на заграждение, было нельзя. Казалось, вот они все еще горланят свои призывы и лозунги, размахивают флагами и транспарантами, братаются с ненавидимыми ранее ментами. Ненавидимыми за поборы, за взятки и власть, а теперь возлюбленными за возможность уходить от наказания через все те же взятки… Вот они кричат, подбрасывают в воздух не то шапки, не то лифчики. И вдруг, раз, они уже на мосту. Идут на заграждение, на строй из щитов. Впереди все те же милиционеры, ребята крепкие, с точно такими же щитами и дубинками. Позади — те, что пришли вместе с горластым человечком под красными флагами. Здоровые, злые, с палками, ремнями и арматуринами.
Толпа все еще кричит. Тяжело ворочается «Урал», выбрасывая клубы черного дыма. То ли собирается ехать на мост, вместе с первой волной, то ли намеревается убраться от греха подальше, вместе с лидерами. Толпа кричит. Призывы. Лозунги. Слоганы. А первая волна тех, кто для себя все решил, уже приближается к черной стене щитов. Заработал громкоговоритель. «Ваши действия незаконны. Предлагаем разойтись. В случае неповиновения к вам будет применена сила. Ваши действия…» И все стало будто бы хрустальным. Зазвенело. Вздрогнуло. Костя ощутил себя словно в стакане. Как тогда, в девяносто первом, когда в Москве было нечего жрать, а автомат Калашникова стоил дешевле, чем сейчас бутылка водки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47