Да. Пиратство, пиратство. Никуда не денешься, таковы реалии… Надо будет передачу сделать на тему пиратства. Обязательно!
— Маловероятно, что это будет кому-то интересно.
— Вы так думаете?
— Уверен. — Сергей смотрел, как Аля ставит на небольшой раскладной столик чашки кофе, сахарницу, молоко в маленькой белой посудинке и личную шоколадку Сорокина. Губы девушки нервно подергивались. — Спасибо…
Аня быстро кивнула и убежала.
— А вот что было бы интересно, действительно интересно, людям, так это передача о вас и о вашей работе, — сказал Иванов, подливая в чашку молоко. — Я бы, например, очень много дал, чтобы узнать, каким образом вы добились такой реальной картинки. Или очень бы хотел выяснить, почему ваша камера была установлена именно там, то есть в нужное время и в нужном месте. Это очень важно — выбирать правильное сочетание таких серьезных компонентов. Время и место. Вы согласны?
— Можно и так сказать. — Сорокин откусил от плитки шоколада и принялся жевать, пристально глядя на Иванова.
— И еще, хотелось бы знать мне и другим людям, конечно, почему такая служба, как ОЗГИ, узнает об этом служебном правонарушении только, что называется, после вас? И каким образом вообще удалось выйти на генерального прокурора?
— Ну, все-таки вопрос о том, почему вы узнаете обо всем после меня, надо задать вам. — Сорокин развел руками. — Это уж, извините, кто смел, тот и съел. Если у меня информаторы лучше, значит, наверное, следует задуматься. Почему народ доверяет журналистике больше, чем правоохранительным органам? Не наша вина в том, что…
— Я не говорю о вине. — Сергей поставил чашку на стол. Кофе был невкусным. — Я в рамках совета. Не более того. Может быть просветите?
— Возможно.
— Тогда скажите, пожалуйста, как вы вышли на прокурора?
— К нам пришла девушка.
— Героиня съемок?
— Да. И рассказала, что прокурор домогается ее внимания, ну вы понимаете… И она бы хотела, так скажем, поймать его на горячем. Для чего готова пойти на определенные жертвы, конечно.
— И вы ухватились?
— Естественно! А как же? Дальше уже дело техники. Найти место, где будет происходить, так сказать, процесс. Установить технику. Договориться с девушкой.
— Простите, а где проходил, так сказать, процесс? — спросил Иванов.
— В гостинице, — просто ответил Сорокин и затолкал остатки шоколадки в рот.
— В гостинице? И что, генеральный прокурор так туда в форме и заявился? В гостиницу. Для конспирации?
— Нет, все хитрее… Девушка сказала своему, так сказать, любовнику, что хочет, чтобы он пришел в форме. Что это, мол, ее возбуждает и все такое. Так сказать, предварительные игры.
— И прокурор…
— Купился, — радостно воскликнул Сорокин. — Дальше вы знаете. И, кстати сказать, судьба этой пленки была непростая, ой непростая…
— Почему же?
— А как вы думаете? Нашего оператора избили. Постоянные угрозы. Давление.
— Со стороны прокуратуры?
— Нет, со стороны генерального прокурора. Мы же не хотим сказать, что вся прокуратура замешана в этом. Но ее глава… Бандитские замашки генерального… Вы посмотрите программу, там все будет. И режи… то есть оператор избитый. И интервью с девушкой. Все как положено. Это лучшая передача, которую я снял. Лучше даже, чем про молокозавод! Вы смотрели? Помните, там есть сцена…
— Да-да, конечно, — оборвал его Иванов. — А скажите мне, где можно с девушкой побеседовать?
— С какой девушкой? — удивился Сорокин.
— С пострадавшей. С героиней телепередачи.
— Ах, этой. — У Павла был очень разочарованный вид. — Не могу сказать. Не знаю. Да. Не знаю. Я полагаю, что вам будет просто выяснить. Вы же имеете доступ ко всяким там базам данных и все такое… Я сделал с ней передачу, показал ее, так сказать, во всей красе. И больше не поддерживал с ней отношений. К тому же ее брат — антисемит и террорист.
— Что, уже и террорист?
— Ну, это образно, конечно… У вас все?
— Пожалуй, — улыбнулся Сергей.
— Вот и замечательно, — расплылся в улыбке Сорокин. — Всего вам доброго…
Он подхватил рупор и заорал, что было мочи;
— Куда заносишь?! Заносишь куда?! Нежнее!!!
Уходя, Иванов столкнулся с его ассистенткой. У Ани были красные опухшие глаза.
— Простите. — Иванов поймал ее за локоть. — Как нам найти выход?
Девушка ткнула рукой куда-то в конец коридора и, вывернувшись, убежала.
— Запомни, пожалуйста, — обратился Сергей к Артему. — Ее надо найти и допросить.
— Допросить? — удивился Артем.
— В смысле, поговорить…
Глава 33
Из разных Интернет-ресурсов:
«Сравнивая, как живут люди в Америке и в России, я не перестаю поражаться тому, насколько в разных условиях может существовать биологический вид. Теплое, сытое, блаженное, здоровое и радостное процветание Америки и, напротив, холодная, голодная, мрачная, больная, грязная и вечно пьяная помойка, в которую превратила Россию Москва, Создается впечатление, что в Америке и в России живут все же два разных вида».
— Что скажешь? — спросил Иванов у Артема, когда они выбрались на улицу. Над Москвой все затянулось синими, тяжелыми тучами. Где-то далеко тяжело погромыхивало, будто собираясь с силами, небесное воинство.
— Дождик будет, — озабоченно сказал Артем, вздыхая. — А я куртку не взял.
Сергей молчал.
— Врет он, — не дождавшись реакции начальства, ответил аналитик. — Врет не со зла, а потому что не знает ничего. Сказать же это прямо не может. Имидж не позволяет. Журналистское расследование должно на восемьдесят процентов состоять из таких вот недосказанностей, выдумок, мнимых следствий и надуманных последствий. Знаешь, берется один факт и на его базе накручивается ком такой сахарной ваты. То есть воздуха, густо перемешанного с застывшим сиропом. Убери воздух, и конечного продукта останется фиг да ни фига.
— Но факт у него есть.
— Есть. Прокурор влетел на развратных действиях в отношении несовершеннолетней. Сама условная жертва та еще сука, сдала этого сексуального монстра со всеми потрохами. Собственно, все.
— А журналисты?
— Что журналисты?
— Ну, те, которые со следами насилия на лице. Угрозы. Давление.
— Ерунда, — отмахнулся Артем. — Если мы эту Аню сумеем прижать, то она нам гарантированно объяснит, что оператор просто упал с велосипеда, когда ехал в ларек за добавочным пивом. А угрозы и давление… Абсолютно недоказуемая вещь. Запись телефонного разговора? Я с помощью студии звукозаписи и ловкача-юмориста сфабрикую любой голос. Шумов добавлю, и готово. Записки? Где они? Пропали? Как говорил Шерлок Холмс, бездоказательно, дорогой профессор, бездоказательно.
— Но скандал будет шикарный…
— Даже не сомневайся, причем генеральный прокурор вылетит из кресла ко всем чертям. Влегкую. Но этот Сорокин нам гнал тюльку. Только в самом начале у него в глазах…
— Так-так…
— Тоже заметил? — Артем снова посмотрел в небо, куда упиралась шпилем Останкинская башня. — Может, пойдем? А то я, когда вымокну, сильно насморком маюсь. Оно мне не надо.
— Пошли.
Они двинулись к ближайшему метро. Брать служебную машину, когда не было ярко выраженной экстренной необходимости, в управлении считалось дурным тоном. ОЗГИ обрастала своими обычаями, неписаными правилами и легендами.
— Так вот, — продолжил Артем. — У этого припанкованного…
— По-моему, чистой воды панк. Честный такой.
— Бога ради, я в этом движении ни ухом ни рылом. — Артем пожал плечами. — Если ты можешь отличить чуть-чуть припанкованного интеллигента от чистого панка, то, может быть, поделишься методом?
— Все просто, хотя этот вопрос очень далек от нашей работы. — Сергей улыбнулся. — Настоящий панк всегда оскорбителен. Для органов чувств, например. Он плохо пахнет, дурно выглядит и далек от понятия «культурное поведение». Оскорбителен его вид, надписи на майках и так далее. У чистого панка мало идолов. Он может нарушить любое табу. Например, господин Сорокин на спине носит надпись «Борман — герой!». Это оскорбляет сразу около миллиона людей, если не значительно больше, воспитанных на плакате «Борман — палач!». Восхвалять, причем между делом, лидеров нацистской Германии — это дурной тон и хамство. Припанкованный интеллигент на это не пойдет. Просто испугается. Для него существуют условности и табу. Фактически это такой интересный психологический выверт. Интеллигент так запутался в собственных нутах, запретах и моральных нормах, что всем своим видом кричит теперь об этом. Мол, помогите, тону! Тогда он нарочито культурно обрывает свою одежду, делает нейтральную татуировку, которую можно свести при случае, и никогда не ставит гребень на голове с помощью мебельного лака или масляной краски. Потому что это может повредить волосам. Пиво, яичный белок, — пожалуйста, но никакого экстрима. И он точно не станет носить майку с такими надписями, как у Сорокина. Настоящий панк яростно протестует против общества, окружающего его. Словно бы показывая внутреннее содержание этого общества. А интеллигент, припанкованный, протестует против своей же собственной натуры. Слабой, запуганной, эгоистичной, но своей. Причем его протест скорее больше похож на крик о помощи.
— Ого… — только и произнес Артем.
— Внушает? — Сергей посмотрел на аналитика сверху вниз.
— Еще бы… Ты где таких слов набрался?
— Вообще-то… — Сергей ступил на эскалатор. Стальная лента быстро понесла их вниз. — Вообще-то это не мои слова. Просто запомнил. В одном журнале была напечатана огромная статеища на эту тему. По типу, что такое панк и как его готовить, чтобы не отравиться. Так что наш Сорокин — это чистой воды панк. Без идей, устоев и сколь-либо сносной морали. В семнадцатом году такие были обычно анархистами.
— Круто, — решительно подвел итог Артем.
— Так что там насчет его глаз? — Иванов вернул разговор в рабочее русло.
— Было там какое-то особое выражение. Не страх, точно. Ему бояться нечего. Все места прикрыты, иначе программа в эфир бы не пошла. В то, что вернется тоталитарный режим, ни один журналист не верит, хоть и кричит об ужасах грядущего государственного террора на каждом углу. За что проплачено, как говорится. Так что силовых органов Павлу Адольфовичу бояться нечего. У меня даже создалось ощущение, что там было что-то вроде торжества.
— Чего-чего?
— Торжества. — Они сошли с эскалатора и направились к платформе. — Тут может быть несколько вариантов. Явный и в первую очередь напрашивающийся только один. Он рад, что пришли мы. Власть. Заметили. Стало быть, зацепил, укусил заметно. Признание его силы.
— Звучит примитивно.
— Согласен. — Артем пригладил волосы, растрепанные потоком воздуха из туннеля.
Подошел поезд. В вагонах было на удивление пусто для этого времени суток. Артем и Сергей сели подальше от других людей и продолжили разговор.
— Примитивно, — кивнул Артем. — Но пока, в качестве явных мотивов, можно только этот привести. Все остальное выглядит конспирологически. Но торжество было. Куда мы едем, кстати? В управление?
Сергей задумался:
— Нет, пожалуй, в управление еще рано. Времени не так много, а господин Сорокин нам ничего не сказал.
— К прокурору?
— А к нему-то чего? К нему можно под конец прийти. Он свое соло на трубе уже сыграл. Да и лучше будет заявляться к такому серьезному человеку подготовленными. Вот так. Какой у нас есть выбор?
— Невеликий. Действующие лица, Сорокин, девушка-порнозвезда, прокурор, ассистентка Сорокина, мэр…
— А его сюда каким боком?
— Как первопричину скандала с братом порнозвезды.
— Не. Тогда в эту колоду и хасидов российского разлива надо записывать. А с ними беседовать у меня желания нет.
— Из антисемитских побуждений?
— Нет. Из соображений здравого смысла. Им по существу дела сказать нечего. А вот брата нашей сексуально активной подруги я бы посетил. Где он у нас сидит?
Артем вытащил из кармана «Palm», что-то потыкал там стилом.
— Где набедокурил, там и сидит… — пробормотал аналитик. — На Васильевской. Дом три.
— Вот давай туда и завалимся.
— Тогда нам выходить.
Когда они поднялись на поверхность, на улице было темно. Небо полностью закрылось синими, до черноты, тучами, которые, казалось, цепляют своими животами за крыши домов.
— Быть мне мокрому… — пробормотал Артем. — Давай быстренько, а?
— Лови бомбиста.
Вскоре они были на Васильевской.
— А нас пустят? — поинтересовался Артем.
— Посмотрим, — ответил Сергей, толкая обшарпанную дверь отделения милиции. — Приветствую…
Дежурный, толстый молодой мужик, уже страдающий одышкой, равнодушно посмотрел на вошедших. Сергей выложил на стол удостоверения, но милиционер даже не глянул на них.
— Кто занимается делом Евгения Алтынина? — поинтересовался Иванов.
— Не положено, — проворчал дежурный.
— Тогда зови начальство, — сказал Сергей и добавил под нос: — Боров.
— Что? — мигом завелся мент. — Что сказал?
Толстяк привстал, зная, что надежно защищен от посетителя стеклом.
— Начальство зови!!! Мигом!!! — вдруг заорал Сергей. — Не видишь, с кем разговариваешь?! Или инструкцию напомнить?!
Дежурный хотел что-то ответить, набрал в грудь воздуха, от чего сделался еще объемнее, но из соседнего помещения вдруг громко спросили:
— Что за шум? Дежурный?!
— Виноват, товарищ майор. Явились тут…
— Кто такой борзый? — Майор высунулся из комнаты. — Иванов?
— Елки-палки! — Сергей пригнулся, стараясь получше рассмотреть говорившего через мутное стекло барьера. — Майор! Серегин!
— Он самый! Запускай их…
Через десять минут они уже сидели в кабинете.
— А потом передо мной поставили выбор, — говорил майор. — Или повышение, но задвинут куда-то в тмутаракань, или сюда. А тут и к дому ближе. И участок больше мне приглянулся. В общем, я все еще майор, но почти что… — Он ткнул пальцем в потолок. — Такие дела. А ты, я слышал, вообще плох был. — Серегин пододвинул Иванову стакан с чаем. — И не пьешь чего? Неужели потому что на работе?
— Как тебе сказать. С одной стороны, на работе не употребляю, а с другой… просто нельзя. Я свою цистерну выпил уже. Да так выпил, что едва на том свете не оказался.
— Да ну!
— Вот тебе и «ну».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47