..
Розовощекое лицо доктора расплылось в улыбке.
– Если мне разрешат высказать личное мнение...
Лицо Гарри Бэрона.
– Конечно, доктор!
– Это одно из заболеваний или, скорее, нарушений человеческой психики, которые дуерфизм... может ликвидировать. Даже такой запущенный случай, как у мистера Скотта, вполне подается лечению, если бы он обратился к нам. Он избавился бы от своей враждебности, вспышек гнева, параксидных реакций и переполнился бы чувствами любви, понимания и миролюбия. Он бы потерял свою жуткую индивидуальность...
Дальше я не стал слушать. Этот человек умел использовать любую возможность в целях саморекламы.
Наконец Бэрон произнес:
– Благодарю вас, доктор. Перед вами выступал доктор Мордехай Витерс, знаменитый в мире психоаналитик.
Я подумал, что он отпелся. Но нет, это был еще не конец. Последовала серия десятисекундных интервью. Сначала с полицейским офицером, чувствующем себя не в своей тарелке. Я знал его хорошо, и он знал меня... Офицер говорил, что когда раздался звонок, он отвечал на него. Голос звучал не совсем, как у Скотта, что он сказал об этом человеку, позвонившему в полицию, и что он знает...
Его отключили, рот у него продолжал открываться, и я уверен, что он сказал о том, что убежден в моей непричастности к этой истории. Он был одним из тех, кто знал меня. Конечно, ему заткнули рот, такое заявление не устраивало Бэрона. «Выкопали» и пожилую пару, видевшую, как я стрелял из окна по машине Кончака, и того мальчишку, который сумел только с восхищением повторить:
– Да, сэр. Бах-бах-бах! Я не знаю, сколько раз.
И в завершение всего – моя фотография.
Я выглядел со своими белесыми волосами, перебитым когда-то носом и оторванной мочкой уха, как дракула, выползший на окровавленный берег. На снимке все казалось каким-то зловещим и неестественным. Где они только раздобыли этот снимок? Или же тут была пущена в ход специальная подсветка? А может искусная ретушь? Во всяком случае, этой фотографии я никогда не видел.
Камера вернулась снова к трупу невинной жертвы, после этого нам опять показали свежее, красивое лицо Бэрона.
– Разрешите мне напомнить вам еще раз, что пока нет никаких данных, никаких реальных оснований связывать мистера Скотта с этим отвратительным преступлением.
Черта с два, не было. Вся эта передача была построена таким образом, чтобы зрители не могли даже сомневаться в моей виновности.
– Но поскольку мертвая девушка была найдена изнасилованной в его апартаментах, и видели, как он стрелял из пистолета в двух прохожих, а затем, видимо, инкогнито позвонил в полицию, прежде чем поспешно удрать с места преступления в своей машине...
Вот ведь мерзавец! И это не позабыл, чтобы представить меня проклятым капиталистом! Теперь у меня будут настоящие неприятности.
– Полиция разыскивает его.
Основной диктор сказал:
– Благодарю вас, Гарри Бэрон.
После этого нам показали смазливую девицу, сидящую в ванной, наполненной мыльной пеной. Реклама нового туалетного мыла.
Я поднялся.
– Стив, ты еще здесь?
Вид у него был скверный. Наверное, не лучше, чем у меня.
– Стив, – сказал я, – я этого не делал. Передачу подготовили умные негодяи... Мне придется самому со всеми разобраться. Но я не делал того, что они мне здесь приписали.
– Очень рад, – голос его звучал глухо.
– Я, разумеется, должен уехать. Тебя линчуют, если меня найдут в твоем доме. Но я хочу попросить тебя об одной услуге.
– Конечно, конечно, – ответил он слишком торопливо.
– Сначала разреши мне воспользоваться твоим телефоном. Потом я постараюсь уехать куда-нибудь подальше. Они считают, что я это уже сделал в своей машине. Не могу ли я воспользоваться твоей? Черт возьми, ты можешь заявить, что я украл ее. Мне безразлично.
– Конечно, конечно...
Я позвонил Сэмсону.
– Боже! Где ты есть?
– Сэм, не упоминай моего имени. Ты слышал вечерние известия?
– Нет, но я...
– Слушай, в моем распоряжении всего минута. Вот что случилось... Черт, ты намерен проследить этот звонок?
– Шелл, ты должен приехать. Немедленно. Я встану за тебя...
– Приеду, когда сам изобличу убийцу. Только так, Сэм. Даю тебе честное слово, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться в том, что творится.
– Расскажи с самого начала...
Я повесил трубку, хорошо зная моего лучшего друга. Честный, преданный коп, он не станет лгать ни за меня, ни мне. Он обязан разыскать меня, и он приложит все силы для этого. А потом будет самозабвенно сражаться вплоть до Верховного суда, помогая мне доказать, что я этого не делал.
– Живее ключи, Стив! – сказал я.
– Полиция выехала?
– У Сэма не было времени проследить звонок, но я поехал. Послушай, если ты беспокоишься...
– Нет, Шелл.
Наконец-то он улыбнулся.
– Я знаю, что ты не взорвал Сити Холл и не натворил ничего постыдного. Но, братец, это подавляет. Черт возьми, из-за чего все они на тебя набросились?
Этот вопрос мучил и меня. Да, почему? Обрушились на меня далеко не все. Из-за чего? Выступали трое, однако они постарались, чтобы их мысли и мнения прочно вошли в сознание миллионов, именно миллионов, слушателей. И среди них находились те, кто «намотал на ус» все те «факты», которые преподнесла троица.
Самое же непонятное было то, что все трое, Юлисс Себастьян, Мордехай Витерс и Гарри Бэрон, так убедительно и складно лгали. Конечно, они подействовали на многих людей. Но я вовсе не собирался тихонько лечь на постели, скрестить руки и умереть! Нет, я буду бороться!

Глава 14

Я добрался до святилища, до своего временного убежища.
Оно называлось «Браун-мотель». Это было старенькое, очень чистенькое заведение на Адамс-бульваре. По всей вероятности его владельца звали мистером Брауном. Догадайтесь, о чем я тогда думал? После всех переживаний, когда ночь еще не кончилась? Я думал о том, ох, до чего же я голоден и что ночь все еще не кончается.
Когда вас мучает голод, все остальное отступает на задний план. Конечно, мне известно, что люди постились. Другие объявляли голодовки, не ели по десять, двадцать, пятьдесят дней, и это их не убивало. Но это было невесело! Меня мучило еще и то, что пустота в желудке, которая сопровождалась не только зловещим урчанием и «сосанием» под ложечкой, затрудняла также работу мозга. Конечно, я надеялся, что моя голова меня не подведет, хотя бы на то время, пока я не выберусь из этой заварухи.
Мое положение казалось аховым.
По дороге сюда я воспользовался двумя телефонами, оба раза, чтобы позвонить Сэмсону. Когда я положил трубку во второй раз, я успел рассказать ему всю историю, правдивую историю. Сэм во всем разобрался и поверил мне, в особенности потому, что он знал случившееся раньше на шоссе Бенедикт-Каньона и все последующее. Но сам он настаивал на том, чтобы я добровольно явился. А я твердо стоял на своем. После этого последовал примерно такой разговор:
– Сэм, я прекрасно понимаю, что ты должен выполнять свою работу. И ты схватишь меня, если сумеешь. Но без моей помощи. Моя забота – не попасть к тебе в руки. Если хочешь мне помочь, приглядывай за этими людьми, ну и за их многочисленными сторонниками.
– Почему они стараются меня убрать? Я не знаю. А ты?
– Ты не должен на меня обижаться.
– Я все понимаю. Но явиться к тебе не могу. Нет, Сэм, мой хороший, если только я не сумею внести ясность в происходящее, эти люди меня засудят...
Помолчав, я добавил:
– Вот и получается, Сэм, что ты против меня.
– Да-а-а... – согласился он.
– Я не стану желать тебе удачи. Помни все имена, в особенности Кончака.
После этого я отыскал мотель. Я остановил свой выбор на нем потому, что при каждом коттеджике имелся индивидуальный гараж со скользящей дверью. А я хотел не только сам спрятаться, но и спрятать также машину Ферриса. Очень может быть, что к этому времени ее начнут разыскивать.
Попасть внутрь было совсем нетрудно. Полусонный клерк, и у меня шляпа была натянута на самые глаза. Регистрационную карту я заполнил какими-то каракулями левой руки. Уплатил за три дня вперед – и меня провели в мою кабину. Нет, попасть в такое заведение совсем нетрудно. Куда сложнее бывает из него выбраться.
Прежде чем оставить свою машину у Ферриса, я забрал из нее все, что посчитал нужным, и перенес в его машину, а затем – в кабину мотеля. Беспорядочный набор. Коробка патронов для кольта, коробка грима. Пушистая фальшивая борода, которую я однажды надевал на какой-то новогодней вечеринке и выглядел очень нелепо. Шляпа, чтобы прикрыть волосы. Еще какие-то пустяки. Сущая ерунда. В номере имелся телевизор. Приняв душ, я лег в постель и стал смотреть передачу. Мне показалось, что все последние известия были посвящены трем вопросам: выборам во вторник, непонятно связанным между собой смертям Чарли Вайта, Джонни Троя и Сильвии Вайт, ну и мне – угрозе для страны.
Потом я выключил телевизор и лежал без сна, раздумывая над этим делом. Я был в недоумении, мой мозг не находил ответа на все те вопросы, которые я себе задавал. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В том-то и загвоздка: я не знал, как это сделать.
Наконец я повернулся носом к стене и заснул.
Полагаю, это был сон, странный, таинственный, даже какой-то пророческий. Это были одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что-то мелькало, стиралось, наплывало подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами или даже пели.
Сначала я считал, что просыпаюсь, но в то же время понимал, что продолжаю спать. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере. Все закрутилось, завертелось – и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня был шанс облегчить свою участь. Они предоставили мне право защитить себя, чтобы потом определить характер смерти. Свидетельские показания сначала давали нормально, потом в стихотворной форме. Во сне эти стихи казались мне складными. Через некоторое время свидетели вообще стали петь. Я стоял один перед судьей, облаченным в черную мантию и белый парик. Это был Юлисс Себастьян. Старшиной присяжных – Джо Рэйс, а среди двенадцати присяжных я узнал девять человек здравствующих и умерших гангстеров: Билла Кончака, Тони Алгвина, Кубби, Снэга и других, которых я собственноручно застрелил в прошлые годы. Все они были вооружены автоматами и длинными ножами. Судебным репортером был Гарри Бэрон. Слева от меня восседал суровый окружной прокурор Хорейн М. Хэмбл. А справа – Дэвид Эмерсон, защитник.
Заседание началось с песнопений, восхваляющих дуерфизм, и я понял, что в зале собрались одни дуерфы. Слово взял Мордехай Витерс, он поклялся говорить правду и только правду, поднял руку и пронзительно запел:
"Он опасный злодей,
Он растлил моих детей.
Его теперь не исправить,
К праотцам его отправить..."
Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призывы судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие-то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай. Наконец мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда великий момент пришел, смог лишь пошевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна о том, что
Я опасный злодей,
Я растлил всех детей,
Меня теперь уж не исправить,
К праотцам меня отправить...
После этого все двенадцать присяжных прицелились в меня, возвещая:
– Он виновен. Смерть ему, смерть!
Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытьи:
– Я этого не делал! Не делал! Я не виноват!
Но, наконец, я сообразил, что проснулся, на самом деле проснулся. Я чувствовал себя разбитым, измученным, рубашка промокла от пота, а также наволочки на подушках.
Первой моей мыслью было: «До чего же мне хочется есть!»
Эта мысль обрадовала меня. Все встало на свои места.
Я поднялся и принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. У меня болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума. И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего.

Глава 15

Этот сон не забывался. Он преследовал меня. Когда наступил рассвет, я много думал над ним. Больше он мне не казался безумным. Я уже начал усматривать в нем смысл. Подсознательно я был уверен, что в этом сне заложены ответы на все вопросы, только мне надо их найти. Тогда я буду знать, как мне действовать дальше, как выбраться из беды. А положение у меня было такое, что хуже не бывает.
Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал газеты. Неважно, что они говорят обо мне, я на самом деле не такой плохой. Но они говорили другое.
Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, кого именно, разумеется, не уточнялось. В прошлом я неоднократно оказывался в необычных ситуациях, их снова вытащили наружу, включая несколько любовных историй. Было больше понаписано о Сильвии. А я был известен как человек решительных действий (это, чтобы не называть меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать: вы сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо меня обвинить.
Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио и, несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах, связанных со смертью Джонни Троя, теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.
Шелл Скотт не смог только затмить собою действительно важное событие, которое должно было состояться завтра.
А сегодня был уже понедельник, первый понедельник в ноябре. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового Президента.
За Эмерсона или Хэмбла?
За уверенность в своих силах или за дуерфизм?
Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма – это то, что человек не виновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто-то другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20