Для этого потребовалось усилие, но в комнате («Какая комната, камера…») в самом деле было тепло и сухо, под ногами пружинил толстый синтетический ковер. Какого он был цвета, не давала рассмотреть темнота, но почему-то казалось, что он все равно окажется непроглядно-черным, как ночь.
— Да, жаль, нету с нами гражданочек. — Быко-образный снова зевнул, начал ритмично раскачивать сетку, видимо подтягивался на пальцах. — Я бы ту длинноногую в гусарском ментике как раз разложил…
— Нашел красотку. Тоща больно. — Лысый безошибочно, видимо ориентируясь на запах, добрался до параши. Было слышно, как далеко внизу дробно зажурчала его струя. — Такую, если вдруг доведется, только раком… не то о кости порежешься. А вообще, — добавил он мечтательно, — хорошая баба должна быть в теле. Чтобы жопа как два арбуза…
— Да какие вам, на хрен, бабы! — Товарищ Сухов вскочил и двинулся через камеру, выставив впереди себя руки. Уперся в стену и принялся что было мочи колошматить ногами в каменный монолит. — Откройте, суки… Откройте, выпустите меня!
В его воплях слышался едва сдерживаемый животный ужас. Прохоров поймал себя на позыве присоединиться, но не поддался ему. «Неконструктивно», как говорил когда-то его первый сэнсэй…
— Эй, кто там поближе! — Лысый громко испустил ветры, удовлетворенно крякнул. — Заткните-ка ему пасть. А то визжит, как целка на хрену, слушать тошно.
Ближе всех оказался Толя Громов. Раздался звук удара. Товарищ Сухов умолк, с утробным звуком согнулся, грохнулся на колени. В воздухе густо запахло рвотой.
— Заставь дурака Богу молиться… — Черный Буйвол сплюнул сквозь зубы, основательно помянул Толину маму. — Ща ты у меня. Палач, всю блевотину лично уберешь, а то, бля…
Он пе договорил. Наверху в темноте что-то щелкнуло, и колодец наполнили громовые, ощутимо плотные звуки, — музыка была торжественной, преисполненной энергии и экспрессии, и вместе с тем таинственной и несколько зловещей.
— Вагнер!.. — застонал быкообразный. Он опять принялся терзать сетку, голос его сочился отвращением. — Только не это! Ой-еттать, летела бы ты, валькирия, на во-от такой хрен…
— Поберегись, братва. — Лысый громко высморкался, с чувством харкнул в темноту. — Ты, Димон, не потомок ли графа Толстого? Тот, говорят, тоже Вагнера не переносил…
Звуковая атака длилась часа четыре, а может, и больше: таланту великого немца краткость, к сожалению, сестрой не являлась. Затем музыка смолкла, и вот тут-то стена за решеткой расцвела буйством красок. Вся она оказалась экраном огромного проекционного телевизора. Почему ее прикрывали решеткой, выяснилось несколько позже.
— Ни хрена себе развлекуха! — вырвалось у Прохорова. Он спасался от Вагнера медитированием в позе лотоса, но долгожданная смена обстановки заставила его зажмуриться. Привыкая к внезапному освещению, начал потихоньку открывать глаза. — Ну и — интерьерчик, бля…
Это был даже не мешок, а огромный каменный колодец с мрачно поблескивающими гранитными стенами и зловещим, действительно черным ковром под ногами. Свод пещеры терялся где-то высоко в темноте.
Прохоров обвел помещение взглядом и усмехнулся: без окон, без дверей полна горница голых мудаков!.. Томились пленники кто как: Лысый невозмутимо дрых, слегка прихрапывая и дергая во сне левой рукой, быкообразный сосредоточенно отжимался на руках у облюбованной им решетки. Палач Скуратов-Бельский подозрительно улыбался, прикрыв глаза. Лаврентий Палыч кряхтел в углу у параши. Правоверный Квазимодо исступленно молился, волевым порядком определив направление на Мекку. Черный Буйвол тихонько напевал какую-то муру, а Товарищ Сухов, скорчившись, тихо дрожал. На него было жалко и страшновато смотреть.
Между тем на экране возникло некое подобие стадиона — прямоугольник поля, посыпанный золотым песочком. В центре — огромная плита из белого камня. По одну сторону — трибуны, заполненные людьми в звериных шкурах. Шум, выкрики, подражание волчьему вою, медвежьему реву, еще какому-то звериному рыку. Затем изображение стало крупней… и вот тут-то Прохорову стало по-настоящему страшно, а собственная судьба, так заботившая его минуту назад, показалась чем-то незначаще-мелким.
Он различил финалисток конкурса красоты с Ингусиком во главе. Обнаженные, со связанными за спиной руками, женщины стояли у подножия трибуны. Между бедер у них проходила тонкая, туго натянутая цепь, и пленницам приходилось подниматься на цыпочки, чтобы она не так резала тело. Камера дала крупный план: зареванная горничная в белых чулках… обезображенное от страха лицо девушки с веслом… искусанные в кровь губы Жени Корнецкой…
Прохоров прыжком вскочил на ноги, в бессиль-•ной злобе сжал кулаки:
— Хрена ли на жопе сидеть, надо что-то делать!
— Валяй, Сергей Иваныч, делай. — Лысый не отводил глаз от экрана, на его черепе весело играли разноцветные блики. — Для начала разбегись — и башкой об стену…
Он был прав, и Сергей сел, дрожа и чувствуя, как заломило затылок.
В это время на трибунах наступила мертвая тишина, и из самого нижнего ряда поднялся седобородый мужчина. Медвежья шкура на плечах плохо сочеталась с беспроводным микрофоном в руке. Вновь грянули аккорды доставшего всех Вагнера, потом раздалась лающая, отрывистая речь. Та, на которой, говорят, создавали когда-то великую поэзию. Прохоров по-немецки знал только «Гитлер капут», «хенде хох» и «руссиш швайн», но его знаний хватило для правильного вывода: «По-фашистски вещают…»
— Ну что там, Склифосовский? — Лысый глянул на Димона, неподвижно застывшего у самой решетки, и усмехнулся. — Не говорят, когда жрать-то дадут? Сейчас бы солененького… селедочки с лучком, картошечки, да под водку… на худой конец можно и пива…
Похоже, его совершенно не трогало, что он был заперт без штанов в каменной мышеловке.
— Поздравляю, мы на торжестве в честь Вотана, главы Валгаллы, отца, бля, павших. Нас ждут игрища с песнопениями и половецкими плясками, а также жертвоприношения… — Быкообразный нахмурился. Им явно могла быть уготована только роль жертв, а это ему определенно не улыбалось. Он послушал еще, — Либо нас из Норвегии как-то успели, либо… Эти, что в шкурах, называются берсерки… Скандинавия то есть. А оратор, по произношению, фразировке и артикуляции, коренной немец… с юга причем. А еще господа берсерки хотят поставить точку в давнем споре между асами и ванами…
— Ну Вотан, понятно, отец родной, Валгалла, дай Бог памяти, райский чертог, куда валькирии стаскивают павших героев, а вот что-что там про асов и ванов? — Выпятив нижнюю губу, Лысый гладил череп, продолжая задумчиво глядеть на экран, где собравшиеся, подскакивая с мест, потрясали обнаженными мечами и что-то громогласно скандировали. — Асы, кажется, команда Вотана, — видать, ваны круто на них наехали… Мужики, кто что понял?
Неожиданно отозвался Толя:
— У викингов боги делились на племена. — Громов подсел к Лысому поближе и застенчиво пояснил: — Мне, как сюда ехать, брателко старшой книжку дал почитать… — Лысый почуял нечто знакомое и весьма понимающе усмехнулся, а Толя продолжал: — Умный дядька написал, даже фамилия — Асов… Так вот, когда-то племена асов вели войну с народами ванов и получили зделей. И еще там написано, что ваны — это славяне.
— Ага, — кивнул Лысый. — От слова «Ваня».
— Вот нас и притащили сюда разбираться, — довершил Толик.
— Славяне, говоришь? — Лаврентий Палыч и Квазимодо сразу повеселели, в глазах их зажглись огоньки надежды.
На экране тем временем события разворачивались полным ходом. На поле вышли двое длинноволосых в шипованной коже и, яростно размахивая руками, принялись что-то вылаивать на два голоса.
— Дифирамбы поют какому-то конунгу. Сэнсэю, должно быть… — Быкообразный хмыкнул, прислушавшись внимательнее, губы его искривились в презрительной усмешке. — Бред какой-то. Кровью рыгали раны, враг лил красный плач, серп битвы тупил конунг в буре копий…
— Это скальды, — пояснил Толя Громов.
— Скальпы?.. — переспросил Лысый. Было, впрочем, видно, что он все отлично расслышал и в курсе, чем отличаются скальды от скальпов.
Тем временем скальды убрались, и на поле выскочило с десяток мужиков в звериных шкурах. Бешено кружась, оглушительно ревя, впиваясь зубами в щиты, они отдались стремительному танцу. «Половецкая пляска», обещанная быкообразным, демонстрировала сверхчеловеческую ярость и исступленную энергию, которой полагается исходить из самой сути настоящего воина. Ту силу, которую Гомер называл «меносом», германцы — «вутом», ирландцы — «фергом», славяне, если верить некоторым авторам, — «яром». Прохоров на своем веку тоже кое-какие книжки читал и, что важнее, кое-что видел. Так вот, перед ними была профанация. Дешевый спектакль. Лысый и Димон были воинами в десять раз больше, чем те, кто извивался и «одержимо» выплясывал перед ними на золотистом песке.
— Братва, смотрите-ка, нас учат жизни, ярость берсерков демонстрируют. — Лысый ехидно усмехнулся, переставая паясничать. — Говнюки они, а не берсерки…
Пляска продолжалась недолго. Запыхавшиеся исполнители растворились на трибунах среди прочих берсерков, и камера дала крупным планом стройную женщину. Ее макияж заставлял содрогнуться: одна половина лица и тела была весьма натуралистично разрисована под сырое мясо, другая — под черный, разложившийся труп. Ее сопровождали две рослые девки, выряженные а-ля валькирии с полотен художника Boris'a, — в этаких бронекупальничках на меховых подкладках, с медными чашками на грудях. Из-под купальничков бугрились мощные, накачанные мышцы. «Мертвячка» медленно обходила колонну пленниц, внимательно их рассматривая, на губах ее кривилась усмешка, вполне соответствовавшая гриму… Недоставало разве что вампирских клыков, да и те воображение с легкостью дорисовывало…
— Во, бля, красотка! — Черный Буйвол придвинулся к экрану, его мощная фигура напоминала равнобедренный треугольник вершиной книзу. — Во бодиарт! Интересно, а жопа у ней так же раскрашена?..
— Это Хозяйка Хель… владычица мертвых… — Толя Громов помрачнел, пальцы его непроизвольно сжались в кулаки. — Только, братцы, не карнавал это…
Он оказался прав. Хозяйка остановилась возле Ингусика, нежно провела пальцами от ее груди к лобку и, резко повернувшись, сделала знак валькириям. Могучие девки легко приподняли пленницу, сдернули ее с бронзового фаллоса, прикрепленного, как оказалось, к цепи, и, зажимая рот, поволокли в центр поля к плите-жертвеннику. Туда, где возвышалось подозрительное сооружение — что-то типа виселицы на колесиках… Под звериный рев трибун жертву за руки и ноги расчалили над алтарем, и Хель сняла с пояса шестидюймовый нож-сакс, оружие древнегерманских племен. Отточенная сталь почти ласково коснулась нежной женской кожи… Крика Ингусика не было слышно — рев трибун все заглушал. Зато камера наехала крупным планом: нечеловечески распяленный рот, алая кровь на белой плите, сосредоточенный взгляд Хозяйки, умело орудующей ножом. Ей явно было не впервой. Ювелирными, отточенными движениями она снимала с Ингусика кожу. Всю целиком, начиная С роскошного скальпа и кончая стройными, породистыми ногами. Подручные-валькирии взирали на священнодействие с благоговением ассистентов, наблюдающих за светилом хирургии во время операции…
…Черный Буйвол стремительно развернулся и, метнувшись в угол, согнулся над парашей…
— А что, хорошо шкуру дерет, — раздался голос Лысого, и Прохоров, судорожно вздрогнув, опять задышал. А Лысый задумчиво погладил подбородок, с видом знатока повернулся к Димону: — Как тебе, товарищ капитан?
— Да черт его знает. — Тот пожал плечами с равнодушием, которое Прохорова почти обмануло. А капитан еще и потянулся — так, что затрещали все связки. — С баб никогда не драл, тем более с белых… Они, вообще-то, думают, суки, нас кормить? От вида мяса сыт не будешь. Борща бы с чесночком…
— Ага. И пельменей жареных. — Лысый хмыкнул и прыжком поднялся на ноги от его безмятежной веселости внезапно не осталось и следа, в голосе свирепо лязгнул металл. — Эй, говнюки! Хватит блевать, мякнуть и корчиться, как недоноски в банке!.. Слушайте сюда, говорить буду только раз! — Он обвел взглядом сразу взбодрившуюся аудиторию, ударил кулаком о ладонь. — Не хрен обольщаться, они нас всех убьют, это как пить дать. Так что не ссыте! Подохнем мужиками, с улыбкой, все равно терять нечего! И провожатых на тот свет с собой побольше возьмем, чтобы не скучно было. Запомните, говнюки: судьба — индейка, жизнь — копейка!..
Закончив свой спич, он сплюнул сквозь зубы и снова повернулся к экрану.
— Смотри-ка, Димон, уже освежевали. Ну дает эта… как ее там!
— Хотел бы я поглядеть на того, кому она дает. — Быкообразный зачем-то потрогал свой детородный орган, хмыкнул оценивающе, почесал затылок. — Хотя… если отмыть да на рожу подушку набросить, может, и ничего. С фигурой тетка, с ногами… характер, правда, не очень… Ну да мы таких… — Он глянул на экран и недоуменно присвистнул. — Блин, ты посмотри! А прав был Квазиморда, — в натуре, извращенцы сплошные!
То, во что превратилась Ингусик, — ободранный полутруп, лишенный кожи гомункулус, по которому можно было изучать строение мышечного аппарата, — между тем бросили на алтарь, и очередной берсерк, видимо из особо отличившихся, принялся яростно совокупляться с этим кровавым куском мяса. Имидж обязывал — только взметалась наброшенная на плечи волчья шкура да разлетались во все стороны густые алые капли… Камера детально прошлась по закатившимся глазам без век, показала кисти рук, на которых перчатками белели остатки кожи, крупным планом дала перстенек на указательном пальце, неестественно вывернутом.
Наконец берсерк поднялся и, размазывая по телу кровь, потрясая мечом и подвывая по-волчьи, принялся кружиться, разыгрывая экстаз. Трибуны вторили ему бешеным ревом. Хозяйка торжественно улыбалась. У нее и в самом деле была замечательная фигура.
— Нет, он не извращенец. — Толя Громов с убийственной ясностью осознал, что смерть опять оказалась совсем рядом с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48