Джип сопровождения, двинувшись следом, на первом же перекрестке перестроился и прикрыл правый бок головной машины, — европейский класс, крутизна. «Бесятся с жиру, сволочи, девяносто восьмой жгут». Прохоров проводил кортеж взглядом и, убрав, не читая, визитку с баксами подальше, что было сил припустил домой, — есть хотелось нестерпимо. Миновав «Электросилу», он ушел направо, так короче, да и светофоров меньше, возле железнодорожной платформы вырулил на Ленинский проспект и скоро уже мчался по знакомой до каждой выбоины гигантской полуподкове проспекта Ветеранов.
Когда-то давно на этом месте были леса да болота, где в нищете и дикости прозябали воспетые поэтом убогие чухонцы. Позже, на народных костях, сатрапы самодержавия возвели здесь усадьбы, разбили парки с гротами, беседками и павильонами, где и предавались разврату и нравственному разложению. На берегу Литовского озера высились дворцы с бельведерами, благоухали заросли шиповника, а на поверхности прозрачных вод расцветали диковинные лилии. Только трудовому народу это как зайцу боковой карман. Нынче от Литовского озера остался лишь извилистый овраг, по местам цветников и розариев граждане выгуливают живность, а вместо белокаменных хором светятся в ночи окнами «точки», «корабли» и хрущобы.
«Опять какая-то падла фонарь разбила». Врубив дальний свет, Прохоров зарулил в боковой проезд, осторожно, чтобы не сосчитать ямы, прополз вдоль девятиэтажки и, миновав помойку, припарковался на своем коронном месте — напротив родимых окон. у трансформаторной будки. Теперь следовало позаботиться о безопасности транспортного средства, — у нас не дрогнут, угонят и с ушатанным бендиксом. «Страна уродов». Действуя на ощупь, Серега надел колодку на педали, накинул «кочергу» на руль и, выставив у лобового стекла картонку с лаконичной надписью «Пятизарядный автомат двенадцатого калибра. Стреляю без предупреждения», сдернул центральный провод с крышки трамблера, — всяким там буржуазным сигнализациям он не доверял.
Свет в подъезде, как обычно, не горел, и, если бы не предусмотрительно захваченный фонарик, точно вляпался бы: лестницу основательно заблевали, во всю ширь. «Поймать бы гада». Плюнув, Тормоз поднялся к себе на четвертый, бесшумно отпер входную дверь и, оказавшись в прихожей, сразу же услышал, как спрыгнул с подоконника сибирский кот Рысик, — снизошел, значит, уважает. К слову сказать, был он хищник тот еще: рыжий, прямо Чубайс, уши все в драках изодраны, и частенько, нанюхавшись хлорной вони от «Белизны», ловил не мышей, а кайф.
— Ну как ты, хвостатый, тащишься? — Потрепав хищника по нехилому загривку, он рысью забежал в гальюн, в ванную и, подгоняемый желудочными соками, двинул на кухню. И тут же в недоумении замер, — на плите царила пустота. Ни пюре с домашними котлетами, ни сковородки с жареными пельменями — только разогреть и за уши не оттащишь, — ни вкуснейшего омлета с колбасой и луком. Ничего. Ничего того, что обычно оставляла ему мать каждый вечер уже в течение двух лет. И обязательного послания, ну там «Сереженька, не пей холодного молока» или «Сыночек дорогой, в пельмени не забудь положить сметаны», тоже не было.
«Ну и дела». Аппетит у Прохорова пропал и, не обращая внимания на урчащего Рысика, он, выскочив в коридор, прислушался. Из-за двери отцовской конуры тошнотно перло перегаром, жужжал невыключенный телевизор и слышался густой надрывный храп, а вот в комнате матери стояла прямо-таки мертвящая тишина, оттуда не доносилось ни звука, и Серега почувствовал, как у него перехватило горло.
— Мама… — Он поскребся, осторожно повернул ручку и почему-то на цыпочках вошел внутрь. — Мама…
В комнате никого не было. На разложенном диване лежало скомканное покрывало, в бельевом шкафу, судя по всему, рылись чужие руки, и, подобрав с полу разбитые очки, в которых мать обычно смотрела телевизор, Серега двинулся будить своего геройского родителя.
Действительно геройского: гвардии майор, правда запаса, три боевых ордена, а уж медалюшек-то всяких — не сосчитать. При этом дырка в легком, кое-как залеченный гепатит и чудом уцелевшая левая нога. Правая, по нижнюю треть бедра, осталась в кабине «КамАЗа», подбитого из крупнокалиберного на перевале Саланг. Зато и пил Серегин батя геройски — по-черному. Собственно, на тернистую тропу алкоголизма он встал сразу после демобилизации по ранению, но, будучи неоднократно «торпедирован», нашел в себе силы завязать и заступить на трудовую вахту в народное хозяйство. По-новому он запил пару лет назад, когда стало окончательно ясно, что Витька, младший брат Сереги, из Чечни не вернется…
— Эй, батя, — распахнув дверь, Тормоз щелкнул выключателем и потряс лежавшего ничком отца за костлявое плечо, — где мать?
На полу валялись порожние флаконы «красной шапочки» — средства для обезжиривания поверхностей, воздух был пропитан перегаром, папиросным дымом и вонью давно не мытых телес, зато на самом видном месте красовалась офицерская парадка, правда без орденов и медалей. Награды были давно проданы и пропиты…
— А-о-у… — Захлебнувшись харкотиной, Прохоров-старший заворочался, приоткрыл осоловевшие глаза, и по его небритой щеке потянулись слюни. — Пара… Паралик разбил Семеновну… Аккурат «Время» началось… На Костюшко оттащили, паралик…
Он вдруг густо рыгнул утробно-прогорклым, погрозил кому-то кулаком и, ткнувшись мордой в грязную подушку, раскатисто захрапел.
«Эх, батя, батя». Смотреть на него было тягостно, и, опустив глаза, Серега пошел в коридор к телефону. Однако, сколько он ни названивал в городскую больницу номер двадцать шесть, никто не отозвался, — понятное дело, ночь, час собаки, время, когда больше всего хочется спать, и, плюнув, Тормоз направился в ванную. Утро вечера мудренее.
Горячей воды не было уже месяц, с уханьем забравшись под слишком уж бодрящий душ, Серега внезапно вспомнил, как когда-то уходил в армию. Уходил трудно: в первый призыв «изобразил» себе сотрясение мозга, во второй фиктивно брачевался с какой-то дурой, и только с третьей попытки военкомату удалось его захомутать. И вот, сколько было телок, ни одна, сука, не пришла проводить, лишь мать стояла на пронизывающем ноябрьском ветру и совала ему пакеты со съестным. И все плакала, плакала… А харчи эти, к слову сказать, лихо оприходовали сержанты на распределительном пункте…
«Кстати, о жратве». Поплотнее прикрыв дверь в ванную, чтобы Рысик не вмазался отбеливателем, Прохоров щедро отсыпал ему «Вискаса» и пошел к себе. Поставил будильник на одиннадцать, потянулся, зевнул и наконец-таки завалился спать.
Снились ему мигающие светофоры ночного города.
ГЛАВА 2
— Ну что, друзья-однополчане, начнем пожалуй. — Вскрыв кодовый замок кейса, Плещеев вытащил дискету, определил ее в недра компьютера и ввел пароль. — Итак, что мы имеем?
Он только что вернулся от начальства и, несмотря на чаепитие в генеральском обществе, страшно хотел есть. Однако крепился, справедливо полагая, что хлеб насущный может и подождать, решил первым делом провести охват инструктажем.
Благодаря кондиционеру воздух в кабинете был прохладен и чуть заметно дрожал из-за работающей установки защиты. Пахло духами Пиновской, отцветавшей за окном сиренью и дорогой, пенковой, трубкой Осафа Александровича Дубинина, которую, не прикуривая, он задумчиво держал во рту.
— Так, есть. — Пробежав пальцами по клавишам, Плещеев поправил очки и, откинувшись на спинку, поудобнее устроился в кресле. — Морозов Кузьма Ильич, начальник седьмого отдела Управления КГБ по Ленинградской области. Воинское звание полковник. Тысяча девятисот сорок шестого года рождения. Русский. Член КПСС с тысяча девятисот семьдесят первого года. Образование высшее, в тысяча девятисот семьдесят шестом году закончил Высшую школу КГБ им. Ф. Э. Дзержинского при Совете Министров СССР. В тысяча девятьсот восьмидесятом году прошел переподготовку в Учебном центре КИ (Краснознаменный институт имени Ю. В. Андропова). Награжден четырьмя орденами и рядом медалей. Личный номер Б-113448… Каков герой. — Плещеев щелкнул клавишами, и на экране высветилась служебная характеристика на товарища Морозова: «…Умеет выделить главное и сосредоточить усилия на ключевых участках контрразведывательной деятельности. Непосредственно участвует в планировании и проведении наиболее сложных оперативных мероприятий. Принимает обоснованные решения, старается действовать нестандартно, не боится взять ответственность на себя…»
— Редкое имя Кузьма. — Дослушав панегирик до конца, Пиновская по привычке высыпала на стол горсть семечек, на этот раз тыквенных, и принялась лущить их. — Лично у меня оно ассоциируется с пожарным. Этаким бравым, лихим брандмейстером — чтобы каска блестела, усы торчком и навеселе изрядно…
На экране тем временем высветилась благообразная очкастая физиономия лысеющего отца семейства — ничего примечательного, если бы не жесткий прищур глаз, и Марину Викторовну передернуло:
— Да, на брандмейстера не тянет…
— И не пьет совсем, бережет потенцию. — Ухмыльнувшись, Плещеев принялся копать дальше, постепенно стало ясно, что обладатель редкого имени и сам по жизни является сволочью редкой.
Свое служение отечеству Кузьма Ильич начал еще в младые годы, старательно стуча на однокурсников по институту. Причем делал это настолько успешно, что по распределению попал в кагэбэшное управление "З" — защищать родной конституционный строй. Здесь он проявил себя во всей красе, доблестно выявляя агентов сионизма и апологетов буржуазной лжекультуры, за что, видимо, и попер быстро в гору. После окончания главной кузницы чекистских кадров — Высшей школы КГБ имени Железного Феликса — Кузьма Ильич заматерел, и родина регулярно давала ему шанс совершить что-нибудь по-настоящему геройское. К примеру, именно он сыграл немаловажную роль в грубом фарсе под названием «Ввод советских войск в Афганистан». Если вспомнить, поводом для этого явилось варварское нападение на дом в Кабуле, где жили служащие многочисленных миссий и представительств СССР. Банда разбойников в чалмах и халатах убила множество советских граждан, отрезала им головы и, насадив на острия пик, с криками понесла вдоль улиц. Полиция открыла по негодяям огонь. Побросав головы советских граждан, бандиты скрылись. Позже полицейские отметили в рапортах, что у большинства экстремистов чалма была повязана неправильно. Так вот, этой зондеркомандой и руководил тогда, пребывая в чине майора, Кузьма Ильич Морозов. А вскоре его, как специалиста по классовой борьбе, бросили на самый передний ее край. Обретаясь в странах, где деятельность компартий была запрещена законом, он изыскивал для младших сестренок КПСС экономические источники существования. Работа спорилась, а главное — бремя морально-этических ценностей не тяготило: во имя всемирной революции все средства хороши. Под чутким руководством КПСС шла бойкая торговля оружием, наркотиками и ворованными товарами. Процветал рэкет, коммунары не гнушались брать деньги с проституток и игорных заведений, а частенько бывало, что не брезговали и банальным разбоем. Разжигали потихоньку мировой пожар.
Перестройку Морозов встретил лихим полковником и естественным путем влился в рыночные отношения. Его старшие товарищи из ГПУ сразу ухватили суть экономических реформ и без колебаний начали воплощать в жизнь свой богатый опыт работы в подполье. Чтобы не мелочиться и торговать оружием с размахом, было решено создать концерн «АНТ», куда на ключевую должность и назначили Кузьму Ильича. Только неувязочка вышла. Бравые комитетчики из Шестого управления, терзаемые завистью к своим удачливым коллегам, накрыли их эшелон в городе-герое Новороссийске. Танки разведчиков под видом сельхозтехники были снабжены липовой накладной и направлялись в сторону границы нашей родины. Разразился грандиозный скандал, и засветившегося Морозова убрали с глаз долой в Ленобласть, начальником местной наружки. Это после всего-то! На карьере можно было смело поставить крест, и Кузьма Ильич, не дожидаясь пенсии, махнул в народное хозяйство. Там он подружился с братьями-разбойниками Клюевыми и, используя личные связи, на общаковые деньги основал охранную структуру «Эверест». Укомплектовал ее бывшими комитетскими, выбил лицензии на стволы, и процесс пошел. Охраняли всех — магазинщиков, ларечников, проституток, вышибали за долю половинную долги, не брезговали вульгарным кидаловом. Решали вопросы. Однако скоро Кузьма Ильич понял, что охранной деятельностью денег не нажить, и начал пробовать себя в других направлениях, а с братьями Клюевыми стали происходить загадочные вещи. Старший просто куда-то исчез, испарился, а у младшенького в джипе вдруг оказалась радиомина, и хоронить его пришлось в закрытом гробу.
Утрата подельщиков Морозова из колеи не выбила, и он занялся прокладкой дорог, вернее, содействием в их строительстве.
— На Западе существует немало фирм, готовых с радостью класть асфальт на российских просторах. — Сняв очки, Плещеев потер глаза и ловко умыкнул у Пиновской семечку. — Условие только одно — все материалы у них свои. И насыпной фунт в том числе. А теперь немного арифметики. — Он выплюнул шелуху на ладонь и перестал шепелявить. — Привезти из-за кордона тонну грунта стоит порядка пятидесяти долларов. А дезактивация той же тонны грунта, загрязненного радиоактивными отходами, выльется никак не меньше чем в полторы тысячи баксов. Надеюсь, понятно, откуда дует ветер?
— Да, дела. — Взглянув вопросительно на Пиновскую, Дубинин принялся набивать трубку ароматизированным табаком, и в воздухе запахло жасмином. — Фирмачи хоронят у нас свое ядерное дерьмо, а господин Морозов на этом деньги делает.
В свое время Осаф Александрович занимался последствиями атомного взрыва под Челябинском и к вопросам остаточной радиации относился весьма болезненно.
— И хорошие деньги. — Кивнув головой, Плещеев нахмурился и, покосившись на трубку в дубининских руках, разгрыз еще одну семечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48