— Слушай, там у старой дороги есть холм. Кривобокий такой, лесистый. Может, капнем? Пока наши-то вернутся…
Наутро, плотно позавтракав вчерашней ухой, отправились к дороге щупать холм — пробивать на его отлогах шурфу по периметру. Парило, не было ни ветерка, в вечеру как пить дать собиралась гроза. Солнечные сполохи давали по глазам, по вспотевшему телу ползали насекомые. Пилите, Шура, пилите, заграница нам поможет… Первый шурф в лесу между молодыми березками ничего не дал. Два метра сплошной ядреной глины.
«Ладно, нормальные герои всегда идут в обход», — перекурив, спустились ниже, к подошве холма, не доходя метров десять до нее, начали снимать дерн. Первые полметра прошли с трудом — опять глина, чертова глина, затем вдруг начался песок и скоро — о радость! — лопаты ударились в дерево. Ура, бревна! Так, теперь еще одну траншею в холм, уже на уровне подошвы — с бешеным энтузиазмом, с производительностью экскаватора. Наконец — опять бревна. Неплохо сохранившийся в глине несмотря на солидный возраст, так уж пришлось помахать топориком, пришлось. Наконец свершилось — включили фонарики, взглянулию. Это был небольшой бункер — четыре койки, два стола, карты, телефон, бумаги, сейф в углу на ящике из-под снарядов. На стенах варварская роскошь — картины, ковры. Перед дверью у порога, скрючившись, человеческие останки в трухлятине мундиров. Еше один скелет лежал ничком, вытянувшись на кровати. В костях руки был зажат пистолет.
— Ага, взрывом завалило вход. Замуровали, демоны, — Аристарх сплюнул, едко усмехнулся. — А откопать себя фрицы не смогли. Кишка тонка.
В голосе его звучал плохо скрытый патриотизм.
— Ладно, пусть проветрятся, — Тим вдохнул спертый, дышаший смертью и гнильем воздух, отодвинулся от провала, выключил фонарь. — Завтра докуем. Пошли выкупаемся.
И пошли. Даже не подумав закрыть лаз — чужие, как известно, в этих местах не водятся.
На следующий день стали осматривать добычу. Вобщем-то ничего особенного — все те же парабеллумы, перстни с монограммами, изыски фалеристики, извечные гансовы свечи — фонариков у них что ли не было? Белесые картины в рамах, которые нельзя сразу выносить на свет, посуда с клеймами, фаянсовые безделушки… Впрочем нет. Среди всего прочего хабара отыскалась трость с выжженной вдоль черенка надписью на немецком: «Волховский фронт — задница мира» да в сейфе среди карт, копий приказов и похабных журналов обнаружился дневник некоего оберштурмбанфюрера Шнитке. Эсэсовский подполковник этот судя по всему был большим жизнелюбом, гастрономом и отменным самцом — все его ремарки ограничивались жратвой, выпивкой и оттраханными русскими телками, коих, к слову сказать, набралось целое стадо — если херр Шнитке конечно не врал. Однако было в дневнике и нечто, приведшее Тима, мягко говоря, в изумление. Всего-то пара-тройка страниц, исписанных убористым немецким почерком.
«5.05.42. Химмельдонневеттер! Трижды поцелуй меня в задницу! О, дерьмо и дерьмо! Сегодня звонили из ставки Гимлера — к нам прибывает какой-то хрен из Берлина. По научной части. Представитель Аненербе штандартенфюрер Левенхерц, мать его за ногу. Приказано содействовать и обеспечивать охрану. А мы чем здесь, в этом дерьме, занимаемся? Онанируем что ли? Настроение паршивое, чтобы поправить его пришлось принять шнапса. Полегчало, хотя шнапс тоже дерьмо. Утешает еще и то, что вчера моих ребятки изловили двух партизанок — блондинку и рыженькую. Ну, вымыли их в бане, накормили, напоили. Блондиночка — умненькая такая девочка, ласковая, просто прелесть. Думаю оставить ее, как проспится, при комендатуре на легкой работе. А вот рыжая — мало того, что истеричка, так еще отвратительно воспитана. Кусается, царапается, кричит „За родину, за Сталина“. Дурашка. Сделали ей спиртовую клизму, прошлись продезинфицированной дорожкой и отдали в гарем местному бургомистру. У него еще интересное такое имя Трат, от русского слова „тратить“.
6.05.42. Сегодня, черт меня подери со всеми потрохами, свел знакомство со штандартефюрером Ливерхерцом. Занятный парень — по виду, быть ему рейсхфюрером — огромный, с плечами, как комод, очень похожий на Вагнеровского Зигфрида. И совсем не дурак. Быстренько загнал свою свиту в болото, на раскопки какого-то там монастыря, а сам, не мудрствуя, прямиком ко мне — мол, оберштурмбанфюрер, вы, я вижу, тот человек, который мне нужен. Где бы здесь можно хорошо пожрать и не менее хорошо выпить? И чтобы без церемоний? А то в дороге пришлось изрядно проблеваться — чертовы воздушные ямы и русские истребители. А как здесь у вас насчет баб? Какая проницательность! Как здорово чертов засранец разбирается в людях! Словно мысли читает! Вобщем пошли в гаштетную к бургомистру Трату, заняли отдельный кабинет и пошли-поехало по полной программе — русская свинина, русская водка, русские бабы. Впрочем нет, была там одна жидовочка, подпольщица из учителей. Трахалась, как умалишенная. Понимала, видимо, что в последний раз. Словом, ночь выдалась бурной и впечатляющей. На утро Ливенхерц сказал мне: „Этого, дорогой Вилли, я тебе не забуду никогда“. Естественно, ему есть чего вспомнить — сожрал полсвиньи, выжрал полведра и поимел полдюжины баб. Настоящий Зигфрид.
6.06.42. Долго не писал, разрази меня трижды, не было времени. Да и сил тоже. Я опустошен, измотан, катастрофически устал. За этим чертовым Ливенхерцем не угнаться, не по части выпивки, ни по части баб. Это какой-то жеребец, кобель в мундире. Принесли его черти! К тому же какая-то русская тварь наградила меня паховыми насекомыми. Чрезвычайно въедливыми. Это настоящий кошмар — грязь, жара, лобковые вши. Штурмбанфюрер один из „Мертвой головы“ посоветовал употреблять солярку, но с чувством, понемногу, чтобы не разъело насквозь. Сегодня же попробую, непременно.
15.06.42. Наша эрзац-солярка ни хрена не помогает, даром что извел ее наверное с ведро. Русским мандавошкам она нипочем. Сегодня наконец достал трофейную, из подбитого танка, с большим нетерпением жду возможности поставить компресс. Штандартерфюрер Ливенхорц относится к моей проблеме с пониманием и предлагает радикальный метод — сжечь всю растительность в паху к чертовой матери. Устроить этим тварям аутодафе. Ему хорошо говорить — покрыл всех баб в округе, а сам как огурчик. Ничто его не берет. Ни диорея, ни гонорея, ни лобковые вши. Кремень. Вот пусть сам себе и жарит колбасу с яичницей…
1.07.42. Наконец-то! Свершилось! Слиняли, сволочи! Правда, вместе с кожей, но это дело наживное. Главное, агрегат цел. По случаю чудесного моего выздоровления мы здорово набрались с Ливерхерцем. „Эх, Вилли, Вилли, — говорил он мне дружески, обильно пускал слезу и, вытирая ее рукавом, лез ко мне целоватсья, — как же я устал торчать в этих болотах. Ну когда же вы возьмете Петербург, чтобы я мог найти этот сраный дом с флюгером в форме пса, который так нужен фюреру. Только тс-с-с-с-с. Это колоссальный секрет и государственная тайна. Никому не говори“. А кому говорить-то? Мандавошки сбежали, бабы спят. Яйца горят, как в огне.
15.07.42. Партизаны совершенно обнаглели — стреляют, расклеивают прокламации, в столовой офицеров Люфтваффе подсыпали слабительного в боквурст с капустой. Вот вони-то было, на весь укрепрайон — нашим ассам на бомбежку лететь, а у них понос… А кто виноват? Оберштурмбанфюрер Шнитке. О, дерьмо и дерьмо! „Вилли, я не могу работать в такой обстановке, — сказал мне тет-а-тет штандартенфюрер Ливенхерц. — Пора кончать. Хрен с ним, с Петербургом, хрен с этим домом, где флюгер в виде пса. Успеется. Завтра же взорву этот распросукин монастырь и уеду к жене баронессе. Устал от русских дешевок, они все так неизящны. Ну, наливай. И давай поцелуемся“. Все так и сделал — взорвал и уехал. В Берлин к своей баронессе. А мы остались в этой болотине, с партизанами. Ну вот, кажется, опять начинается… Стреляют. О, дерьмо и дерьмо. Пошло бы все в задницу…»
«Вот это да, ведь это же Андронов дом», — в изумлении Тим стал переваривать прочитанное, однако переваривал недолго — вернулись Сява с Севой. На новенькой, с иголочки, сияющей «Ниве», серой, как штаны пожарника. Цвета испуганной мыши. Прибыли как триумфаторы — Севя рулил, Сява улыбался, «Нива» рычала мотором. Привезли денег, жратвы, ящик коньяка и армейский миноискатель ИМП, надежный как трехлинейка и до жути неудобный. Правда, впоследствии так и не востребованный, потому как в тот же день ближе к вечеру Черномор был упоен коньяком до состояния невменяемости, а утром, мучимый последствиями, щедро похмелен, за информацию о расположенном неподалеку немецком складе, на раскопки коего и отправились без промедления. Без труда нашли огромный лесистый холм, проложили шурфы, рубанули бревна, включили фонари. И ахнули — вот это да. Выпитый коньяк того стоил — чего только в складе не было. Легковая машина и немецкий бронетранспортер, с гусеницами на задних колесах, бочки с бензином и маслом, превратившиеся в камень, механические помпы, дизель-генераторы и ящики, ящики, ящики… С оружием, патронами, фарфором, серебром. С коврами, гобеленами, картинами, иконами. Чувствовалось, что кто-то из фашистов собирался неплохо нагреть лапу.
— О-го-го-го-го, — Сява сразу же переглянулся с Севой, и оба заржали — ну и ну, на ловца и зверь бежит. Вот это удача привалила.
Оказалось, что у барыги лежит заказ откуда-то с Кавказа — черные берут любые стволы и без ограничения. Видимо, на охоту собрались. А раз так — бросили на время копать, принялись заниматься складскими работами. Главное при социализме — учет и контроль. Оружия было немеряно, в основном винтовки «Маузер», парабеллумы пулеметы МГ и соответственно горы патронов к ним. Еще — люгеры, вальтеры, противопехотные мины. Мотострелковый полк вооружить можно.
— Слушай, а почему шмайсеров так мало? — вяло удивился Тим, сразу офигев от масштабов ружпарка. — Ведь чем же трясли, когда кричали: «Хенде хох!», «Давай, матка, млеко, яйки, сало»?
— А ты больше фильмов советских смотри, тебе еще и не такое покажут, — Сява усмехнулся, сплюнул, с видом эксперта заглянул в ствол. — Немцы воевать-то начали не с автоматами, как вбивали в голову историки, а с обыкновенными винтовками. А в 42–43 началось перевооружение армии, старые стволы сдали на склад. На наше счастье…
Однако счастье вещь непрочная. А потому, дабы не искушать судьбу, операция по продаже оружия планировалась со всей тщательностью. Было решено картины, посуду, фарфор и прочий мирный хабар перенести куда-нибудь в укромное место, а склад с оружием отдать целиком, вернее карту с его местоположением. Да еще подстраховаться огневой поддержкой. А то ведь черные — скоты, им белого человека пришить, как раз плюнуть. Сказано — сделано. Сява с Севой укатили в Питер, а Тим с Аристархом опять впряглись в пахоту, таскать тяжеленные ящики по июльской жаре. Прятать их было решено в блиндаже с заваленным ходом. Наконец где-то через неделю вернулись договорщики — возбужденные, взволнованные, ошалевшие от перспектив.
— Ну, блин, перетерли. Двадцать гринов за винтовку, пятдесят за парабеллум, тридцать за вальтер, сорок за шмайсер и пулемет, пять за мину и десять за цинки.
Вот так, ляжки по пятяшке, пуп один рупь, качок пятачок. А черное пятно — двадцать одно.
— Это же сколько получается на круг? — Аристарх прикинул, помрачнел и в задумчивости уселся на патронный ящик. — Хреново дело. Столько денег у нас не платят. Тем более черные. Без пулемета здесь не обойтись.
Андрон. Зона. Безвременье
А потом закончилась зима, и из-под колес «захара» полетел не снег — фонтаны грязи. Весна. Только не видно было что-то воробьев, непоседы-ласточки не лепили гнезда, каркалы-вороны не садились на столбы, а чижы — на провода. Не дурные, чтобы по своей-то воле за колючку… Однако жизнь продолжалась. Учительница алгебры, что при школе в зоне, тайно заключила пакт с истомившимися зэками и стала проводить занятия без трусов, сидя на стуле враскоряку перед замиравшей аудиторией, за что и получала четвертак за сорок пять минут знаний. Причем уровень посещаемости превзошел все ожидания. Благодарные ученики валом повалили учиться алгебре, дрались за лучшие места, меняли их на чай, устраивали сеансы и массовые заплывы. А как же иначе — СССР — страна поголовного среднего образования. Да, весна, весна, пора любви, надежд и растаявшего дерьма. Только Андрон встретил ее без радости, ибо к нему пришла беда в лице нового лагерного кума — капитана Козлова. Казалось бы, что тут такого? Один мент отчалил, другой пришел, да и хрен с ними. Однако когда Андрон по вызову явился в оперчасть и отворил дверь кабинет, то внутри у него все перевернулось. Перед ним сидел его бывший сослуживец Мишка Козлов, с коим когда-то, обоюдно охромев, они кандыбали, зацепившись локтями, верст двадцать. Только уж не прежний щегол-рядовуха — орел, с капитанскими погонами на широких плечах. Ну а ласковый такой, улыбающийся — отец не отец, но точно, братуха родной. Поручкался, усадил, сигаретку дал, замутил чайковского.
— Я, — говорит, — сразу тебя признал, когда картотеку просматривал. Ну, как живешь, как можешь? — И, не дожидаясь ответов, сам начал, издалека, принялся рассказывать о бывших однополчанах. — Прудникова, сержанта, помнишь? Сгорел заживо, как Лазо. Спьяну покатался на бензовозе. А Скобкина? Не бедствует, слесарит в автосервисе. Капитан Сотников свинтил в ГАИ и уже полковник, Игорь Зимин выбился в майоры. А вечный жид Гринберг ушел на дембель, давно еще. Подался в народное хозяйство. Говорят, первый человек на Южном кладбище в Питере…
Слушал Андрон его, слушал, вежливо кивал, понимал, что это преамбула. Сигарету, выкурив наполовину, он засунул за ухо — подогнать в семью, чай едва отпил — еврейский, да к тому же заваренный ментом. Сидел себе на краешке стула, молчал, всем видом показывая — и чего это тебе, гражданин начальник, надо? А хотелось капитану Козлову любви и понимания. Чтобы вспомнил Андрон про старую фронтовую дружбу, преисполнился революционной сознательности да и «выходил на связь» — начинал стучать на всех встречных-поперечных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60