Нет, судя по прыгающей температуре, коликам в животе и судорогам в мышцах — энцефалит, но почему же тогда прострация, сыпь и частые, мучительные кровотечения из носа, слизистых, кишечника и желудка? Вобщем Воронцова лежала пластом, а Хорст трогательно ухаживал за ней и держал верный курс — бдил, греб, добывал хлеб насущный. Вернее рыбу и мясо. Приходилось тяжко, но в глубине души он был уверен — и все же выплывут из-за деревьев знакомая до боли пристань, рубленные, никогда не затопляемые бараки, все основательное, неладно скроенное, но крепко сшитое хозяйство старого Курта. Только вот когда это будет… Кругом потоп, море разливанное, живая иллюстрация того, что в Амазонке и ее притоках находится одна пятая часть всей пресной воды планеты.
Однажды утром, когда восток из багрового сделался розовым, а небо из темно-синего лазоревым, Хорст облюбовал местечко для рыбалки, в тихой заводи, у огромной полузатопленной пальмы жауари. Вытащил ведерце с мелконарезанным, уже несколько протухшим мясом обезьяны, щедро выплеснул за борт свернувшуюся кровь и принялся хлестать по воде палкой, изображая судорожное барахтанье тонущего. После этого обычно ждать долго не приходится. Нужно разматывать удочку, обыкновенный прут с бесхитростной, без грузела и поплавка леской, насаживать наживку и… подсекать, подсекать, подсекать. За час можно без труда поймать до пары дюжин пираний. Однако не на этот раз — похоже все три тысячи амазонских видов рыб вымерли. И прожорливые пираньи, и мяукающие сомики, и исполинские пираруку, и зубастые тамбаки, с легкостью разгрызающие косточки каучукового дерева. Клева ноль, тишина. Лишь заливаются на ветках птицы, кружится на сельвой всевидящие стервятники и нет-нет, да и пролетят носатые туканы — откормленные, важные, держа клювы параллельно земле.
Наконец Хорст почувствовал, как нехотя натянулась леска — клюнуло, но как-то слабо, вяло, с ленцой, вроде бы из одолжения. «Ты смотри, зажрались. Никак переправлялся кто», — сплюнув, он дернул удочку, с ловкостью подсек добычу и от изумления выругался, беззлобно, по-русски. Было с чего. На крючке, играя чешуей, билась банальнейшая, лупоглазо-красноперая вобла. Словно где-нибудь у излучины Волги в окрестностях Самары-городка.
— Ты здесь откуда, подружка? — обрадовался вобле Хорст, принялся бережно снимать ее с крючка и тут же поплатился за свое гостеприимство — длинные бороздчатые зубы глубоко вонзились ему в руку.
У воблы змеиные клыки? Бред. Может и бред, только боль была явственной, настолько раздирающе непереносимой, что даже закаленный Хорст закричал — на всю сельву, так что поднялась Воронцова. Мигом справившись с прострацией, она рванулась за поливалентной сывороткой, по пути прибила воблу, сделала укол, с ловкостью пустила кровь и принялась, часто сплевывая, отсасывать яд из раны. Потом вытащила шмайсер, с чувством продырявила небо и крепко прижала ствол к чудовищно распухшей конечности. Затем Хорсту были введены кортикостероиды и анальгетики, наложен жгут, однако состояние его ухудшалось на глазах, и вскоре он впал в патологический, напоминающий летаргию сон. Вот ведь как — прошел партшколу, огонь, воду и медные трубы, а тут какая-то вобла…
— Ну не спи же, не спи, замерзнешь, — тщетно Воронцова пыталась разбудить его, тормошила, била по щекам, обливаясь слезами, дергала за уши — увы, Хорст лежал ни жив, ни мертв, с заторможенными рефлексами, без чувств. Да и сама Валерия вскоре вытянулась рядом, обессилев, задыхаясь от слабости. Сознание легко покинуло ее больное тело, последнее, что она запомнила, был торжествующий оскал раздавленной воблы…
Андрон (1981–1982)
Цыплят и деньги лучше всего считать по осени. К середине августа Андрону стало ясно — мечта идиота близка к воплощению. Можно, можно покупать вожделенную «шестерку» с родным шестерочным же двигателем и благородным, радующим глаз окрасом «коррида». Вот только, черт побери, где ее взять?
Без промедления, через мясоруба Оську был вызван на контакт Абрам Израилевич, матерый спекулянтище из Красного села, и тот за чисто символическую плату в триста рэ подвел Андрона к рвачам из автоцентра. Те взяли втрое больше, но не обманули, без долгих разговоров выкатили вазовское чудо, правда, увы, с одиннадцатым двигателем.
— Еще спасибо скажи, парень, все выбрали менты и инвалиды.
Ладно, хрен с ним, что одиннадцатый мотор, узкая резина и не велюровый салон — главное, едет. И Андрон без оглядки кинулся в автолюбительский омут — медкомиссия, курсы, подношения инструктору, головоломки «разводок» и переживания катаний. По ночам, плюнув на ГАИ и возможные неприятности, колесил авансом без прав, выбирая глухие и самые непроторенные пути. Вот набрался-то ям, гвоздей и бесценного опыта…
А время между тем летело с незамечаемой стремительностью. Увяли гладиолусы, пожухли астры, отцвели уж давно хризантемы в саду. Все сроки вышли, и от высокого начальства пришел приказ: ша, закрывайте лавочку. Приказано — сделано, ломать не строить. И в который уже раз филиал велел всем долго жить. Не рынок — птица Феникс.
— Ну что, напарник, будем ждать весны? — сказала в предвкушении Полина, чмокнула Андрона в щеку и рванула к морю с Аркадием Павловичем, длить до невозможности медовый месяц. А Андрон отправился на рынок — чистить крыши, вертеться на площадке и чесать свернутыми сторублевыми купюрами розовое брюхо хомякам. Однако долго чистить и чесать не пришлось. Зато уж покрутиться-то… Зима выдалась гриппозная, слякотная, рыночный персонал попеременно болел, и Андроном, коего зараза не брала, затыкали все прорехи в штатном расписании. До самого Рождества он протрубил контролером, с неизменной морокой хранения, обтрюханной санодеждой и измятыми бумажками, приносимыми в карманах этой самой одежды. Хорошо, сытно, но уж больно хлопотно. Потом контролеры оклемались, зато приболели ночники, и пришлось Андрону наминать бока на скрипучей твердокаменной лежанке, занимавшей чуть ли не половину караулки.
По вечерам, приняв хранение, Андрон задраивал входные двери, ждал, пока уйдут торгующие и контролеры, с лязгом запирал дворовые ворота, возвращался в зал и приступал к осмотру. Рынок в полутьме казался необъятным, таинственным, полным тишины, серых полутонов и какой-то первозданной силы. Высились баррикадами драпированные пленкой ящики, тускло отсвечивали серебром сколиозные хребты прилавков, непоколебимо, словно дзоты, стояли бочки с квашениной и соленьями. Емкости трудной судьбы. Некоторым довелось приехать аж из Дагестана с молодым, круто замаринованным чесноком, потом принять в свое чрево черемшу, затем огурцы, огурцы, огурцы, с тем, чтобы вновь отправиться в Дагестан за молодым, свежевыкопанным чесноком. До этого срока менять в них рассол было не принято.
«Лепота», — вдоволь налюбовавшись, говорил себе Андрон, сглатывал обильную слюну и, стараясь не скользить по свежевымытому асфальту, принимался с чувством, с толком, с расстановкой шакалить. Капустки там, огурчиков, хурмы. Умные-то хозяева весь товар не закрывали, что похуже, оставляли на виду. Бери, ночной, тебе хорошо и нам не накладно. А у прижимистых дураков Андрон экспроприировал самый цимес, из принципа. Пусть знают, что жадность порождает бедность. Потом он шел к себе в каморку, со вкусом ел, гонял чаи, и все было бы преотлично, если бы не директорша гостиницы — как ее дежуроство в ночь, покою не даст, замордует звонками: «Андрюшенька, зайди, чего-то у меня пробки искрят… Андрюшенька, заскочи, что-то у меня труба подтекает…»
Ага, слизистая, вертикального разреза, знаем, знаем. Впрочем ладно, можно резьбу навернуть, в два прохода, коническую, двухдюймовую. Все веселей ночью-то. К тому же кадр проверенный, с санитарной книжкой. Что, муж-то снова отбыл в дальнее плавание?
Летели дни, сопливилась распутица, туманная и мозглая проходила зима. Иногда среди ночи прибывали машины, привозили товар, предвкушение мзды, запах странствий, солярки и дальних дорог. Волчары-дальнобойщики барабанили в ворота, совали Андрону полтинники и четвертаки, а тем, кто не совал, он начинал писать хранение и все одно урывал положенный бакшиш — любимое отечество драло куда как больше.
А по выходным ближе к вечеру Андрон садился в «жигули», врубал шикарный, купленный втридорога «грюндиг» и величаво, без лишней суеты, нарезал круг за кругом по засыпающему городу. Мелькали желто светофоры, летела грязь из-под колес, лучи автомобильных фар дробились в зеркалах витрин. Прохожие на тротуарах спешили, чтоб успеть в метро, троллейбусы с прощальным гудом тянулись потихоньку в парк, зеленоглазо, словно волки на охоте, блестели «соньками» таксисты. Над городом опускалась ночь.
Выкатавшись в волю, Андрон давал по тормозам где-нибудь на Стрелке, курил, слушал свой несравненный «грюндиг», смотрел на скованную льдом Неву, думал ни о чем — мысли текли ленивые, жирные, косяком. Масла в голове хватало. Потом ему становилось скучно и, дабы рассеяться, он выискивал попутчицу, не какую-нибудь там лярву-сыроежку, промышляющую за три рэ миньетом, а на вид порядочную, помилей, припозднившуюся, к примеру, на метро. Держался чинно, невозмутиво и с достоинством, неспешно и уверенно руля, завязывал непринужденный и деликатный разговор.
— И что это вы, девушка, серьезная такая? Что, проблемы? В личной жизни? Надо, надо сбросить груз с души, кардинальным образом растормозить подкорку. Я это вам как врач говорю. Да, да, большой специалист по душе и телу. Разрешите представиться, с успехом практикующий сексопсихотерапевт врач-гениколог первой категории Ржевский-Оболенский. Любимый ученик профессора Отто. Он мне все свои труды завещал посмертно. В честь него еще институт назван. А знаете, вы там аборт делали? Очень хорошо. Итак приступим, излагайте симптомы. Не смущайтесь, не смущайтесь, меня интересуют все подробности…
Странно устроена женская психика — у представительниц прекрасной половины человечества не бывает тайн от недоброжелательниц подружек, попутчиков по купе и врачей геникологов, пусть даже самозванных. Однако Андрон своим попутчицам не верил, все их секреты проверял лично и с высоким качеством, быстренько переходя от слов к делу. Простому, молодому и дурацкому, которому бог в помощь…
«Что, оргазм не той системы? Проверим!.. Дискомфорт во время акта? Раздевайтесь!.. Со сфинктером нелады? Гм, интересный случай. Ну-с, попробуем с вазелином…» Свое непосредственное участие в лечении он объяснял новейшей разработкой, американской секретной системой Мюллера. Максимальнейший контакт между врачом и пациентом. Как папа Фрейд завещал. Теснейшее взаимопонимание, глубочайшее проникновение, полнейшая удовлетворенность. Все желания страждущего закон для эскулапа. Самое интересное, что Андронова система работала, многим помогало…
Где-то в середине февраля так вот и рулил себе Андрон в поисках очередной болящей. Весело урчал мотор, жигули плескались в рассоле, настроение было отличным — скоро грачи, вешние воды и открытие сезона. Вечер, хоть и зимний, был отволгл, пасмурен и зыбок, народ на тротуарах нагл и изрядно пьян, матовый свет луны, скупо пробивавшийся сквозь низкую облачность, тускл, призрачнен и обманен. Падлы фонари почему-то не горели вовсе. Может быть, поэтому Андрон вовремя и не заметил фигуру, трудно отлепившуюся от столба, чтобы пересечь улицу в неположенном месте. Однако все же среагировал, дал по тормозам, так что машину занесло и бампером боднуло нарушителя под зад — тут же тот исчез из вида, оказавшись под колесами машины.
«Ну бля, сука бля!» Удар был вскользь, еле ощутим, но Андрона сразу прошиб холодный пот: «Все, писец, приехали. Вот только ДТП с потерпевшими ему не хватало. Сейчаса начнется — скорая, ГАИ, изъятие документов, сдача крови на анализ. Съездил, называется, по блядям!» Руки его судорожно вцепились в руль, сил не осталось даже, чтобы подняться с сиденья.
Так что первым поднялся стукнутый — натурально, хватаясь руками за капот. Буркнул что-то, резко повернулся и, придерживая руками зад, чинно поковылял себе по раскисшему тротуару. Что-то в его походке было на удивление знакомое.
— Эй, мужик, — сбросив наконец оцепенение, Андрон рванулся из машины и, что было мочи, пустился за потерпевшим. — Постой, мужик, постой, разговор есть!
Он достаточно наслушался про все эти штуки с ДТП. Если потерпевший ходит, главное не дать ему уйти, а посадить в машину и денег дать. Чтобы расписку накарябал, что претензий не имеет. А то потом залудит еще стакан и накатает ментам заяву, что такой-то с номером таким-то злостно сбил меня, трижды обматерил ГАИ и по кривой убрался с места происшествия. Хлопот потом не оберешься. Так что первым делом — денег дать.
— Ну постой же, постой! — Андрон с легкостью настиг свою жертву, взяв за локоть, мягко придержал, повернул к себе и жутко удивился. — Рубен? Ты?
Да, неисповедимы пути господни, это был Рубен Ашотович. Но господи, в каком же виде! Жалкий, продрогший, без шарфа и шапки, с бледным лицом, мокрым то ли от слез, то ли от осадков. Впрочем мокрыми насквозь были и штаны, и пальто, и ужасные скороходовские говнодавы — поваляйтесь-ка, побарахтайтесь в раскисшем снежку. Ноги плохо держали Рубена Ашотовича, он был сногсшибательно, до изумления пьян, но пьян как-то интеллигентно. Ни мата, ни спеси, ни резкий телодвижений, только извиняющаяся улыбочка да невнятное бормотание. Но Андрона признал, полез обниматься по-кунацки.
— Здравству, дорогой, здравствуй. Эх, жопа у меня болит.
Язык плохо слушался его, выпитое сказывалось, да и замерз как собака до зубовного стука.
— Эх, Рубен, Рубен…
Андрон забыл и про блядей, и про ГАИ, и про недавний свой мандраж, посадил Рубена в машину и повез к себе на Фонтанку. К Полине такого нельзя, хоть и промокшего, замочит враз.
— Эй, банщик, пару поддай, еще, еще…
В тепле салона Рубен Ашотович размяк, расслабившись, растекся аморфной массой по сиденью и сразу же забылся сном, а будучи разбужен, откантован в дом, напоен крепким — одна заварка — чаем, снова закемарил, плюхнувшись ничком на Тимову кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60