Долго не раздумывая, я раскинул руки и тоже пустился в пляс. Но мне помешал человек, спящий стоя.
— Беги, змея ползет! — крикнул он и в один прыжок выскочил в коридор. Пожилой больной, спящий у двери, юркнул на свою койку и с головой укрылся одеялом. Косоглазый парень застыл на месте, уставившись в одну точку. Так он сидел с полчаса, потом вдруг обернулся ко мне и спросил:
— Как тебя зовут?
— Хашимджан.
— Ты не похож на больного.
— Точно, я не больной.
— А чего тогда ты здесь?
— Привезли по ошибке.
— Хочешь яблоко?
— Давай.
Парень достал из тумбочки два яблока, кинул их на мою койку, потом наклонился к моему уху:
— Тебе можно верить?
— Конечно.
— Не продашь?
— Нет.
— Тогда слушай. — Парень воровато оглянулся по сторонам, потом горячо зашептал: — Здание этой больницы строил мой отец. На потолке одной из комнат, под фанерой, он спрятал мешочек золота. Умирая, отец открыл мне свою тайну. Для того я и в больнице, чтобы найти и унести это золото.
— Откуда вы знаете, что золото спрятано именно в этой комнате?
— Другие я уже проверил.
— Не оказалось?
— Нет.
— Значит, золото здесь?
— Да, в этой комнате.
— А что вы сделаете с золотом, если найдете его?
— Скажу, если не предашь.
— Говори же — не предам!
— Вдвоем мы с тобой убежим в Афганистан.
— А что мы там будем делать?
— Построим автомобильный завод. Станем миллионерами.
— Не хочу быть миллионером, не хочу бежать.
— Убежишь.
— Нет, не хочу.
— Ах вот как!!!
Парень вскочил, схватил меня за ворот и начал душить, так что я аж захрипел. Я собрал все силы и вырвался из рук душителя, оставив ему клочки моей рубахи. Но он опять пошел на меня, изготовившись к прыжку. Я разбежался и ударил его головой в грудь, он кувыркнулся и упал на свою койку. Полежал малость и вдруг давай хохотать!
— Дурак ты, я ведь пошутил!
— Сам ты дурак.
— Но, Хашим, ты меня не выдашь?
— Сказал же, не выдам.
— Поможешь разыскать золото?
— Нет!
— Ладно, мне больше останется. Хочешь яблоко?
— Ешь сам! — Я набросил халат на плечи и вышел в коридор. Очень нужно мне: даст пару яблок и тут же кинется душить! А золото свое пускай сам ищет.
Но поклонник «желтого дьявола» не осуществил своего намерения. Вечером в палате появились два элегантных лейтенанта из угрозыска, велели ему переодеться в свою одежду и увели. Минут через десять пожилой больной, койка которого стояла у двери, попрощался со мной за руку и тоже ушел. Я всю ночь не сомкнул глаз: все думал, желая разгадать, за что же забрали косоглазого, почему так поспешно выписался пожилой человек. Я чувствовал, что между этими двумя событиями есть какая-то связь, но не мог точно сказать, какая. Все стало ясно на другой день. Фарида, так звали медсестру, похожую на мою Айшахон, утром вдруг появилась в моей палате с кастрюлькой, завернутой в полотенце, и смущенно сказала:
— Это вам. Пельмени принесла.
— Да вы что? — вскинулся я.
Она даже отшатнулась.
— Я так… просто… — залепетала девушка, потупясь и медленно краснея.
— Но откуда вы узнали, что я люблю пельмени?
— Ой, это правда?! — обрадовалась Фарида.
— Ничего я не люблю так, как пельмени. Когда мама собиралась вечером приготовить пельмени, то я начинал с утра петь.
— А у меня папа любит пельмени.
— Значит, мы с тестем похожи друг на друга!
Довольный своей шуткой, я загоготал на всю палату.
Фарида осталась серьезной, словно и не слышала моих слов.
— Откуда вы родом, Хашимджан?
— Из Ферганской долины.
— Вы здесь учитесь?
— Нет. Работаю в милиции.
— Я вижу, ваша палата стала чисто милицейской.
— Это почему же?! — опять вскинулся я.
— Ариф-ака, который лежал тут у дверей, тоже, оказывается, из милиции.
И Фарида открыла мне тайну, над которой я ломал голову всю ночь.
Косоглазого парня звали Алимом. Это, оказывается, известный рецидивист, отъявленный мошенник. Он трижды сидел в тюрьме, а по освобождении справлял себе новую трудовую книжку и «чистеньким» начинал работу. В последний раз ему удалось устроиться завскладом на крупный винзавод, где тотчас сколотил шайку и начал сбывать на стороне вино, водку и спирт. Он умел влазить людям в душу, поэтому разыскал мягкосердечного врача, которому внушил, что является душевнобольным. Тот вписал ему в больничную карту, что он страдает вот уже более пяти лет. Когда украденная сумма достигла солидной цифры, Алим с помощью того же грача лег в психбольницу. Но милиция следила за его фокусами давно. Поэтому управление милиции «вселило» в одну палату вместе с косоглазым своего сотрудника Арифа Асамова. Тому предстояло выяснить, вправду ли косоглазый Алим подвержен душевному заболеванию, с кем он общается, каковы его намерения. Ариф-ака Асамов сам почти полгода притворялся сумасшедшим, чтобы досконально изучить преступника и его связи. Бред коеоглазого про золото был всего лишь навсего ловко придуманной ширмой.
— Откуда вы все это узнали? — удивился я.
— Фатима Салахиддиновна рассказала, — пояснила она, осторожно оглянувшись вокруг. — Она думает, что вы тоже здесь с каким-нибудь таким заданием.
— Ну-у… — протянул я неопределенно и пожал плечами.
— Понимаю, понимаю — это тайна! Я просто диву даюсь, какие это волевые люди — милиционеры! — воскликнула Фарида. — Ариф-ака, например, чтобы никто не заподозрил, что он здоровый и нормальный человек, полгода твердил, что он лошадь, да не какая-нибудь, а чистокровный карабаир. Полгода бегал по палатам и коридору на четвереньках, ржал, лягался… Мне кажется, вы тоже сильный, волевой человек.
— Да, нелегко каждый день уплетать целую кастрюлю пельменей! — решил я все обратить в шутку. Но ответа услышать мне не удалось. В палату вошла с узелком в руке Фатима Салахиддиновна.
— Товарищ Кузыев, вам надлежит одеться и пойти в кабинет главврача. — Она подала мне узелок и вышла.
Я развернул шуршащую бумагу — о, чудо! — новый костюм, новая модная рубашка, новые туфли, новая тюбетейка, новая майка, новенькие носки, — все, все новое!
— В чем дело, Хашим-ака? — испуганно спросила Фарида.
— Идите тоже переодевайтесь, едем в ЗАГС, — деловито приказал я.
— Да ну вас! — смутилась девушка и выбежала из палаты.
Быстренько одевшись, я ринулся в кабинет главного врача. Это наверняка заявилась моя любимая матушка или бабушка, или все вместе. Родные мои! Не зря, значит, я видел вас во сне. Сейчас я вас обниму, расцелую! Ничего не видя от восторга, влетел в кабинет и оторопел: передо мной стоял, улыбаясь, Салимджак-ака Атаджанов, мой начальник.
— Ага, вот и наш сумасшедший, — сказал он. — Иди, давай обнимемся. О-о, молодцом, молодцом. А теперь поздоровайся с Суратом-ака. Узнаешь его? То-то. А он приехал извиниться перед тобой. Если бы не он, то я, наверное, до сих пор был бы уверен, что ты скрылся, боясь ответственности…
В глубине кабинета возвышалась фигура длинного милиционера, того самого, которому я был обязан своим водворением в психбольницу — и освобождением из нее. Он сидел рядом с главврачом и смущенно улыбался. Я подошел и крепко пожал ему руку. Сурат-ака вздохнул облегченно, подал мне пиалу чая, который ему налил главный врач. Когда я опорожнил пиалу, он вдруг спросил:
— Ну что, поехали?
— Куда? — испугался я по привычке.
— Завоевывать Европу! — засмеялся Сурат-ака.
Я замахал руками:
— Нет, не поеду!
— Почему?
— С меня хватит и того, что завоевал психбольницу! — ответил я под общий хохот.
В гостях у полковника
Как видите, дела мои опять пошли на лад. Мне всегда везет: попался же вот такой добрый конвоир, как Сурат-ака!.. Сдав меня в лечебницу, он не успокоился, три дня терзал себе душу: «А вдруг этого парня в самом деле ограбили бандиты? А вдруг он в самом деле работник милиции?!» И сегодня утром, наконец, не выдержал, зашел к моему начальнику и прямо спросил, работает ли у него такой-то.
— Работает, — ответил Атаджанов. — Только его сутки ни на службе, ни в общежитии нет.
— А как он, того… ничего был? — Сурат-ака покрутил пальцем у виска.
— Да нет, нормальный парень. А почему — был? Что случилось?
Узнав, где я нахожусь, он тотчас выехал за мной.
…Когда мы доехали до моста через реку, Сурат-ака попросил остановить машину. Ему, оказывается, за сыном идти в детсад.
— Товарищ Кузыев, еще раз прошу прощения! — сказал он, пожимая мне руку.
— Я тоже благодарю вас, товарищ лейтенант! — ответил Салимджан-ака вместо меня. — Вы хороший человек и настоящий милиционер!
Некоторое время мы продолжали путь молча. Наша черная «Волга» летела вперед, легко обгоняя другие машины.
— Это правда, что на тебя напали? — произнес, наконец, Салимджан-ака.
— Правда, — ответил я, вздохнув.
— И что же ты, сказали «раздевайся» — взял и разделся?
— Нет, я дрался…
— Это неплохо. Настоящий милиционер не сдается.
— Их было пять человек, а то бы я им показал!
— Пять? — переспросил полковник. — Случайно, женщины с ними не было?
— Так я ведь попал в засаду именно из-за этой женщины! Она звала на помощь, и я хотел помочь ей.
— Значит, за эту неделю они ограбили двоих, включая и тебя. Мне кажется, это гастролеры… Таких у нас еще не было. Но ничего, сколько веревочке ни виться… Слушай парень, — обратился Салимджан-ака к водителю, — гони прямо ко мне домой.
И полковник замолчал, откинув голову на спинку сиденья и устало закрыв глаза. Кто знает, о чем он сейчас думает? Возможно, строит планы, как изловить банду гастролеров, а быть может, думает о таких вещах, о которых я и не подозреваю…
«Волга» свернула на узкую, покрытую гравием улицу и остановилась, дернувшись, у неказистых зеленых ворот с выцветшей краской. Полковник открыл глаза и кивком головы велел мне выходить. Потом обратился к водителю:
— Завтра приезжай к семи ноль-ноль. Если опять проспишь, сам проколю твой талон. — И, желая показать, что это шутка, улыбнулся.
Мы долго, по очереди, нажимали на кнопку звонка, где-то раздавались трели, но никто не откликался. Наконец одна створка ворот приоткрылась и перед нами предстала круглолицая женщина лет сорока пяти. Сказав, что доила корову, потому не услышала звонков, приветливо поздоровалась со мной.
Я шагнул за ворота и остановился. Дворик был небольшой, около восьми соток. Ни единого деревца. Но роз здесь было видимо-невидимо: если скажу, что тысячи две кустов, наверное, совру, но тысячи полторы было точно. От них стоял такой аромат, что кружилась голова.
— Вот это и есть хижина полковника Атаджанова, — сказал посмеиваясь Салимджан-ака.
— А роз-то у вас! Какие цвета, какие сорта!
— Нужно умыться, переодеться. О цветах еще наговоримся.
В этот момент калитка в заборе, разделяющем двор Салимджана-ака с соседним, с треском растворилась и из нее выбежали пятеро детишек. Впереди несся мальчик лет семи с рыжими волосами, а шествие замыкала девочка лет двух, похожая на куклу. Полковник поочередно обнял их всех, раздал по шоколадке. Потом громко крикнул, обернувшись к забору:
— Бахрам, а ты чего не идешь?
Из соседнего двора донесся тоненький голосок:
— Я без штанишек!
— Ну, брат, на тебя не напасешься! — засмеялся Салимджан-ака. — Я же тебе на днях купил штаны?
— А они мокрые.
Салимджан-ака передал шоколадку для невидимки Бахрама одному из сорванцов.
— Соседские малыши, — пояснил полковник. — Представляешь, одиннадцать детей у них! Сам в магазине работает, но такой честный, чистый парень, какого поискать! Иные поработают в магазине год-два, сразу отгрохают себе хоромы, покупают машину… А этот двадцать лет завмагом, но детишки одеты кое-как.
«Хижина» полковника Атаджанова состояла из четырех комнат и длинной застекленной веранды, похожей на салон трамвая, уставленной кувшинами и горшочками с цветами. «Цветы и дети…» — подумал я и вспомнил, как бабушка поучала: «Крепко держись человека, который любит детей. У таких людей сердце бывает чистым, беззлобным». Вот и надо держаться за Салимджана-ака! — решил я.
Полковник вышел из дома в полосатой пижаме, но даже в таком домашнем виде не потерял своей выправки и осанки.
— Наверное, ломаешь голову, зачем, мол, начальник привел тебя к себе домой? — спросил Салимджан-ака.
— Правда, я подумал об этом…
— Я живу один. Подумал-подумал, вот и решил… что ты можешь жить у меня, пока не получишь квартиры. У меня был сын, почти такого же возраста, как ты, была жена… А теперь, видишь, один я как перст. Пошли, покажу тебе карточку жены.
Мы вошли в гостиную, обставленную полированной мебелью. На серванте и шкафах стояли хрустальные вазы. На стене висели два портрета.
— Это она… Келинойи твоя, — проговорил Салимджан-ака глухо. — Раз уж ты мой названый сын, так позволь, я буду называть ее твоей тетушкой. Смотри, как живая она здесь… Точно хочет спросить: «Что вы так задержались сегодня, Салимджан, голодны небось». А это — мой сын Каримджан. Сейчас в исправительно-трудовой колонии…
На глаза полковника навернулись слезы, голос задрожал. Он поспешно вышел из комнаты. Я, недоумевая, бросился за ним.
Салимджан-ака с садовыми ножницами зашел в цветник, нарезал полную корзину лучших роз и молча вышел за калитку. Я каким-то шестым чувством понял, что следовать за ним не надо. Застыл посреди двора в растерянности, пока меня не окликнула та самая женщина с полным белым лицом. Она принесла на подносе свежие, только что снятые с тандыра лепешки, разные конфеты, чайник чаю, поставила все это на стол.
— Вы посидите пока на веранде, попейте чайку. Салимджан-ака пошел на кладбище. Это недалеко… Трудно бедняге, тоскует, вот и ходит к могиле жены каждый день…
Отчего же умерла жена полковника?.. Тут-то, конечно, нечего особо удивляться: состарилась или заболела и — умерла. А вот за что сидит сын? Странно. Сын полковника милиции и на тебе — в тюрьме! Во всем городе не сыщешь милиционера, который бы не знал полковника, который бы не называл его устозом — учителем, наставником! Что они, не могли заступиться за сына такого человека, выпустить из тюрьмы?.. Кто засадил сына полковника, запросто может и меня упечь за решетку. Вот докажет тот «несчастный» директор кафе свою «правоту», возьмут да и упекут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34