..
Капитан закричал во второй раз, как бы желая успокоить введенных в заблуждение. Над столами грохнул смех, а Джамал-ака, с серьезной миной пояснил :
— Мать моя работала на птицеферме и я вырос среди птицы. Тогда и научился подражать голосам кур и петухов. Вот так, например, созывает бравый петушок своих подруг, обнаружив подходящий корм…
И в тот же миг Джамал-ака как бы превратился в настоящего петуха. Опять хохот.
— Завфермой захотелось куриного бульона и он решил изловить жирненькую курочку. Она не дается, убегает, вот так, переваливаясь, возмущенно кудахча…
Смех, восторженные вскрики, аплодисметы.
— На ферме у нас были два кеклика, которые беседовали между собой вот так…
Мне показалось, что внутри у Джамала-ака записаны, как на магнитофонной ленте, голоса всех птиц, и при желании он может проиграть любой из них. Вот поет, разливается трелью соловей, вот кричит перепелка: «пит-палак, пит-палак!» Такого я еще не видывал. Гости были в восторге, не хотели отпускать Джамала-ака, но когда председательствующий объявил, что молодых хочет поздравить уважаемый Салимджан-ака Атаджанов, все притихли.
Полковник, улыбаясь, встал в места, оперся руками о стол, откашлялся, готовясь заговорить. Но вдруг громкий заливистый плач грудного ребенка остановил его. Все обернулись к столам в дальнем конце двора. Оттуда отделилась фигура взлохмаченной женщины с ребенком на руках и пошла прямо на Салииджана-ака.
— Стой! — крикнула она. — Речи говоришь, молодоженов поздравляешь?! Лучше бы ты о ребенке своем позаботился!
С этими словами женщина бросила орущего ребенка на руки растерянного Салимджана-ака, потом повернулась к гостям и, потрясая кулаками, заорала:
— Что ж вы, люди, смотрите, не призовете к порядку этого блудливого пса! Видите ли, он не желает признавать собственного сына, подлец! Об алиментах я уж и не говорю, хоть бы копейкой помог! Обещал, что женится, когда умрет первая жена. Вот уже год, как ее не стало, а он все водит меня за нос! Бери теперь своего ребенка, наглец, сам корми, сам расти!
— Ты это кому говоришь? — спросил Салимджан-ака с совершенно потерянным лицом. Не раз в лицо смерти глядел спокойно, но такое…
— Ах, бесстыжие твои глаза! — завопила женщина опять. — Ты еще надеешься отвертеться?!
— Ты что, сумасшедшая? — Салимджан-ака пожал плечами, беспомощно посмотрел вокруг. — Да я тебя первый раз в жизни вижу!
Женщина прикрыла руками лицо и, громко вопя, кинулась вон из двора.
Вот тебе и свадьба! Вот тебе и веселье! Все оторопело молчали, только крик ребенка штопором ввинчивался в уши. Дикая сцена словно околдовала всех. Первой пришла в себя Каромат-опа. Она медленно, словно боясь потревожить сон этой массы людей, приблизилась к полковнику, осторожно взяла из его рук ребенка. Потом, снова превратившись в капитана Хашимову, резко приказала, ни к кому определенно не обращаясь:
— Бегом! Приведите эту бесноватую обратно.
Пятеро здоровенных парней вылетели на улицу, но через несколько минут вернулись не солоно хлебавши. Женщина словно сквозь землю провалилась.
Свадьба обратилась в траур. Гости маялись, не смели взглянуть друг другу в глаза. Иные кидали на Салимджана-ака быстрые сочувствующие взгляды, другие старались высмотреть, вытягивая шеи, ребенка, который все еще орал где-то возле очагов, третьи осторожно, полушепотом переговаривались между собой:
— Кто бы мог подумать, что полковник… в таком возрасте…
— А я считал его кристально чистым…
— Не зря ведь говорят, душа чужая — потемки…
— Э, бросьте вы, я уверен, что это — наглая клевета… Зы же знаете, сколько у нас врагов.
— Я знаю эту девицу. Официанткой работала в столовой на Чорсу.
— По-моему, это очень ловко подстроенная западня.
— Как бы то ни было, прямо кинжалом ударили Салимджана-ака в сердце!
— Вот об этом-то я и горюю, друг!
— Добрее его не сыщешь человека, всем помогает, советует…
— Хороший человек, но все же… ребенка своего нельзя бросать.
И вдруг над столами взвился крик:
— Принесите валидол! Скорее! Скорее!
Я глянул и обомлел: Салимджан-ака, схватившись рукой за сердце, упал на стул, беспомощно откинув голову назад. Губы его начали синеть…
Удар за ударом
Полковник не спал всю ночь. Все ходил по кабинету взад и вперед, мучаясь какими-то мыслями. О чем, интересно, он думал? Наверняка, об этих клеветниках…
Да, тут задумаешься. Кто такая женщина с ребенком? Какую цель она преследовала, устроив этот шум?! И почему Салимджан-ака так взволновался, зная, что все это провокация, подстроено специально?! Так ничего и не решив для себя, я уснул беспокойным кошмарным сном. Когда открыл глаза, небо начинало светлеть. Кровать Салимджана-ака была не разобрана. Отсутствовал он и в кабинете. Выбежал во двор — здесь тоже никого. Странно, куда он мог уйти в такую рань? Может, у соседей? Тихо отворив калитку, я прошел к ним. Тишина. В открытое окно видно, как спутанным клубком спят дети. Голова одного на животе другого, ноги третьего на подушке, четвертый лежит поперек братьев и сестер, пятый вообще скатился с постели. Сопят себе спокойненько на стопке одеял, как зайчата, не ведая, что мир этот полон забот и тревог…
Я потрепал Нигмата-ака по плечу. Спросонок он, видно, принял меня за одного из своих сорванцов и пригрозил запустить ботинком, если не оставлю его в покое, но, узнав меня, сел на постели и зевая почесал плечо.
— Надеюсь, нигде не горит?
Я сообщил ему об исчезновении полковника.
— На кладбище, наверное, пошел. — Нигмат-ака вздохнул. — Ты же знаешь его обычай: в любое время может отправиться к жене. Эх, судьба, судьба… Ладно, пошли.
Мы быстро зашагали к кладбищу.
Салимджан-ака сидел на мраморной скамеечке, крепко обхватив голову руками. Под красивым узорчатым навесом горела лампочка. Вся могила была покрыта цветами. Заметив нас, Салимджан-ака виновато поднялся на ноги.
— Простите, друзья, я вас побеспокоил…
— Да какое там беспокойство, — ответил Нигмат-ака. — Но лучше, конечно, уходя вот так, в неурочный час, предупреждать нас. — В его голосе послышались укоризненные нотки.
— Простите. Я сам не заметил, как очутился здесь. Ну и решил посидеть, поговорить, посоветоваться с ней. Когда мне приходилось туго, часть горя она принимала на себя, поддерживала во мне силы, помогала советами. Она и сегодня помогла. Велела не сдаваться, не падать духом.
— Что опять случилось? — встревожился сосед.
— А Хашим не рассказал тебе разве?
— Нет, он ничего не говорил.
— Вот и хорошо, что не рассказал. В свое время все узнаешь, дружище. Здорово меня вчера околпачили! Тут, конечно, была рука Адыла Аббасова, отдаю ему должное: коварен, как шакал, бестия! Что ж, бороться, так вот с такими бороться! Не люблю противника, готового сигануть в кусты от любого шороха. Разве это противник — старушка, торгующая семечками? Тут враз жирком обрастешь, обленишься, не правда ли, товарищ сержант?
— Так точно, товарищ полковник! — вытянулся я. — Торговки куртом тоже не преступники.
Слово за слово, мы и не заметили, как добрались до дома. На завтрак тетушка Лутфи испекла лепешек со шкварками, принесла свежей сметаны. За столом не смолкали смех и шутки. Салимджан-ака всегда становится таким, когда приходит к какому-либо решению: веселым, бодрым, во всем облике его сквозит воля и целеустремленность. Потом отправились на службу. Полковник шагал быстро и крупно, так что я почти бегом едва поспевал, за ним. Прохожие провожали нас взглядами, видно, думали, что мы спешим на происшествие.
Войдя в кабинет, полковник прямо подошел к сейфу, вставил ключ в замок… и тут же, точно от удара током, отпрянул назад.
— Сейф-то открыт, Хашимджан!
— А?! — Я точно прирос к месту.
— Постой, постой, тут ведь… документы исчезли!
— Какие документы?
— Все документы по кафе «Одно удовольствие». Находились в желтой папке. А ее-то как раз и нет. Беги, зови людей!
В диком волнении я выбежал в коридор. Первым, разумеется, сообщил о случившемся начальнику отделения полковнику товарищу Усманову. Весть, которую я принес, поразила его так же, как Салимджана-ака. Потом я зашел в парткабинет, к Каромат Хашимовой. Это был единственный человек, более или менее спокойно воспринявший мое сообщение.
Вернувшись в отдел, я обнаружил, что помещение полно людей. Салимджан-ака лежал на диване, растянувшись во всю длину своего роста. Лицо белое, как мел, одна рука безжизненно повисла… Что это с ним? Неужели… неужели я лишился человека, который мне дороже родного отца?!
— Салимджан-ака!.. — только и смог сказать я: к горлу подступил горький комок.

Часть II
По следам Желтого Дива
Клад директора Аббасова
И вот я возвращаюсь из кишлака. В моем чемодане лежат две банки сметаны, шесть гроздей винограда, восемь слоеных лепешек, горсть джиды, горсть сушеного персика и горсточка сушеного урюка. Все это мне дала любимая моя бабушка и велела отнести в больницу Салимджану-ака.
— Сиди у его изголовья, не отходи ни на шаг, — строго-настрого велела она. — Этот полковник тебе как второй родной отец, держись за него покрепче, и он сделает из тебя человека.
Из кишлака я в общем-то возвращаюсь довольным. Очень приятно было встретиться с дорогими моими папой, мамой, ненаглядными сестренками. Ох и соскучились они по мне: совсем зацеловали, до сих пор болят щеки, словно терли их наждаком. Одно плохо, не удалось встретиться с закадычным другом Закиром. Как раз перед моим приездом его направили в областной центр на совещание передовых доярок. Правда, оно завершило свою работу тогда, когда я еще был в кишлаке, и Закир немедля отправился домой. Но по дороге уснул в автобусе и тот увез его обратно. Так и не привелось нам свидеться на этот раз.
Выйдя из машины на автобусной станции, я решил испытать свою драгоценную Волшебную шапочку. Как бы она не потеряла свою силу… Вот надел на голову, произнес магические слова: «Наверху небо, внизу земля, исполни мое желание, шапочка моя. Сделай меня невидимым». И в ту же секунду стал невидимым.
— Здравствуй, шапочка моя!
— Здравствуй, дорогой Хашимджан!
— Ты ждала меня, шапочка моя?
— Все глаза проглядела, Хашимджан.
— Мне опять нужна твоя помощь, дорогая.
— Если для хорошего дела, Хашимджан, трудов не пожалею.
— Я хочу искоренить преступность, шапочка моя. Ни больше, ни меньше.
— Я готова тебе помогать, Хашимджан.
— Как по-твоему, с чего мне лучше начинать?
— Иди по следам этого самого… «разнесчастного» директора, мой неунывающий друг.
— А ты уже обо всем знаешь?.. Спасибо, дорогая.
— Не стоит.
Вот именно с этого и надо начинать. Поплевав на ладони, я потер руки на счастье — и дунул домой. Оставив чемодан с подарками Лутфи-хола, предупредил в отделении, что жив-здоров, приступаю к работе, и прямиком направился в кафе «Одно удовольствие».
Было уже довольно поздно и дверь знаменитой пищевой точки изнутри была закрыта на щеколду. Но ведь для меня теперь нет препятствий! Повара направлялись в закуток директора для отчета. Разумеется, я тоже присоединился к ним.
— Жалобы были? — сразу приступил к делу Аббасов.
— Какое там! И пикнуть боятся! Знают, что жалобщикам все зубы повынимаем и в руки на память отдадим, — нагло ухмыльнулся один из поваров.
— Правильно, — одобрил Аббасов. — Продолжайте и дальше в том же духе. Собрание считаю закрытым.
Выпроводив всех, «несчастный» директор заперся изнутри, достал из сейфа пачки десяток, пятерок, трехрублевок, уложил их в портфель и не спеша направился к выходу.
Аббасов имел, оказывается, привычку в одиночестве разговаривать сам с собой, как наш мулла Янгок.
Он шел крадущимся шагом по темным запутанным улочкам и бормотал себе под нос, как в бреду. И знаете, что мы с моей шапочкой услышали? Нипочем не догадаетесь!
«…Ну, Салим, как ты себя теперь чувствуешь? Хоть ты и полковник, а в моих руках как марионетка! Правда, плясать под мою дудку тебя не заставишь — упрям ты, ограничен со своей честностью, но в могилу живым — загоню. Уж помучаю, как хочу. Ты ведь чистенький и потому доверчив, прям. А я, я на все способен, мне любая грязь по колено. Много лет назад, когда я был весовщиком на шелкомотальном заводе, ты засадил в тюрьму двух моих старших братьев и отца! Тогда мы предупреждали тебя, но ты не внял добрым советам. И мы поклялись отомстить. И сдержали слово. Это я поднес спичку к облитым керосином стенам, я запер твоих детей в доме! Но ты еще в долгу передо мной… Не будет тебе покоя, Салим, не будет никогда, ни за что!..
Ты, Салим, простодушен и доверчив. Тебе и невдомек, кто я такой. Я же столько лет уже преследую тебя, не даю тебе покоя, разрушаю твое счастье. Это я сбил с пути твоего сына Карима, я заставил его украсть твой пистолет, которым был убит, по моему приказу, сторож ювелирного магазина.
Ты, Салим, верен долгу и присяге, а я верен себе. Ты стремишься покончить с преступностью, а я взращиваю преступников. Правда, немного нас теперь осталось, но остались те, кто умеет — хе-хе! — работать. А как мы обделываем свои делишки, ты убедился на собственной шкуре, полковник! Это мы всучили тебе в руки чужого ребенка — и опозорили на весь город, это я велел выкрасть документы из твоего сейфа — и их выкрали!.. Нет, братец, пока я не погублю тебя, ты будешь гибнуть медленно, в мучениях. Я отомщу за отца…
Всю жизнь я купался в деньгах: покупал дома, машины, все, чего желала душа. Накопил целый сундук золота. И ты не смог прижучить меня. Потому что я — оборотень, и не зря зовут меня Адыл-баттал, Адыл-коварный…»
Нет, братцы, не мог я дальше слушать эти подлые излияния! У меня точно в голове помутилось, всего бросило в дрожь, я разбежался и изо всех сил, как футболист, исполняющий одиннадцатиметровый штрафной удар, пнул прохвоста. Конечно, не следовало бы этого делать, сам понимаю, ошибку совершил. Я ведь хорошо знаю устав: милиционер никогда не имеет права распускать руки. Хорошо хоть я не кулаки пустил в ход…
Осознав свою ошибку, я быстренько подхватил Аббасова под мышки, помог ему встать. Тот удивленно поглядел вокруг, произнес себе под нос «товба» и, отряхнув брюки, продолжал путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34