.. Сердце плохое!.. Такое плохое – и в сорок пять лет!.. Удивительно: с чего бы это!.. Но вы видели, ваша светлость, я все, что мог…
– Больше даже, чем могли, мой любезный Бидлоо, гораздо больше! – уже снова овладев собою, покровительственно заговорил фаворит, принимая свой обычный высокомерный вид и тон. – Вы не только врачевали – вы сострадали больной, как ближайший друг. Мы не забудем того, поверьте!.. Бирон вам говорит…
– Ваша высокогерцогская све…
– Теперь еще маленькая просьба! – перебил излияния польщенного врача временщик. – Там сидят и ждут наши дамы. Они и так измучены… А помощи от них получить ведь невозможно. Так вы и сами ступайте отдохните… я подежурю немного за вас…
– Слушаю, ваша светлость!..
Догадливый старик вскочил с места и быстро двинулся к дверям, но его остановил голос фаворита.
– И… вот еще… Уверьте там… их всех, что можно пойти отдохнуть… Что тут себя гораздо лучше чувствуют! – негромко, но внушительно наставлял врача герцог, подойдя к нему почти вплотную. – Что… есть надежда на… спасение… Словом, после, в свое время… Когда будет нужно, мы велим пригласить этих бедняжек, не так ли, майн гер!.. А теперь человеколюбие внушает дать им покой… И влить надежду… чтобы души их, столь нежные, не надломились от непрерывной печали… Не так ли! – значительно глядя в глаза умному старику, закончил речь Бирон.
– О, конечно… Я понял… Доброта вашей высокогерцогской светлости равняется…
– Вашему искусству и проницанию людей! – закончил Бирон, не давая договорить Бидлоо. – Идите с Богом! Что надо давать нашей больной, вы говорили… Вот это?.. – тихо спросил он, неслышно подойдя к столику у постели, уставленному лекарствами.
– Вот из этой склянки! – также тихо подтвердил врач. – Каждые полчаса тридцать капель на рюмку воды. Больше не надо… Явится слишком сильное возбуждение – но зато наступает потом упадок сил весьма опасный…
– Каждые полчаса… по тридцать… понимаю. Не забуду. А если спит, вот как сейчас?.. Разбудить и дать?..
– Можно… Если только нужда есть сообщить что-либо ее величеству особливо важное. А то государыня принимает питье почти и не просыпаясь… В полузабытьи – то есть в полусне! – поправился врач, поймав тревожный взгляд фаворита. – Выпьет – и снова задремлет… Если сама не изволит проснуться от чего-либо… Вот и все! – уже пятясь к дверям, закончил Бидлоо, почтительно откланиваясь герцогу. – Я часок-другой прилягу, с разрешения вашей светлости… Кто знает, может быть, и нынче придется всю ночь!.. Голова и будет у меня посвежее… Простить прошу уж меня, ваша светлость!..
– Ну, оставьте… О чем толковать. Я же вас прошу… И еще… Вы не думайте, что я забыл вашу просьбу насчет сына, я хорошо помню… И не это одно готовим мы для вас, любезный Бидлоо… Заслуги, подобные вашим… их надо ценить высоко… – провожая до порога старика и закрывая за ним дверь, ласково говорил ему Бирон. Но едва тот скрылся за дверью, герцог быстро повернулся и двинулся к Салтыковой.
Бидлоо, войдя в покой, смежный с опочивальней, был окружен дамами, сидевшими в нем. Они засыпали тревожными вопросами врача.
Старик буквально повторил им то, что ему приказал Бирон, вежливо откланялся и ушел. Дамы сгрудились у дверей опочивальни, не решаясь все-таки уходить.
А там герцог уже разбудил Салтыкову и тихо, но настоятельно заговорил:
– Ступайте, отдохните немного… Я здесь посижу… Я спал. Все будет сделано. Поберегу нашу государыню, можете быть спокойны… Тяжело видеть, как вы устали…
– Што уж… Я уж!.. Да, слышь, как же вы уж, ваша светлость, туда… А вдруг с государыней какое приключенье… алибо нужда…
– Ничего не будет! – еще настоятельней, хотя и мягко по возможности заговорил фаворит. – Я толковал тут с врачом. Хвала Богу, пошло на поправку. Видите, спит спокойно…
– Ох, да… Все так-то… Поговорит, поговорит малость да глазки и заведет!.. Все так-то… Ну, да коли дохтур сказывал… я пойду, пожалуй… Может, дежурную фрейлину оттуль послать?.. Нет!.. Ну, и не надо… Пойду…
Едва тучная фигура тетки государыни показалась в дверях опочивальни – все бывшие рядом дамы так и обступили Салтыкову.
– Ну, што… как, тетушка? – прозвенел напряженный, грудной голос Елизаветы. – Лучше ль сестрице иль нет?..
– Как государыне?.. Кто там у нее?..
– Вы отдыхать идете, или понадобилось что-либо? – совсем разогнав прежнюю дремоту, наперебой с другими задавала вопросы Анна Леопольдовна.
– Ах, батюшки… – не зная, кому первой ответить, растерялась старуха. – Сдается: дал Господь, полегше государыне-племянушке!.. Уснула вот – сейчас. Герцог там-то… Посторожить взялся твой-то! – обратилась старуха к толстухе Биронше. – Да малость и я… тово… ноженьки-то хошь вытяну. Старые они у меня. Затекают, беда! Да и Богу помолюся за здоровьице за Аннушкино. Не с чего ей еще помирать. Не старуха, поди… Да крепкая какая небось, дал бы ей Господь… Авось!..
– Господи!.. Дай Господи! – молитвенно зашептала герцогиня Бирон и затем кивнула на фрейлин: – Не послать ли этих в опочивальню?
– И-и, нет! – остановила Салтыкова. – Сам не приказывал. «Посижу!» – говорит. Може, апосля и потолковать им надо… правительства касаемое! – высказала предположение сообразительная старуха.
– Ну, конечно… Мы здесь посидим… – снова решительно опускаясь в кресло у камина, объявила Елизавета. – Может, позовет из нас кого сестрица…
– А я с вами! – усталым голосом обратилась к Салтыковой Анна Леопольдовна, потирая покраснелые веки. – Сил нет!.. Плохо еще мне… Тетушка! – повернувшись к Елизавете, попросила она. – Пришли за мною, милая, ежели тут што, не дай Господи… Я и раздеваться не стану… Так полежу. На Ваню взгляну… на малюточку мою… Так уж я пойду! – поймав ответный кивок Елизаветы, заключила принцесса свою усталую, лениво-медлительную речь и ушла за Салтыковой.
– Может быть, прикажете и мне удалиться, ваше высочество! – скромно обратилась леди Рондо к цесаревне. – Я, как лицо постороннее, могу мешать…
– Нет, нет! Вы не чужая! – успокоила ее Елизавета. – Побудьте, если не слишком утомлены. С вами веселее. Сядем здесь… Расскажите еще что-нибудь!..
И снова полилась тихая беседа, в которой дремлющая герцогиня Бирон почти не принимала участия.
Между тем в опочивальне у Анны Бирон стоял у изголовья постели, устремив тяжелый, понурый свой взгляд на бледное, опухшее лицо спящей. И она во сне почуяла этот взгляд, зашевелилась, слегка застонала и приоткрыла слегка пересохшие губы, зашевелила ими, еще не поднимая набрякших, темных век.
– Государыня… что с тобою! – ласково и внятно заговорил фаворит. А рука его уже протянулась к намеченной заранее склянке. Быстро наливая в рюмку воды, принимаясь отсчитывать капли, он так же отчетливо и ласково продолжал:
– Не надо ли чего?.. Прикажи, моя царица!..
– Пи-ить! – слабо прозвучало в ответ.
Тридцать капель давно было отсчитано в рюмку… Подумав мгновенье, он решительно продолжал свое дело, и десять – двенадцать лишних капель окрасили совсем в молочный цвет воду. Осторожно подал он питье, держа рюмку у самых губ. Анна выпила, слегка закашлялась и, снова сомкнув полуоткрытые глаза, затихла на несколько мгновений.
Но действие питья, да еще данного в усиленной дозе, быстро сказалось.
Лицо Анны слегка оживилось, веки раскрылись решительнее, и глаза блеснули почти здоровым сиянием, остановясь на любимце.
– Здесь ты все, герцог!.. Вот спасибо: навещаешь недужную… – слабо заговорила она и сделала движение.
Бирон угадал, чего желает Анна, приподнял ее и полуусадил на взбитых подушках. Больная уже гораздо живее заговорила:
– А может, дело есть какое… важное… сказывай. Мне много получше вдруг стало с чего-то. Силы прибыло… Легче самой… Говори!..
– Нет… Дел пока никаких! – медленно, словно обдумывая каждое слово, начал Бирон. – Просто хотелось тут побыть… Поглядеть самому за моей государыней… Поберечь ее сон!.. Лекарь объявил: «Хвала Богу, на поправку пошло…» Я и обрадовался… И вот…
Он закончил неопределенным жестом. А упорные, маленькие, сверкающие глаза фаворита продолжали сверлить лицо больной.
Лишнее количество капель, умышленно данное им Анне, повлияло очевидно. Лицо больной все больше оживлялось, голос прозвучал почти с прежней силой, когда она, не давая даже кончить герцогу, заговорила не то с доверием, не то тоскливо:
– Ну, поправлюсь?.. Спасибо тебе, Яган. От тебя всегда лишь одно доброе слышу и вижу… Ну, дал бы Господь!.. Ох!.. Правда, вот и дышать легче… А то… ох! Страшно подумать… Ежели час мой настал, а я… и покаяться-то порядком не поспела…
– В чем каяться, государыня! Душа твоя чиста перед Всевышним. Если и было что – мы одни, слуги твои лукавые, в том виноваты. Не так исполняли, как ты приказывала. А сама ты… безупречна!.. Вот и теперь… какая туча подымается… Разве от тебя!.. Мы одни виноваты.
Лукавая речь временщика достигла цели. Анна насторожилась, затревожилась, даже заметалась головою и телом на подушках, словно пронизанная ударом электрического тока.
– Что… что такое!.. Сразу говори… не томи, Яган…
– Рады враги, что ты больна! – наклоняясь к ней, угрюмо и таинственно заговорил Бирон. – Прямой власти у меня нет, как и не было… Значит, и считаться со мною не желают… Хотя и знают, что к облегчению идет твоя болезнь, а все свое твердят: «Наследника трона не ведаем. Надо наследника нам законного!..»
– Как нет!.. Дан же манифест… Я приказывала Остерману… Мне приносили, помню… Читали… Все как надо. Где лист?.. Иванушке сукцессия полная дана. Где бумага?
– Вот она! – взял быстро с соседнего стола лист и подал его Анне Бирон. – Не изволила подписать его еще. Колики внезапные приступили…
– Давай… давай, подпишу, пока силы! – заторопилась больная, словно сама не доверяя приливу бодрости после полного изнеможения. – Ему должна передать трон. Обещала перед Господом, еще как родился он только!.. Надо исполнить клятву. Давай…
Взяв дрожащими пальцами перо, поданное Бироном, Анна приподнялась с помощью фаворита чуть повыше и на листе, лежащем перед нею, на коленях, на небольшой подушке, подложенной услужливою рукою любимца, кое-как вывела внизу всем знакомый, неровный дрожащий знак своей царственной подписи: Анна.
– Вот… Бери… объяви… отдай министрам… Сенату… Теперь крепко дело… Присягать вели наследнику… При мне бы еще… немедля… вот… Вели немедля!..
И, довольная, но обессиленная порывом, Анна уронила тут же перо на белые подушки, где зачернели пятна, а сама откинулась назад, тяжело дыша. Но Бирон не успокоился. Только половина дела была закончена. Оставалась вторая, самая трудная, опасная. Но он решил идти до конца и с покорной грустью заговорил:
– Как я велю… Кому?.. Кто меня послушает… Особливо в этот тяжкий час… Знать меня не пожелают… Твоим именем, бывало, и то не всегда слушали строптивые вельможи ваши русские… А ныне, как ждут, что тебя не станет…
Он безнадежно махнул рукой и вытер притворную слезу.
– Изверги! – волнуясь все сильнее, хрипло простонала больная. – Бог им помстит! Пусть поднимуся… Я им попомню… Я не стану так попускать, как раньше бывало… Только поднимуся!..
– Дадут ли подняться! – прозвучал у нее над ухом зловещий шепот Бирона. – Дело, слышно, у них налажено… Пустят слух: ты умерла… Меня схватят. Не дивися, матушка. Разве у вас так не бывало сколь много раз!.. Не стало государя – пропадай и тот, кто был ему самый близкий и верный слуга. По старому обычаю скифов… Ребенка-наследника свергнут… И призовут на трон шалого Петра…
– Чертушку голштинского!.. Ни в жизнь! Кому он здесь нужен… Чужой всем! – возразила Анна, сознание которой еще не было затемнено муками.
– Найдутся ему сторонники! Уже нашлися! – решительно заявил Бирон. – Есть и не чужие Петру, даже здесь, при твоей особе… Француз-то Шетардий недаром приезжал. Цесаревну манил браком с будущим императором… А партия у нее растет да крепнет что ни день… Да… Э, что толковать! – оборвал он себя, махнув рукою. – Даст Господь, и поправишься ты… да тебя уж на трон обратно не пустят!.. Вот как дела пошли!..
– Что же делать?.. Что делать! – растерянная, напуганная, залепетала Анна побледневшими губами. А крупные слезы сами выступили из глаз, из-под прикрытых век и скатывались медленно, тяжело по обрюзглому лицу.
– Что делать?.. Правительство надо твердое объявить! – выложил свой последний козырь лукавый временщик. – Над малолетним государем опека хорошая нужна…
– Мать у него… отец… – еще пытаясь соображать, лепетала больная.
– Что они знают в делах правления государственного!..
– Ты им поможешь…
– Захотят ли!.. Принц-то мой первый враг на свете. Нынче он объявится регентом – завтра я на плахе буду лежать, под секирой тяжелой… А назначить правительницей принцессу – все одно: в его руках власть и мы все, а не у нее…
– Как же быть… Кого выбрать! – совсем изнемогая, простонала больная.
– Не ждал я, что ты еще искать людей будешь! – горьким укором прозвучал голос фаворита. – Столько лет без титулов явных справлялся твой верный друг и слуга с делами Российского царства. И победы мы видели, и почет ото всей Европы… И дома тут кое-что наладилось… От крамолы опасной тебя зорко оберегал и спасал… А как надо перед миром назвать правителя царства, так ты ищешь: кого бы!.. Заслужил, нечего сказать!..
– Постой… погоди! – пыталась отклонить укор Анна. – Сам же ты сказал: врагов у тебя без числа… Хорошо ли, если еще лишняя причина явится не любить тебя?.. Люди завистливы, Яган! Послушай и ты меня! – совсем нежно, по-матерински заговорила она, собрав остатки сил. – Послушай, милый… Пускай зовется там кто-нибудь… самый пустой человечек, пусть он регентом величается. А ты его советником будешь… и правь по-старому. Как было… Как скажешь!
Бирон задумался. Предложение, подсказанное любящим сердцем умирающей женщины, заключало в себе много житейской мудрости и государственного такта. Но потом новые соображения пронеслись в упрямой голове лифляндца, и он угрюмо, медленно возразил:
– Пока ты жива… оно бы хорошо… А тебя не станет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32