Пусть никто не воображает, что я буду решать чужие проблемы. Да, я часть этих проблем, я это осознаю. У тебя другая точка зрения?
— Нет, точно такая же.
— Прекрасно. Значит, мы понимаем друг друга.
— Так куда же мы движемся?
— Бог его знает.
Я взял свою рюмку и пригубил ее. Вкус у граппы не стал лучше.
— Альфонс Феррагамо, во всяком случае, не считает тебя героем.
— Верно. Этот сукин сын имеет на меня большой зуб.
— Возможно, ты его чем-то не устраиваешь. Например, тем, что ты, как и он, — американец итальянского происхождения.
Беллароза снисходительно улыбнулся.
— Ты думаешь, дело в этом? Ошибаешься. Ты еще ничего не знаешь об итальянцах, друг мой. Причина в том, что Альфонс Феррагамо мстит. Это называется кровная месть. Вендетта.
— Но за что?
Он ответил не сразу.
— Я расскажу тебе, в чем тут дело. Однажды я выставил его в суде дураком. Не я сам, конечно. Мой адвокат. Но это значения не имеет. Это было семь-восемь лет назад. Феррагамо выступал в качестве государственного обвинителя на процессе по моему делу. Обвинение было таким слабеньким, что его ничего не стоило разрушить. Мой адвокат Джек Вейнштейн так издевался над обвинением, что даже присяжные падали со смеху. Альфонс был вне себя от злости. Я просил Вейнштейна не дразнить его, но он не послушался. Еще тогда я понял, что Феррагамо припомнит мне этот случай. Теперь этот мерзавец стал прокурором Южного района Нью-Йорка и мне придется либо уживаться с ним, либо сматываться.
— Понимаю. — Сказать по правде, я не верил объяснениям Фрэнка насчет причин мести Феррагамо. Скорее всего, этот прокурор был просто усердным служакой, только и всего. Посчитав, что на сегодня с меня достаточно впечатлений, я сказал: — Завтра мне рано вставать.
Беллароза не отреагировал на мой намек, он продолжал:
— Феррагамо не в состоянии накопать ничего против меня, поэтому он пустил через газеты слушок о том, что я убил этого колумбийского босса Хуана Карранцу.
Я вытаращил глаза от удивления.
— Не могу поверить, чтобы федеральный прокурор был способен на такие вещи. Сфабриковать дело!
Он посмотрел на меня, как на дурачка.
— Он вовсе не хочет фабриковать против меня дело. Тебе действительно предстоит многое узнать.
— Неужели?
— Да. Видишь ли, Феррагамо хочет натравить на меня колумбийцев. Capisce? Он хочет, чтобы они сделали всю грязную работу за него.
Я привстал с кресла.
— Убить тебя?
— Да-да.
В это поверить было еще труднее.
— То есть ты хочешь сказать, что федеральный прокурор пытается организовать твое убийство?
— Да. Что, не веришь? Ты кто — юный бойскаут? Утренний подъем флага, салют, бойскауты! Да, видно, ты ни бельмеса не смыслишь в том, что происходит.
Я промолчал.
Беллароза нагнулся ко мне.
— Альфонсу Феррагамо нужен мой труп. Ему больше не хочется встречаться со мной в суде. С него хватило и одного раза. Capisce? Он целых восемь лет ждал, когда выдастся удобный случай. И если меня подстрелят колумбийцы, он сделает так, чтобы все поняли, кто стоит за этим. Тогда он будет счастлив, тогда он отомстит. — Беллароза впился в меня глазами. — О'кей?
Я покачал головой.
— Не все думают так, как ты. Почему не представить себе, что этот человек просто выполняет свою работу. Он, возможно, думает, что ты на самом деле кого-то убил.
— Чепуха. — Он откинулся на спинку кресла и припал к рюмке.
— Мне пора идти.
— Нет, сиди, где сидишь.
— Не понял.
Мы обменялись взглядами. Наконец-то я увидел настоящего дона Белларозу. Это продолжалось секунды две, не больше. Потом в кресле напротив меня снова оказался Фрэнк. Должно быть, все дело было в освещении. Он сказал:
— Дай мне закончить, советник. О'кей? Ты хороший парень, но ты не знаешь некоторых фактов. Мне, в общем-то, наплевать, если ты считаешь, что это я убил колумбийца. В каждом деле есть две, три, четыре стороны. Парни вроде тебя видят две, максимум три стороны. Поэтому я открою тебе еще одну. Когда ты выйдешь отсюда, ты станешь более информированным гражданином. — Он улыбнулся. — О'кей?
Я кивнул.
— Так вот, когда эти мерзавцы из Вашингтона назначили Феррагамо прокурором, они знали, что делают. Они все предусмотрели заранее, эти ребята из Министерства юстиции. Они хотят, чтобы колумбийцы прикончили меня, чтобы потом мои ребята прикончили колумбийцев, а они будут стоять в стороне и потирать руки. Власти довольны. Недовольны только «баклажаны» — черные, так как им придется держать себя поскромнее, ведь теперь и ими могут заняться. Понимаешь? Что, не по себе от этих разговоров?
— Да нет, продолжай...
— Так вот, когда ты в следующий раз будешь разговаривать с Манкузо, можешь передать ему все, что я тебе сейчас сказал. Манкузо — нормальный полицейский. Он ничего не имеет против меня лично, а я ничего не имею против него. Мы, стало быть, относимся друг к другу с уважением. Он верит в закон. Я его уважаю, хотя считаю, что закон — это чушь собачья. Главное, что он не хочет допустить стрельбы на здешних улицах. Очень ответственный человек.
— Ты хочешь, чтобы я передал наш разговор Манкузо?
— Ну да. Что в этом странного? Пусть он идет потом к Феррагамо и объяснит ему, что я в курсе его планов.
— По-моему, ты слишком начитался Макиавелли.
— Ты так думаешь?
— По-твоему, выходит, что не только Феррагамо, но и генеральный прокурор, а также Министерство юстиции в Вашингтоне находятся в сговоре с целью твоего убийства и провоцирования войны между мафиями?
— Так оно и есть. Ведь почему Альфонс так задержался на этой должности? Ясно, что он увяз с делом об убийстве Карранцы. А если министерство не убирает его и не предлагает замять это дело, то, следовательно, и оно завязано в этом деле.
— Твоя логика...
— Затем, когда два самых крупных игрока будут разбираться друг с другом, власти примутся за мафию с Ямайки и за прочих «баклажанов». Потом дело дойдет и до азиатов. Разделяй и властвуй. Так это называется?
Я пожал плечами.
— Мое дело — сделки с недвижимостью.
— Ну да. Будем считать, что ты меня понял. Так как ты относишься к этому, будучи честным гражданином?
Мне было очень тоскливо при мысли о том, что силы правопорядка в этой стране настолько беспомощны, что для борьбы с Белларозой используют гангстерские приемы.
— Будучи честным гражданином, я бы... я был бы возмущен такими действиями правительственных структур, — промолвил я.
— Понятно. Но сама мысль тебе понравилась, не так ли? Одни негодяи убивают других. Хорошо, правда?
— Нет.
— Чепуха, это же всем выгодно.
— Тогда воздержусь от комментариев, — произнес я. — А почему ты не опубликуешь свою версию в газетах, если ты так в ней уверен?
Он расхохотался.
— Ну ты скажешь!
— Увидишь, они напечатают.
— Напечатают, как же! Когда я сдохну, вот тогда они напечатают. Видишь ли, в нашем бизнесе не лезут со своими проблемами в печать. Если ты начинаешь болтать о чем-нибудь в газетах, ты подставляешь своих друзей, некоторые из которых даже не подозревают, что на свете существует мафия. Ты начинаешь бороться в прессе против своих врагов, а потом твои друзья пускают тебе пулю в лоб.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Потому что ты — адвокат.
— Я не твой адвокат, — сказал я. — Тебе, во всяком случае, нужен не адвокат. Тебе нужны телохранители. — «Или психиатр», — добавил я мысленно.
— Верно. Но мне еще нужен совет человека со стороны. Я выслушал моих друзей, моих советников, моего адвоката Джека Вейнштейна. Теперь я хочу выслушать человека, который видит вещи несколько иначе, чем люди, окружающие меня.
— Хочешь хороший совет? Бросай все и поезжай в Сорренто.
— В нашем бизнесе не бросают дела ни с того ни с сего. Не уходят на пенсию. Разве римские цезари уходили на пенсию? С людьми, которых ты водил за нос, нельзя помириться, нельзя прийти к властям и сказать: «Извините, я сейчас заплачу налоги, которые я укрывал, и верну все предприятия, купленные мною на „грязные“ деньги». Нельзя идти в клетку к тигру, он просто сожрет тебя с потрохами. Надо оставаться там, где ты сидел — верхом на тигре, — и не выпускать вожжи из рук.
— Да нет же, ты можешь запросто уехать в Сорренто.
Он пожал плечами.
— А мне, может быть, нравится моя работа. Она не дает мне скучать.
— Любишь власть?
— Конечно. Вот состарюсь, тогда и отправлюсь в Сорренто. Когда устану от власти, от бизнеса, от женщин. Но пока я полон сил, у меня еще есть впереди несколько лет.
— Возможно, ты ошибаешься и их у тебя нет.
Он взглянул на меня.
— Я не тороплюсь. Колумбийцам никогда не свалить Фрэнка Белларозу. И властям тоже не удастся этого сделать. Capisce?
— Теперь понимаю.
Мы продолжали сидеть друг против друга. Мне казалось, что он ждет от меня совета. Как адвокат, я мастер давать советы, но не привык это делать бесплатно и по-дружески. Я спросил:
— Так что, мы закончили разговор?
— Почти. Вот какое дело. Феррагамо, как видно, не ограничится обвинениями в прессе. Он этого дела так не оставит. Верно?
— Верно.
— Он предъявит мне обвинение, и начнется судебное разбирательство.
— Точно.
— Так вот, я хотел бы, чтобы ты стал моим защитником.
— Если я отказался представлять твои интересы в сделке с недвижимостью, то с какой стати я соглашусь защищать тебя в качестве обвиняемого по уголовному делу?
— Во-первых, из-за денег, во-вторых, из-за чувства справедливости.
Он даже не запнулся, когда произнес последнее слово, а вот я едва не проглотил свой язык. Я покачал головой.
— Я не занимаюсь уголовными делами. У меня другая специализация.
— Да нет же, ты сможешь. Ты же адвокат.
— Какие улики Феррагамо собирается представить в суде в качестве доказательств?
— Да у него ни черта нет. Но ты же наверняка слышал такое выражение: «суд присяжных Нью-Йорка может предъявить обвинение даже сандвичу с ветчиной». Слышал?
— Да.
Большое жюри присяжных в Нью-Йорке заседает всегда за закрытыми дверями. Двадцать три человека присяжных рассматривают дела в отсутствие обвиняемого и его адвоката. Поэтому, имея на руках лишь материалы обвинения, Большое жюри обычно голосует за предание обвиняемого суду. Можно было с уверенностью сказать, что в случае с Белларозой так и будет. Я спросил:
— Так ты думаешь, что Феррагамо пытается запугать тебя тем, что передаст дело в суд?
— Да. Обычное жюри присяжных оправдало бы меня, так как у Феррагамо нет доказательств моей вины. В этом случае судебный процесс не состоялся бы. Но Феррагамо выбрал другую тактику — он созывает пресс-конференции. Он чертовски любит пресс-конференции. Он рассказывает всем, что мафия взялась за отстрел колумбийцев, ребят с Ямайки, и так далее, и тому подобное. Это же вранье! Мы же все занимаемся своими делами и друг другу не мешаем. Затем он заявляет: «Беллароза лично пристрелил Хуана Карранцу, чтобы преподать урок цветным». Понимаешь? Поэтому колумбийцы воют от ярости, они же все очень крутые. Да они хуже итальянцев, я тебе скажу. Сейчас у них в планах решить все mano a mano. Карранца был у них большим человеком. Но мне теперь придется опасаться своих собственных людей. И знаешь почему? Потому что они не хотят кровавой бани, они толстые и сытые. А южноамериканцы — голодные и злые. Они новички и поэтому землю роют. Они не слишком умные, но дело свое делают. Возможно, из-за своей тупости они не лезут ко мне со своими пушками. Так вот что они делают, эти южноамериканцы. Они идут к моим друзьям и говорят им: «Давайте решим эту проблему еще до того, как Фрэнка будут обвинять в суде, до того как у нас у всех появятся неприятности. У нас хватает своих проблем, зачем нам еще одна головная боль с этим Белларозой?» И мои приятели могут в ответ сказать: «Мы разберемся с Фрэнком». Понимаешь? Эти сукины дети могут продать меня, лишь бы спасти свои шкуры. Даже притом, что они отлично знают о моей непричастности к смерти Карранцы. Десять, двадцать лет назад итальянец сказал бы цветному на такое предложение: «Пошел к черту, пока я не оторвал тебе яйца!» А теперь, как видишь, все по-другому. Весь мир перевернулся с ног на голову. Понимаешь?
Да, это-то я понимал. Выяснилось, что даже мафия с трудом приспосабливается к обновившемуся Новому Свету.
— История, которую ты, Фрэнк, мне только что рассказал, совершенно потрясающая. Но я не вижу для тебя никакого выхода из этого положения, — проговорил я.
Он залился смехом.
— Подожди, может быть, тебе в голову придет хорошая мысль. Мне действительно нужен классный адвокат для переговоров с Феррагамо. Он — ключевая фигура в этом деле. Надо, чтобы он созвал еще одну пресс-конференцию и заявил, что у него появились новые улики по делу Карранцы или что у него нет никаких улик. Тебе нужно поговорить с ним именно об этом.
— Но, возможно, я не верю в то, что рассказываешь ты.
— Поверишь, если увидишь лицо Феррагамо, когда он узнает, что я в курсе его игры.
Насколько я понял, Беллароза был человеком, доверяющим своим инстинктам. Ему не нужны были неопровержимые доказательства для того, чтобы отдать приказ об уничтожении человека, которого он заподозрил бы в предательстве. Все, что ему требовалось, чтобы отдать такой приказ, — это бегающие глаза, случайно оброненное слово или фраза. Вот и в случае с Феррагамо он сначала придумал мотив преступления, а потом сразу обвинил в этом преступлении человека. Я вовсе не имею ничего против инстинктов, я сам доверяю своему чутью, когда выступаю в суде, а полицейские вообще каждый день руководствуются чутьем в своей работе. Но Фрэнк Беллароза, которому его инстинкты помогли выжить и остаться на свободе, пожалуй, чересчур доверился своей способности подозревать об опасности, отличать друзей от врагов и читать мысли других людей. Именно поэтому я и очутился здесь — Фрэнк Беллароза в два счета прикинул, кто я, и решил, что я буду ему служить. Интересно, верно он рассудил или нет.
Беллароза продолжал:
— Генеральный прокурор Нью-Йорка Лоуэнштейн даже слышать не хочет об этом деле. Я узнал от близких к нему людей, что он считает все эти обвинения чепухой. Что ты об этом думаешь, советник?
— Не могу сказать ничего определенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88