Тревога, начало пожара, проявленная Симоном храбрость и, наконец, несколько выдуманных мною по ходу дела эффектных деталей. Нурей был потрясен.
— Когда же это произошло? — спросил он.
— Не более получаса назад.
— А я ничего не слышал. Правда, когда я читаю… Много сгорело?
— Не особенно.
— Сильное было пламя?
— О! Хороший вопрос. Дело в том, что огонь не успел разгореться как следует. Фактически горело только одно кресло.
— Какого цвета был огонь?
— Знаете, это—то и странно… Теперь, когда вы спросили, я вспоминаю, что языки пламени не были красными. Скорее голубоватыми, как когда поджигают пунш, понимаете?
— Все совпадает, — пробормотал Нурей. — Так я и знал!
Вид у него был как у кота, который только что проглотил канарейку.
— Я же говорил вам, — продолжал он, — это было неизбежно! Все начинается с безобидных явлений: движутся неодушевленные предметы, падают со стен картины и тому подобное. А потом наступает следующий этап, весьма опасный, и он может очень плохо кончиться…
Нурей потер руки, плотоядно улыбнулся и добавил:
— Так оно и будет, я уверен. Начало уже положено… Что ж, поживем — увидим!
Он встал, взял меня под руку и вывел в коридор.
— Такого рода пожары выглядят совсем иначе, чем обычные. Огонь при этом обычно низкий, как будто горит газ. И возникает он в самых неожиданных местах — в одежде, в обивке мебели… Все это — классические признаки.
— Но отчего он возникает?
— Считается, что вокруг некоторых людей происходит нечто вроде изменения структуры воздуха, что вызывает возгорание — как во время лесных пожаров жарким летом.
Любит же этот тип повыступать! Особенно ему нравится, что я никак не решу, верить ему или нет. И он наносит мне последний удар.
— Искать виновника где—то далеко нет смысла. Это наверняка мсье Ролан. Разумеется, он делает это не намеренно, но все же он весьма опасен… Пожалуй, я уеду из замка раньше, чем собирался.
В этот момент мы подошли к четырнадцатой комнате. Служанка как раз выносила из комнаты мебель, которую огонь не тронул: ширму, стулья, ночной столик.
— Какое несчастье! — вздохнула она. — Мсье этого не заслужил…
— А где он? — спросил Нурей.
— Внизу, с друзьями. Ждет приезда жандармов.
С порога комнаты мы увидели почерневшие стены и покоробившийся от жара ковер. А посредине стоял каркас обгоревшего кресла. Это было унылое зрелище. Я подумал: «А ведь такой же огонь может вспыхнуть и в моей комнате, ночью…» И еще мне в голову пришла одна совсем сумасшедшая мысль: «А что, если мой зуав, которого я ношу в кармане, воспринимает флюиды сумасшедшего старика? Не вызовет ли он…»
Видишь, какими глупостями я занимаюсь?.. Но и это еще не все! Сейчас я заканчиваю писать, потому что буквально падаю от усталости. Я теперь боюсь заснуть так же, как боится анестезии больной, попавший на операционный стол. Если ты не получишь от меня новых вестей, значит, я погиб в огне. Прощай!»
Мэтр Робьон рассеянно обнял сына за плечи.
— Как спалось?
— Неплохо, — солгал Франсуа.
— Я забронировал для тебя номер в гостинице «Океан».
— Зачем?
— Затем, что это место не для тебя. По—хорошему, надо было бы отослать тебя в Париж, но я не хочу зря волновать маму. Пойми меня правильно, Франсуа, это не наказание тебе. Это всего лишь предосторожность. Обедать мы будем вместе, так что ты не будешь чувствовать себя одиноким.
— А где ты будешь ночевать?
— Здесь. Судя по всему, мне придется остаться в замке еще на два—три дня. Потом мы вернемся домой… несолоно хлебавши.
— Ты так ничего и не нашел?
Мэтр Робьон похлопал сына по плечу.
— Ты разочарован, малыш? Вот что я тебе скажу: если бы моя задача была обвинять, то, возможно, я указал бы кое на кого властям. Но нам, адвокатам, не пристало давать ход своим подозрениям. Ты видишь, я говорю с тобой, как с коллегой, правда, немного слишком импульсивным. Если у нас и появляется какая—то идея, приходится держать ее при себе.
— Ух, — облегченно вздохнул Без Козыря. — Значит, идея у тебя все—таки есть?
— Разумеется. Но никаких доказательств. Я долго искал хоть какую—то зацепку, но в конце концов был вынужден согласиться с заключением полиции. Кроме того, я разыскивал человека, который хотел купить это имение. Должен признать, сначала я ошибался; правда, которая мне открылась, ужаснула меня. Когда—нибудь ты поймешь, что реальность бывает иногда страшнее самых худших подозрений… Так что не стоит больше ворошить эту историю. Рауль Шальмон уже смирился с неизбежным. Бюжей превратился в предмет нездорового любопытства всей округи; единственный способ избавиться от всех этих журналистов, недоброжелателей и слабоумных — продать замок за любую цену. Что же касается тог, кто убил старики Шальмона, то сейчас это уже не имеет значения. Главное теперь — не допустить новой трагедии.
Франсуа даже подскочил.
— Ты думаешь, что…
— Я ничего не думаю. Я просто считаю, что за всеми этими театральными эффектами стоит чей—то тщательно продуманный план… А теперь кончай пить кофе и иди собирать чемодан.
7
«Гостиница «Океан», комната 24.
Среда.
Дорогой мой калека!
Итак, я покинул Бюжей. Делать было нечего — папа решил твердо, и мне пришлось подчиниться. Он так спешил удалить меня из замка, будто опасался, что там может случиться что—то похуже прежнего… Что у него на уме? Это тайна. Однако совершенно очевидно, что папа напрочь отметает теорию Альфреда Нурея, если, конечно, это можно назвать теорией. Пользуясь выражением, которое тебе так не нравится, — одно из двух. Либо прав Нурей, обвиняющий во всем некие неизвестные нам способности человеческого разума, — либо мой отец, который считает, что существует некий вполне реальный злоумышленник, действующий преднамеренно и методично. Спрашивается, во имя чего? Если этот таинственный преступник — Ролан Шальмон, то зачем ему понадобились навоз в машине, булыжники на камине и пожар в запертой комнате? Не говоря уже о загадочной смерти старика Шальмона. Нет, эта теория не проходит. Папа у меня, конечно, гений, но тут он, кажется, ошибается.
И вот я заперт в этом тоскливом отеле. Здесь нет фисгармонии… в общем, нет той атмосферы… Я оказался в центре внимания. Хозяйка все время пытается что—нибудь из меня выудить, а Сильветта, горничная, то и дело повторяет: «Не правда ли, здесь лучше, чем в Бюжее? По крайней мере, здесь вас никто не отравит. (И почему ей в голову пришла такая странная мысль?) А правда, что вы видели привидение?..» Я стараюсь отшучиваться, не принимать все это всерьез, но напрасно. Знаешь, мне уже хочется в Париж!
К счастью, остается пляж — великолепное место для встреч. Здесь я встречаюсь с Нуреем и с кузеном Дюрбаном, и они держат меня в курсе расследования, которое ведут в Бюжее жандармы. Эти бравые ребята свято уверены, что, собрав воедино все подробности происшедшего: точное время, вплоть до секунды, описание причиненного ущерба, показания абсолютно всех свидетелей, — они смогут понять, что происходит в Бюжее. Нурей только пожимает плечами: у него есть занятия поинтереснее. С тех пор как он вбил себе в голову написать роман о Бюжее, он тайком фотографирует там каждый уголок. Ему приходится торопиться — Симон предупредил его, что он сможет прожить в замке еще не более трех—четырех дней. Рауль увольняет прислугу. Я испытываю странное ощущение, наблюдая этот стремительный конец. Почему у меня так щемит сердце?..
Что до Дюрбана, то он и не думает ломать себе голову. Для него пожар в четырнадцатой комнате — лишь очередная выходка этого сумасшедшего дома. Не более и не менее.
Папа по—прежнему работает, не покладая рук. Он снова ездит в Ля Рошель, и я вижу его только за обедом. Папа, который всегда готов отдать должное хорошему столу, теперь хватает куски на ходу! А я… Что я могу поделать? Что бы ты сделал на моем месте? (Извини, я забыл про твою сломанную ногу.) Я гуляю по окрестностям, хожу в лес Сомонар (он великолепен!), в Котиньер. Там есть маленький порт, где сушатся голубые рыболовные сети. Я, Без Козыря, известный сыщик, постепенно превращаюсь в туриста! Впервые в жизни я зеваю, глядя на океан. Не исключено, что следующее письмо я пошлю тебе уже из Парижа. Чао, Марионетка!
Четверг.
Привет паралитику от слепца!
Слепец — это, конечно, я, потому что мой мысленный взор постоянно затуманен желанием докопаться до истины. Я захлебываюсь, я тону и не нахожу ответа. Что папа имел в виду, когда сказал: «За всеми этими театральными эффектами стоит чей—то тщательно продуманный план»? Заметь, эта мысль возникала и у меня. Я даже тебе писал, что кто—то пытается заставить нас уехать. Помнишь песню покойного Клода Франсуа[18] — «Что ушло, вернется вновь»? У меня из головы не выходит ее мелодия, только я сочинил к ней свой собственный текст: «Плана нет. О нет, план есть». И так все время!
В таком бесцельном времяпрепровождении есть и своя положительная сторона: теперь, кажется, я могу объективно оценить бредни Нурея насчет потусторонних сил. Даже странно, как я мог во все это верить?.. Возьмем хотя бы крестик в моем чемодане. Все понятно: его туда просто подложили. Испачканная машина семьи Биболе? Значит, кому—то понадобилось это сделать. Пожар? Налицо поджог. План есть! План существует! И знаешь, что меня в этом убеждает? То, что светит солнце, что его лучи не оставляют на песке пляжа ни единой тени, что жизнь прекрасна!
Я знаю, что ты мне на это ответишь: «Раз есть план, должен быть и тот, кто его придумал». Так вот, в данный момент мне это безразлично. Главное — что мне удалось избавиться от наваждения, затуманившего мой мозг. Может быть, я и ошибаюсь; я не претендую на то, чтобы быть умнее всех этих ученых, на которых ссылался Нурей. Может быть, в самом деле существуют на свете места, где происходят необъяснимые вещи, — Бюжей, например. Но я об этом больше не думаю и сплю спокойно. Я гуляю, не оглядываясь то и дело по сторонам, а маленький зуав, которого я ношу в кармане, больше не талисман, приносящий счастье или горе, а просто оловянный солдатик, и ничего более. Я свободен, старик, и это главное. Пусть я идиот, поскольку по—прежнему ничего не понимаю, но идиот свободный! Я отправляюсь купаться; закончу письмо, когда вернусь.
16 часов. Дорогой старина, я ужасно зол. Я должен помнить, что моему воображению нельзя доверять. Купаясь и загорая, я не имел права пускать свои мысли на самотек. Они не замедлили этим воспользоваться! Итак, план! Но кто из обитателей Бюжея мог быть его автором? Разумеется, не Дюрбан. Тем более не Рауль, у которого рушатся все надежды. И не Ролан — тот просто не в своем уме. И не Симон, потому что он окажется на улице, если замок будет продан или сдан в аренду. Тогда кто же? Только не отвечай: «Никто». Ведь может существовать сообщник — сообщник одного из четверых…
Обращаю твое внимание, что лично я тут ни при чем. Я не имею никакого отношения ко всем этим умозаключениям, которые крутятся у меня в голове. Напрасно я пытаюсь остановить их: процесс продолжается помимо моей воли… Итак, вряд ли сообщником обзавелся кузен Дюрбан: он бы до этого просто не додумался. Рауль тоже отпадает: он прекрасно разорится и сам по себе, без посторонней помощи. Симон? Вряд ли, ведь он такой осторожный… А вот Ролан — этот может. Клянусь, эта мысль меня ошеломила. И однако…
«Начнем с самого начала, — шепчет мне в ухо непрошеный собеседник. — Когда произошло убийство, полицейские решили, что какой—то бродяга проник в комнату старика, убил его и сбежал через парк. А кто в это время был в парке? Кто не заметил убегающего? Иначе говоря, кто был с ним заодно? Не кто иной, как Ролан! Уцепившись за конец этой веревочки, можно продвигаться по лабиринту; только вместо того, чтобы идти к выходу, ты устремляешься в лапы к минотавру![19] Вместо ответа ты натыкаешься на новую загадку, похуже прежней. Теперь придется искать объяснения этим штучкам с камнями, навозом, крестиком и т.д. Неужели все это проделки таинственного сообщника? А почему не самого Ролана, если учесть, что после смерти отца он впал в тихое помешательство?» На это я быстро нахожу ответ: «Здорово у тебя получается. По—твоему, бедняга Ролан был достаточно хитер, чтобы заиметь сообщника, и в то же время настолько слаб духом, чтобы сойти с ума?» Но мой собеседник ничуть не смущается. Похоже, он принимает меня за недоумка. И спор возобнавляется.
«Ролан под влиянием пережитого потерял разум. Он не мог поверить, что такой человек, как его отец — деспот, тиран, властный, невыносимый, — мог умереть. Он должен был продолжать существовать в какой—то иной форме, еще более ужасной, чем прежнее обличье, обличье злобного старца. Устраивая все эти фокусы, этот сумасшедший воскрешал мертвеца!»
Поверь, я не придумал этот диалог. Это спорят во мне Франсуа и Без Козыря. Они спорят все время, пока я вышагиваю долгие километры по пляжу; мне кажется, в движении легче докопаться до истины. По—моему, Без Козыря побеждает. Мне нравится его мысль о том, что, приняв в той или иной степени участие в убийстве старика, Ролан впал в отчаяние и, чтобы как—то умилостивить мертвеца, придумал ему новую форму жизни. С одной стороны, это довольно логично, хотя с другой — попахивает метафизикой.
Так быстро сдаваться мне не хотелось. «Ну хорошо, — ответил я ему. — Но твое объяснение просто чудовищно. Ведь тогда этот несчастный Ролан становится всего лишь выразителем злой воли призрака…»
Тут он перебил меня с ехидным смешком:
«А Гамлет?» — «Что Гамлет?» — «Ведь он совершал чудовищные поступки, правда? Спроси хоть у Поля».
(Как будто такой закоренелый технарь, как ты, старик, знает, кто такой Гамлет! Видишь, как изворачивается этот хитрец?)
Короче, я пытался спорить, возражать, но в конце концов был вынужден скрепя сердце принять версию Без Козыря. Ведь, несмотря ни на что, мне Ролан очень нравится, и, что бы ни говорил Без Козыря, мои обвинения остаются чисто теоретическими. Итак, я перехожу в атаку:
«Тогда кто, по—твоему, его сообщник?»
Похоже, я попал в самое его уязвимое место.
«Не знаю, — признался он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15