— Нет, Люсьен, дослушайте меня до конца. Я уже сказала вам, что Мойна ненавидела Эдмунда. Она говорит, что считает его никчемным, недостойным верности Памелы. Она ненавидела его за то, что он грубо обошелся с Памелой, за то, что зачал ребенка с Мелани, за то, что лишил наследства вас — даже несмотря на то, что сама устроила это. Мойна поила их своими зельями, чтобы они лишались сил год от года, чтобы они страдали, ожидая вашего возвращения. Она надеялась, что вы убьете их обоих за то, что они учинили над Памелой и над вами.
— Так я был предназначен на роль палача? Вы рассказали все это, чтобы развеселить меня, Кэтрин? — перебил он. — Должен вам признаться, вы переоценили свои возможности.
Он почти не обратил внимания на то, что Кэт поднялась со своего кресла, подошла к нему, положила руки ему на плечи и еле слышно закончила:
— Люсьен, я не знаю, хорошие это новости или плохие, и вполне может оказаться, что Эдмунд уже болен необратимо. Но по крайней мере, теперь мы знаем все. По крайней мере, мы можем пытаться что-то предпринять.
— Предпринять — для чего? Все кончено, Кэтрин, дело сделано. И нет пути назад, и нам не вернуть того, что случилось.
— Это верно. И все же кое-что еще, может быть, и удастся. Понимаете, у Эдмунда несколько недель назад случилось что-то вроде удара, но до того он не был болен. Не был болен по-настоящему. Мойна искусна в составлении не только любовных зелий. Все это время — скорее всего сразу после смерти Памелы и вплоть до нескольких последних дней — Мойна потихоньку травила Эдмунда посредством точно рассчитанных порций белладоны и ядов каких-то змей.

Часть четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РАЙ
1814

…Возникнут снова Небо и Земля —
Обитель праведников, где они
Дни золотые, после долгих мук
И золотые, славные дела,
Возвеселясь в любви и правде, узрят.
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
ГЛАВА 22

…Я чувствую, меня влекут
Природы узы; ты — от плоти плоть,
От кости кость моя, и наш удел
Нерасторжим — в блаженстве
и в беде!
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Он придет к ней сегодня вечером. Их единение неизбежно, подобно восходу солнца, подобно смене времен года, подобно морскому приливу во время полной луны.
Вся их предыдущая жизнь, все перенесенные ими невзгоды — и вместе и порознь — были лишь прелюдией этому.
Весь нынешний день они действовали вместе. Вместе отправились в комнату Эдмунда и вышвырнули все маленькие коричневые пузырьки с Мойниными «укрепляющими». Вместе они постепенно, как можно мягче объяснили все Эдмунду, чьи обильные слезы скорее говорили об облегчении, нежели об унижении и гневе.
Сообща они отправились и на поиски Мелани, но добились только того, что узнали, что она снова исчезла. Люсьен пришел к выводу, что она отправилась на свидание с каким-нибудь молодым крестьянином. По крайней мере, Кэт именно так объясняла ее постоянные длительные отлучки. И если это действительно так, Мелани должна вернуться к себе в спальню незадолго до обеда и оставаться там весь вечер, не испытывая голода и отсыпаясь до полудня следующего дня.
Сидя за поздним ланчем в малой столовой — довольно странной трапезой, во время которой никто так и не донес свою вилку до рта, — они с Люсьеном ввели Гарта в курс последних событий. Гарт, к которому Кэт испытывала все большее расположение, выслушал внимательно, не задавая вопросов, а лишь предлагая по мере надобности свои услуги. Он сказал, что собирался навестить днем Гая, но передумал и с удовольствием поможет Хоукинсу ухаживать за Эдмундом.
Только после этого Люсьен позволил себе вспомнить о своем состоянии (причем Кэт была уверена, что отнюдь не лучшем) и отправился к себе отдыхать. Кэт, в свою очередь, провела около часа возле Эдмунда, карауля его сон и с ужасом вспоминая о том, как не один и не два раза убеждала его в необходимости принимать лекарства. Наконец она попросила Хоукинса сменить ее и отправилась в свою собственную постель.
Таким образом, остаток дня прошел вполне спокойно. Мэри заботилась о Нодди, а Мойна по-прежнему сидела запершись в своей каморке в северном крыле.
Но уже близился вечер.
Проглотив несколько крошек хлеба и холодного ростбифа, который доставил ей в комнату добросердечный Хоукинс, Кэт надолго забралась в ванну. Она методически скребла свое тело от макушки до самых пяток, превратив очередное купание в ритуальное омовение, которое должно было смыть с ее тела прошлое, приготовив его к будущему.
Накинув на себя старую ночную сорочку, она уселась на пушистом ковре, чтобы причесать мокрые волосы возле огня, который разожгла в камине одна из горничных. Она улыбалась, следя за тем, как серебряные зубья мелькают в длинных прядях, поблескивая в огне камина. Это вновь напомнило ей о том, как заботилась о ней Эмми, и Кэт мысленно пообещала сама себе, что она обязательно снова возьмет к себе эту девушку. Эмми составляла часть ее прошлого, но теперь это прошлое стало доступным. Прошлое стало будущим.
Будущее. Какое чудесное слово. Отныне оно полностью принадлежит ей, и она вольна им распоряжаться. Она может оставаться вместе с Эдмундом, вместе с Нодди — но только если сама того пожелает. Она может вернуться в Ветлы или отправиться в Италию и прогуляться по Колизею. Отныне она свободна делать все, что захочет, жить там, где захочет.
Свобода. Еще одно чудесное слово. Свобода выбора. Свобода отдать свое сердце, свою любовь, свое тело и душу перенесшему страдания незнакомцу, вовлеченному судьбой в ее орбиту — неожиданному, непредвиденному.
Но вот нынешним вечером, исцеленный от всех своих ран, он придет к ней. И они будут любить друг друга. И на то будет ее свободная воля. И если он покинет ее завтра, если не захочет ее больше видеть, она сможет пережить это и не попасть снова в царство теней. И не он наградил ее такой силой, такой способностью жить. Она сама заслужила ее.
И будь на то их воля, вместе, благодаря прожитым рука об руку годам, благодаря детям, которых они подарят этому миру, они обретут свое право на бессмертие.
В комнате сгустились сумерки, так что была видна одна Кэт, застывшая возле угасавшего огня, лениво перебирающая пряди длинных волос, продолжающая грезить наяву — и с улыбкой ждущая.
Люсьен вылез из ванны и потряс головой, стряхивая воду, словно спаниель после купания, прежде чем принять из рук Хоукинса подогретое полотенце. После того как он принял ванну, Хоукинс счел возможным проинформировать его о состоянии Эдмунда, остававшемся практически неизменным. По-видимому, требовалось время, чтобы организм успел вывести все яды.
Он отослал Хоукинса, предпочитая одеваться без посторонней помощи, остановив выбор на светло-коричневых брюках и простой белой сорочке с мягким воротом. Перед высоким зеркалом он тщательно причесался, а потом взял кольцо с рубином и надел его на палец.
На выходе из гардеробной он принял от Хоукинса бокал кларета, выпил его, стоя возле камина, устремив вдаль рассеянный взор.
Не чересчур ли это скоро? Не торопит ли он события, не давит ли на нее, не требует ли слишком многого? Она может все еще находиться под впечатлением прошлого вечера, когда он явился, по ее выражению, «насильничать», и не в состоянии понять, что он чувствует на самом деле.
Как давно он полюбил ее? Час назад? Неделю? Целую вечность? Она была первой, кого он увидел в Тремэйн-Корте после возвращения с Полуострова, первым человеком, чье присутствие он проклял, сочтя ее в какой-то степени ответственной за его мучения, за его боль. Ее рука была первой, чье холодное прикосновение он ощутил в горячечном бреду. Ее глаза были первыми, которые призвали его вернуться к жизни. И она же первая была готова презирать его за слабость, если он не заставит себя продолжать жить, думать, задавать вопросы.
И от нее же исходила та преданность и сила, что научила его способности прощать, что показала ему: единственный путь в будущее пролегает через способность жить со своим прошлым.
Не прекращая борьбы со своими собственными тяготами, она нашла в себе силы, чтобы встать на защиту Эдмунда и Нодди, в то время как любая другая более опытная женщина на ее месте постаралась бы поскорее убраться из Тремэйн-Корта подобру-поздорову.
И она не побоялась столкнуться с ним, она стояла с ним нос к носу и не отступала ни на дюйм.
Она полюбила его. Нет и не может быть иного объяснения, иной причины ее желанию помочь ему прошлой ночью, помогать ему всякий раз, когда он нуждался, хотя бы у него и не хватало духа просить о помощи.
Скоро этому будет положен конец. Мелани, больная, с помутненным разумом женщина, не сможет больше вмешиваться в их жизнь, хотя и неприятно заточить такую красавицу на всю ее жизнь. Эдмунд поправится — он просто обязан поправиться, ведь он нужен Нодди. Сын наверняка даст ему силы и волю, чтобы вернуться к жизни.
А леди Кэтрин д'Арнанкорт будет вольна покинуть их или остаться — как ей заблагорассудится.
Люсьен понимал, что не станет удерживать ее; он не стал бы удерживать ее даже в том случае, если бы имел на то власть — ибо она заслужила право самой избирать свое будущее. И если в этом будущем нет места ему — что ж, он не будет прекословить ей.
И если она оставит его в своем стремлении к свободе, если он вновь останется одинок и предоставлен самому себе — он не рухнет в пучину отчаяния. Этого не случится. Никогда не случится вновь. Он стал теперь намного мудрее, на сотню лет мудрее — и на тысячу лет сильнее.
И все же, увы, он будет скучать по ней.
Люсьен поставил пустой бокал на каминную полку и направился к двери, понимая, что не имеет права заставлять ее ждать слишком долго. Она знает, что он придет к ней этим вечером. Он должен прийти к ней — пусть даже после того он будет обречен на разлуку до конца своих дней.
Он хотел бы остаться с ней навсегда, он хотел бы, чтобы она полюбила его навсегда. Но даже если этому не суждено осуществиться, ничто в мире не лишит их этой ночи.
Прежде чем Люсьен успел произнести хоть слово, Кэт уже знала, что он вошел в комнату. Ручка ее двери тихонько щелкнула, как только пробило одиннадцать. Она осталась сидеть как сидела, на пушистом ковре у камина, в старой сорочке, перетянутой шнурком на талии, голые ноги откинуты в сторону, длинные волосы распущены и свисают на спину. Она ждала.
Он подошел к ней вплотную. Его шаги были почти неслышны. Она не пошевелилась, даже не обернулась.
— Кэтрин? Все в порядке, не так ли? Я уйду, если ты хочешь. Или мне остаться?
Она не в силах была вымолвить ни слова, ответила на его вопрос лишь легким кивком, но и этого было вполне достаточно. Она слышала, как с шелестом падает на пол его одежда, потом он встал на колени подле нее.
Она затаила дыхание, когда он откинул за спину ее длинные волосы и положил руки ей на плечи, лаская ее шею большими пальцами, казавшимися страшно горячими на ее прохладной коже. И она ответила — она откинула голову назад и прижалась к его обнаженной груди, а он наклонился, и его губы легонько прикоснулись к ее шее.
Она облизала внезапно ставшие совершенно сухими губы, а потом прикусила нижнюю, чтобы заглушить глухой блаженный стон. Она не чувствовала никакого нетерпения. Все, что она ощущала, — это присутствие Люсьена, его близость, его любовь. Ни страха, ни сопротивления, одна лишь расслабленная мягкость, готовность отдать ему все. Он тихонько погладил ее, от чего у нее по спине побежали мурашки.
— Кэтрин. — Она услышала его шепот, в то время как его руки не спеша сняли сорочку с ее плеч, обнажив ее грудь. Она проглотила застрявший в горле комок и зажмурилась, а его руки скользнули вниз, и вот они уже подхватили ее груди, и его пальцы легонько гладят соски. — Моя милая Кэтрин…
Ей казалось, тело ее растворяется под его ласками. А его дыхание участилось, выдавая его волнение, опасение повредить ей, напугать ее.
Она приподняла голову, открыла глаза и зачарованно смотрела, как его правая рука оставила ее грудь, чтобы опуститься ниже по животу, описывая на нем маленькие круги. Казалось, он открывает ее для себя, наслаждаясь одним видом ее тела. Она не ожидала такого, она даже надеяться не могла на такое, но вскоре она ощутила у себя в животе словно некую тяжесть, которая все росла и превратилась в желанный, знакомый жар, который спустился вниз. И совершенно естественным движением она раздвинула ноги, позволяя ему проникнуть повсюду, куда он хотел.
Она доверилась ему полностью. Она поверила, что он не причинит ей зла, не повредит ей, и она дала ему знать об этом доверии. Она продолжала наблюдать за тем, как его пальцы скрылись у нее между бедер, как они ласкают самые потаенные уголки ее тела. И это не смущало ее. Наоборот, приводило в восторг.
Она повернулась поудобнее, стараясь не выскользнуть из объятий его левой руки, и поцеловала его в плечо, молчаливо прося обнять ее еще крепче. Прижать ее еще сильнее. Научить ее, как надо его любить.
Он повернул ее, не выпуская из рук, так, чтобы она улеглась на теплом пушистом ковре, и лег рядом, подперев рукой голову. Он казался ей невообразимо прекрасным, юным и влюбленным.
— Здравствуй, моя милая Кэтрин, — сказал он, и от его полной любви улыбки сердце ее растаяло. И тогда, к собственному удивлению и стыду, она разразилась слезами. — Не надо плакать, любовь моя. — Его голос звучал ласково, он гладил пальцами ее щеки. — Я никогда не обижу тебя.
Кэт потрясла головой, шмыгнула носом, и постаралась объяснить:
— Я знаю. Я плачу потому, что это нечестно по отношению, к тебе. Я должна была быть девственной. Ты заслужил девственницу. А я родила ребенка, Люсьен, — ребенка, которого не хотела, но которого любила и оплакивала. И ты не сможешь об этом забыть, даже если захочешь. На моем теле остались позорные шрамы от прошлого.
Она знала, что ее слова ранят его, но все равно взяла его руку и положила на два синеватых шва, пересекавших ее живот с правой стороны — пожизненная мета на теле женщины, чье тело было колыбелью для новой жизни.
Его пальцы погладили эти шрамы, и он так долго не сводил с них взгляда, что Кэт невольно съежилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52