Кэт полагала, что знает. Он должен был уже привыкнуть к тому, что имеет власть над женщинами. Наверняка Кэт не первая, которая не устояла перед ним.
— Почему, Кэтрин? Вы — образованная женщина, более образованная, чем многие другие дамы. У вас явно благородные манеры и происхождение. Вы считаете необходимым запирать на ночь дверь — даже здесь, в Тремэйн-Корте. Вы носите в кармане кинжал для самозащиты — или по крайней мере носили. Не могу передать вам, какое облегчение я испытываю, зная, что этот кинжал теперь в моем распоряжении. Но продолжим: вы целуетесь — прошу извинить меня за упоминание вслух о том, о чем вы предпочли бы умолчать, — как неофитка, припадающая к кресту на первом причастии. Но при этом — еще раз простите меня покорно — вы родили ребенка. И ваша история, коль скоро в ней должно заключаться объяснение столь разительного несоответствия, не может быть скучной.
— Может быть, я когда-нибудь напишу книгу и прославлюсь, — кратко заметила Кэт, сгоняя бабочку — просто чтобы что-нибудь сделать, чтобы не сидеть неподвижно.
Люсьен сжал ее руку — не сильно, как тогда, когда он старался отобрать у нее кинжал, а мягко, словно опасаясь причинить вред ее нежной коже. Его прикосновение каким-то странным образом подействовало на нее: ей показалось, что она теряет равновесие и вот-вот упадет к нему в объятия.
— Кэтрин, простите меня, — произнес он, в то время как она всматривалась в его глаза, стараясь разглядеть то, отчего этот мужчина казался ей таким притягательным. — Я вел себя глупо, когда разозлился на вашу попытку положить конец тем дурацким пьескам, которые повадился разыгрывать перед Эдмундом. Вы заставили меня признаться, что я все-таки помню свое детство. Это пошло на пользу и ему и мне. Вы ведь знаете, что я навещал его только из-за данного вам обещания. О Боже, я чувствую, что опять должен буду начать извиняться. Похоже, я обречен постоянно в чем-то извиняться перед вами. — И он, не выпуская ее руки, стал легонько гладить пальцем ее ладонь, отчего она затрепетала.
— Вы знаете, что сами во всем виноваты. Если бы вам не приспичило так противопоставлять себя всем и вся, у вас не было бы нужды в извинениях, — устало произнесла она, изо всех сил стараясь найти решимость и убрать руку, но так и оставаясь неподвижной.
Он рассмеялся, поцеловал ее ладонь и разжал пальцы. Кэт подавила в себе желание прижать эту ладонь к щеке.
— Тише, Кэтрин.
И он мгновенно помрачнел, а его темные глаза так впились в нее, что она испугалась.
— Я сам виноват. За последний год я успел убедиться, и особенно находясь здесь, что в Тремэйн-Корте для меня не может быть хорошего. Раз-другой я делал попытку подавить в себе это убеждение, особенно после вашего последнего письма, даже посмел вернуться сюда и на что-то надеяться. Но в ответ на каждую такую попытку жизнь била меня еще больнее. Вы когда-нибудь отступали перед жестокостью жизни? — Он покачал головой. — Глупый вопрос. Ведь иначе вы не скрывались бы здесь, в Суссексе, правда? И сейчас вы были бы в Лондоне и разбивали бы сердца поклонникам направо и налево, красуясь на майском фестивале. Вы не обязаны отвечать мне, но, пожалуйста, не пытайтесь лгать, Кэтрин. Я не поверю.
Он устремил взор куда-то в пространство, за деревья, залитые солнечным светом, в голубую даль, и его темные глаза подернулись дымкой, словно он видел нечто неуловимое для ее взгляда, то, что делало его несчастливым.
— Здесь все выглядит таким красивым, Кэтрин, таким мирным, — наконец сказал он. — Странно, не так ли? Тремэйн-Корт с виду никак не походит на дом, где разбиваются сердца.
Он выпрямился, глядя на нее, и от его безрадостной улыбки у Кэт защемило сердце.
— О Боже… В чем тут дело — вы не знаете, дорогая? Вы не находите, что я становлюсь великим философом прямо у вас на глазах?
Дорогая. А ведь он был так открыт с ней, так честен, а потом окатил ушатом холодной воды. Ну зачем ему обязательно все отравлять? Дорогая. И никуда от этого не деться. Все замки и засовы снова на месте. Он снова оттолкнул ее. Невольно Кэт протянула руку и коснулась его плеча. Она считала себя такой близкой ему, такой нужной. Она не позволит ему снова это разрушить.
— Не надо, Люсьен. Не надо снова ощетиниваться. Мне гораздо больше нравится, когда вы просто человек.
Он накрыл ее руку ладонью.
— Человек, Кэтрин? Я бы скорее назвал это чрезмерной чувствительностью, временами переходящей в откровенную сентиментальность. Ведь даже вам, моя милая, придется признать, что вряд ли этот дом назовешь счастливым. Да, Эдмунду стало немного лучше, но ведь это может оказаться лишь ремиссией. Хотя вы рассчитываете на изменения благодаря моему присутствию.
— Я знаю, — отвечала Кэт еле слышно, просто потому, что ощутила, как ему необходимо услышать ее согласие. Его темные глаза, когорые только что были безжизненными и пустыми (как когда-то и ее собственные), теперь казались большими и смущенными. Он мог бы продолжать уверять ее в том, что навещал Эдмунда только благодаря ее настояниям, однако она-то знала, что настоящая причина вовсе не в этом, а в нем самом. Если Кэт чему-то и научилась за свою жизнь, так это пониманию того, что всегда легче простить, чем всю жизнь цепляться за свою ненависть и гнев. И после года, прожитого в сумеречном мире, года, занятого возведением стены вокруг собственного сердца, дабы не позволить гневу покинуть его — Люсьен успел тоже усвоить этот урок, — Кэт была уверена в этом.
— А кроме того, есть еще Мелани, бедная, исковерканная Мелани, — через несколько минут продолжил он, и Кэт вернулась мыслями к тому, что было сейчас для Люсьена главной трудностью, — способности самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Он же, не замечая, что делает, сжал ее руку так, что ей стало больно. — Бог мой, только представьте, Кэтрин, я думал, что люблю ее! Это злобное, больное создание. Что такое случилось со мной, какая роковая случайность заставила меня когда-то ее полюбить?.. Мойна сказала мне, что мужиками всегда правит то, что болтается у них промеж ног — уж простите за грубость. Тогда я подумал, что она имеет в виду Эдмунда и моего настоящего отца. Но это было не совсем верно, Кэтрин. Мойна говорила обо мне. Я виноват во всем. Ведь не кто иной, как я привел в Тремэйн-Корт Мелани.
— Нет! Мойна ошиблась. Она сказала так лишь оттого, что ей отвратительна Мелани. Вы забываете, что именно ваша мать и Кристоф Севилл начали это, еще до того, как зачали вас. — Она поняла, что совершила ошибку, как только произнесла эти слова.
Он резко оттолкнул ее руку и уселся прямо.
— Ну-ну, дорогая, вы обнаруживаете удивительную осведомленность в истории Тремэйн-Корта. Вы с ней знакомы вплоть до мельчайших подробностей. Скажите, какие еще маленькие признания Эдмунд счел подходящими для ваших ушей на протяжении последнего года?
Кэт решила не оскорбляться.
— Эдмунд рассказал мне, как обнаружились любовные послания Кристофа Севилла вашей матери… и купчая на особняк на Портмэн-сквер. Он рассказал мне обо всем, Люсьен, и даже о таких вещах, про которые вы сами не знаете до сих пор — хотя теперь начали догадываться, — и это заставляет меня еще больше сочувствовать этому человеку — не важно, что в прошлом он ошибался. Он упросил меня записать все подробности его женитьбы на Мелани, чтобы вы смогли прочесть эти записи хотя бы после его смерти. Он сказал, что не найдет успокоения в могиле, если не будет уверен, что когда-нибудь вам все станет известно. Но я бы хотела сделать для него нечто большее, я бы хотела, чтобы он обрел душевный мир сейчас хотя бы частично, пока он жив, и поэтому продолжала писать вам в Лондон и умоляла вас вернуться в Тремэйн-Корт.
— И я вернулся, и увидел, что Эдмунд уже не в состоянии ничего мне рассказать. А та история, что он вам продиктовал, — мне будет позволено заглянуть в нее?
Она смотрела в сторону, избегая его взгляда.
— Эдмунд передал ее своему поверенному. И вы сможете увидеть ее только после его кончины. Но поверьте, Люсьен, вам не стоит винить себя в том, что случилось. Вы не можете отвечать за то, что умерла ваша мать, или за то, что Мелани сумела воспользоваться растерянностью Эдмунда. Я согласна, что Мелани алчная, ненасытная особа, но она прекрасно умеет это скрывать. И никто не сможет обвинить вас в том, что вы влюбились в красивую женщину.
— Как чудесно, дорогая. Означает ли это, что я могу быть прощен? У меня нет слов, чтобы выразить вам, как это облегчает мои душевные муки. — Он повернулся, и его взгляд упал на спящего Нодди. — Однако не могу удержаться, чтобы не задать еще один вопрос, — еле слышно произнес он, так что Кэт пришлось напрягаться, чтобы разобрать слова. — Останется ли наш старый приятель Эдмунд таким же великодушным, в случае если до него каким-нибудь образом дойдет, что, возможно, я настоящий отец вот этого милого ребенка?..
— Что?! О Господи… эта сука!
Наконец-то Кэтрин поняла. Что же удивляться тому, что он избегает Нодди. Она зажмурилась что было сил, ибо ей вдруг показалось, что солнечный свет чересчур откровенно выявляет ничтожество, укрывшееся в стенах Тремэйн-Корта. Она слышала, как на ветвях березы чирикает птичка, как загудела у нее над ухом пчела. Воздух был столь неподвижен, что она слышала дыхание спящего Нодди.
— Кэтрин! Кэтрин, откройте глаза. Вы ведь знаете, что это вполне возможно, хотя я и не испытываю гордости от того, что, зачав ребенка, преспокойно отправился воевать, предоставив Мелани на свой лад управляться с трудностями. Мелани говорит, что так оно и было, и что она вышла замуж за Эдмунда, чтобы дать ребенку имя. Она очень трогательно рассказала свою историю, следовало ее записать, чтобы сохранить для потомства, да у меня не хватило пороху.
— Она лжет, Люсьен! — с силой произнесла Кэт, надеясь убедить его, даже если ддя этого придется быть чересчур откровенной, в ущерб себе. — Послушайте меня. Я кормила его, вы понимаете? И я была в отчаянии, когда увидела его впервые. Он был таким крохотным, даже меньше, чем мой собственный ребенок, и выглядел гораздо более хилым, хотя мой появился на свет на два месяца раньше срока. Нодди тоже родился преждевременно, вот почему Эдмунд не сразу успел нанять кормилицу. Мойна говорила мне, что Мелани прибегла к какому-то зелью, чтобы ускорить роды — ей надоело носить. Они с Эдмундом поженились примерно за восемь месяцев до рождения Нодди. Восемь месяцев! Будь это ваш ребенок, он наверняка оказался бы намного больше, намного сильнее. Но даже если я и не эксперт по новорожденным, Люсьен, я все же умею считать. Нодди — сын Эдмунда.
Она несколько повысила голос, чтобы слова ее звучали убедительнее, и Нодди заворочался на одеяле, недовольно морщась.
Люсьен с Кэт молчали, оба не сводя глаз с ребенка — маленького чуда, появившегося на свет в результате союза себялюбия и горя. Кэт молча молилась, чтобы Люсьен ей поверил. Она не лгала ему: она была полностью уверена в том, что Нодди — ребенок Эдмунда. Как Мелани хватило жестокости утверждать иное? После всех мужчин, которых она затащила к себе в постель после того, как родился Нодди, — отчего именно Люсьен стал для нее так важен, что она готова прибегнуть к любой, даже такой неубедительной лжи?
И к зелью! Кэт неоднократно думала, как Мелани решилась на такое, ведь она ставила под угрозу свое собственное дитя. Была ли названная Мойной причина единственной? Или она уже тогда решила, что ребенок докажет ее права на Люсьена? Нет, эту мысль Кэт сразу отбросила. Мелани вообще вряд ли способна что-то спланировать, она действует всегда под влиянием импульса, рефлекторно.
Но если выводы Кэт были верны, если Мелани и впрямь оказалась способной на столь отвратительные вещи, то кто знает, на что она окажется способной, когда в Тремэйн-Корте опять появился ее вожделенный Люсьен?
Наконец Нодди зевнул, распахнул свои голубые глаза и, глядя на нее, спросил:
— Мама?
— Да, милый, это мама, — откуда-то из-за спины Кэт ответила ему Мелани таким приторным голоском, что Кэт передернуло. — Ты скучал по мне, дорогой? Я была такой одинокой без тебя, пока болела. Поцелуй же скорее маму. Я пришла, чтобы погулять с тобой в саду. Люсьен, дорогой, не хочешь ли присоединиться к родственникам или тебе больше нравится здесь? — Ее голос резко изменился. — Валяться в объятиях наемной прислуги?
Мелани проскочила мимо остолбеневшей Кэт, обдав ее цветочным ароматом своих духов и подхватила вырванного из сна Нодди, который отбивался от нее и протягивал ручки к Кэт.
— Мама! — кричал он, и в голосе его звучал такой испуг, что сердце у Кэт облилось кровью. Он отбивался так яростно, что Мелани пришлось опустить его на землю. Не желая больше тратить время на нежности, она грубо схватила его за руку, не позволяя удрать: — Мама!
Мелани явно не успела услышать того, что Кэт говорила Люсьену, иначе она не занималась бы идиотской игрой в любящую мамашу. Она бы набросилась на Кэт и впилась ей в лицо своими длинными холеными ногтями. Но какое бы облегчение ни испытывала от этого Кэт, она скорее отдала бы себя на растерзание взбешенной Мелани, чем сидеть так, беспомощно глядя, как Нодди вдруг превратился в объект отвратительных игр его матери.
Кэт обернулась к Люсьену, молча умоляя сделать что-нибудь.
— Присоединиться к тебе, дорогая? — лениво промурлыкал Люсьен, переместившись так, что его голова оказалась уютно устроенной на коленях Кэт, словно это было самым привычным делом. — Честно говоря, я бы предпочел, чтобы ты увела подальше своего плаксивого младенца и чтобы мы с Кэтрин остались наконец одни. Правда, моя милая Кэтрин? — спросил он, положив руку ей на затылок и прижимая ее лицо к своему.
— Люсьен, перестаньте, — прошипела Кэт, едва дыша, понимая, что за этим последует. Неужели он не понимает, что этим они ничего не добьются?
— Мы ведь друзья, Кэтрин, не забыли? — прошептал он в ответ так, чтобы не услышала Мелани. — Друзья помогают друг другу.
А потом он ее поцеловал.
Его губы были неотразимы, и Кэт не нашла ничего лучше, как ответить на поцелуй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52