Одет он был безупречно, его костюм для верховой езды был превосходен, и в глаза бросалась лишь черная повязка на лице, закрывавшая левый глаз — или то, что от него оставалось. Правда, он носил ее так, словно это было единственное украшение, достойное такого мужчины, как он.
Люсьен улыбнулся. Его развеселила столь горячая общительность графа. Обращаясь к открытому сине-зеленому глазу, он сказал:
— А если вы обещаете мне не делать попыток кастрировать моего милого жеребчика, сэр, то я, может быть, позволю сам обращаться ко мне «мистер Тремэйн». С другой стороны, это обращение мы смогли бы заменить и на «Люсьен», помня о том, что находимся здесь в достаточном удалении от столицы и светских условностей.
Француз буквально взорвался хохотом, от которого с ближайшего дерева испуганно сорвалась стайка птиц.
— Вы, англичане, такие лошадники, так любите эту лошадиную плоть! Итак, пожалуйста, Люсьен, — да позволено мне будет заметить, прекрасное французское имя — разъясните мне, не имеете ли вы отношения к Тремэйн-Корту и даже, паче чаяния, к прекрасной миссис Тремэйн?
Люсьен направил Калибана по дороге, и де ла Крукс поехал следом за ним, словно заблудившийся щенок, готовый увязаться за любой дружелюбно настроенной собакой.
— Она — моя мачеха, мсье. Я знаю, что вы извините меня за столь интимный вопрос, но вы всегда так любопытны с утра?
Француз опять расхохотался. Он вообще, похоже, любил посмеяться.
— Утро, день, вечер — какая разница? Разговор — это чудесно, оui? Он так отлично заменяет собой молчание. Мы, французы, мастера болтать, сплетничать и вести романтические беседы, что, увы, и объясняет, каким образом нас удалось обвести вокруг пальца этим кровожадным канальям. Мы были чересчур заняты похождениями в чужих будуарах, мон шер, мы так любим удовольствия. Значит, восхитительная Мелани приходится вам мачехой? Какое прекрасное, неземное создание. Ах, какой же вы счастливец, если уж быть откровенным!
Люсьен решил не обращать внимания. Да его и вправду мало заботило, что кто-то может воспылать страстью к «восхитительной» Мелани, коль скоро он сам, благодарение Богу, давно от нее избавился.
— Могу ли сделать вывод, что вы знакомы с моей мачехой?
Солнце уже довольно высоко поднялось в небе, и мимо них по дороге потянулись крестьянские повозки, направляющиеся на местный рынок. Ему уже пора было возвращаться к завтраку. Мелани наверняка с нетерпением поджидает его, намереваясь в очередной раз домогаться любви. Ему же надо постараться понять, о чем она думает, и получить ответы хотя бы на часть своих вопросов.
Де ла Крукс снова заговорил, напомнив Люсьену о своем присутствии:
— Знаком ли я с нею, Люсьен? О, я познакомился с ней, я танцевал с ней — но вот и все, ведь ей так редко удается выехать. Она так привязана к дому, к мужу и к сыну. Вы понимаете, что мне, как человеку светскому, романтическая интрига необходима как воздух и я не обладаю тем бесконечным терпением, которым наделены вы, англичане. А условности заставляют меня еще сильнее сочувствовать Мелани, такой молодой, такой жаждущей жизни. Я даже позволил себе попытаться навестить ее на той неделе, преподнести ей жалкий букет цветов — вот и все, но, увы, это кончилось плохо. Ее муж, ваш милый отец — ему ведь лучше теперь, не так ли? — очень было неприятно наблюдать, как человек просто падает перед вами, не успели вы с ним поздороваться!
Люсьен отвлекся на то, чтобы привести в чувство Калибана, который явно намеревался позавтракать ухом графского мерина.
— Так вы находились в Тремэйн-Корте в тот момент, когда Эдмун… когда моего отца хватил последний удар?
— Оui! Он как раз сидел на солнышке на террасе в этом смешном кресле с колесами вместо ножек, и никого не было рядом. Я приблизился к нему, надеясь, что ему будет приятно. Не помню точно, что я сказал — впрочем, это неважно, — как вдруг глаза его стали выскакивать из орбит и стали такие белые, и он свалился с кресла прямо на камни, мне под ноги. Ах, какой затем последовал гвалт! Ах, мон шер, это очень хорошо, что вы здесь. Отцы нуждаются в сыновьях в такие минуты, оui?
Люсьен поднял руку и прикоснулся к портрету Кристофа Севилла, спрятанному под рубашкой, отвечая с сарказмом, который остался для графа незамеченным:
— Определенно, Гай. Отцы нуждаются в сыновьях. Как и сыновья нуждаются в своих отцах.
— Точно так! У меня у самого один отец, и он уж очень стар и дряхл. Однако эти старики бывают подчас такими упрямыми. Он никогда не покинет Францию, вот и все. А я, с другой стороны, быстро утомился — сначала прятаться, а потом драться. Глаз — вполне достаточная жертва войне, которая никогда не была моей войной, оui!? В эти последние годы вы можете увидеть целые толпы таких, как я, на ваших берегах. Молю Бога, чтобы мы вскоре увидели вас, англичан, у себя в Париже, чтобы вместе отпраздновать победу. Но я намерен сидеть здесь, на вашем богоспасаемом острове, пока не удостоверюсь в том, что Маленький Капрал уже уничтожен, — и только тогда решусь вернуться домой. Уповаю лишь на то, что мой дорогой упрямый отец и наши поместья дождутся моего возвращения. Но мне не следовало говорить вам это, ведь вы можете подумать, что я трус?
— Вовсе нет, Гай. Одного глаза более чем достаточно. — Люсьену было бы проще простого отнести этого малого к разряду обычных бездомных беглых французских аристократов и на том поставить точку. Просто — если только не учитывать Джеки с дружками и кинжала, который едва не угодил Люсьену в спину. Мойна предупреждала о новой опасности, а этот болтливый господин граф был, как ни крути, незнакомцем.
— Возможно, я мог бы немного скрасить вашу жизнь в изгнании, Гай. Вы окажете мне честь и отобедаете у меня в Тремэйн-Корте вечером в пятницу? Я уверен, что мачеха будет рада такому развлечению.
— Развлечению, Люсьен? О, это очень подходящее слово. Оно так и перекатывается на языке. Развлечение! Оui, mon cherе. Я буду просто счастлив побывать у вас!
Войдя в столовую, Кэт еще улыбалась какой-то шутке, которой обменялась в коридоре со слугами, но ее улыбка моментально угасла, стоило ей увидеть, что за столом перед несколькими опустошенными тарелками сидит Люсьен и пьет кофе.
Солнце ослепительно сияло у него за спиной, так что его лицо было в тени, но тем не менее нельзя было не отметить благородства его черт. Приходилось ли ей когда-нибудь видеть такие пламенные глаза, такой совершенной лепки скулы, такой прямой нос? Он сидел неподвижно, даже расслабленно, и все равно его тело излучало такую скрытую энергию, что Кэт вообразила, будто он способен мгновенно протянуть руку и схватить ее, прежде чем она успеет сделать хоть шаг в сторону.
Так же как он схватил ее вчера под березами. Нет, неправда, Люсьен не хватал ее. Его действия совершенно не походили на тот ужасный случай в Ветлах, который безжалостно сломал всю ее жизнь. А вчера она заранее знала, что Люсьен поцелует ее, она каким-то образом поняла это в ту самую секунду, когда он взял ее под локоть и повел вниз по лестнице из дома.
Она знала заранее, и она позволила этому случиться. Возможно, она даже желала этого. Просто она боялась признаться в этом самой себе вплоть до сегодняшнего утра. Всю ночь она провела без сна, вновь и вновь переживая их поцелуй и то, что было потом, когда исчез ее инстинктивный страх и она смогла что-то почувствовать, и молилась, чтобы Люсьену, этому необыкновенному человеку, удалось победить ее отвращение к физической близости с мужчиной, чтобы она могла испытывать те же чувства, что и все нормальные люди.
И он сделал это. Его прикосновение оказалось целительным, хотя нанесло ей новую глубокую и неожиданную рану. Ну как ей теперь жить дальше, зная, чего она лишена? Ибо у Кэт Харвей, этой грязной, обесчещенной женщины, нет права мечтать о счастье с каким-нибудь мужчиной. И если у нее когда-либо, пусть даже на миг, и мелькала какая-то призрачная мечта, то Люсьен сумел поставить ее на место: ведь он не пошел следом за ней, не сказал ей, что он незаконнорожденный сын, до которого никому нет дела, так же как и до нее, — и что к черту ее прошлое — его интересует только ее будущее.
Кэтрин двинулась к сервировочному столу, стараясь не смотреть на него, хотя всей кожей ощущала на себе его жгучий взгляд. Еще никогда в жизни она не испытывала такой тревоги в присутствии мужчины.
— Доброе утро, Кэтрин. Как это мило снова встретиться с вами — надеюсь, безоружной.
— Уже почти десять. Я надеялась, что вы успели позавтракать и ушли, — пробормотала она невпопад, так как язык почему-то плохо ее слушался.
— Неужели вы еще не привыкли, Кэтрин? Я никогда не поступаю так, как должен. — Он поднялся, чтобы подвинуть ей стул, пока она наполняла свою тарелку, потом взялся за кофейник. — Вы позволите вам налить? Сегодня утром я на удивление великодушен.
— Спасибо, не надо. Если вы надеетесь дождаться Мелани, боюсь, что вас ждет разочарование. Она никогда не поднимается прежде полудня. — Кэт уставилась в тарелку, в замешательстве обнаружив, что зачем-то положила себе целых два вареных яйца. Ведь она ненавидит вареные яйца. Взяв в руки вилку и нож, она отрезала ломтик розовой ветчины, но так и не донесла ее до рта: — Вы собираетесь навестить днем Эдмунда? Он мечтает повидаться с вами снова.
— Я и не сомневаюсь в этом, Кэтрин. И с моей стороны было бы просто безобразием его разочаровать. Однако я запланировал совещание с управляющим имением, а это довольно занудное мероприятие — боюсь, оно затянется до самого обеда.
Она не удивилась бы сильнее, если бы он сообщил, что собирается слетать на луну на пушечном ядре.
— Вы встречаетесь с Джереми Ватсоном? Зачем?
Он наполнил чашку кофе и поставил перед ней.
— Ох, дорогая. Я и вправду должен объяснить? Это так утомительно, дорогая.
Кэт съежилась и набросилась на ветчину так, словно собралась съесть ее вместе с вилкой. Хотя она не считала себя самой проницательной женщиной на свете, она не сомневалась, что для Люсьена словечко «дорогая» вряд ли означает нечто лучшее, чем простое ругательство. Она заставила его подождать, расправилась с ветчиной и ответила:
— Извините. Я позволила себе лишнее.
— Да, Кэтрин, позволили, и не первый раз. Примите мои комплименты. Я не думал, что человек в вашем положении способен сознавать, что прилично, а что — нет. — Он откинулся на спинку стула, поднял салфетку и промокнул предполагаемое пятнышко на губах.
— Человек в моем положении?..
Да что это? Она что, попугай, что повторяет его слова? И ведь она знала, что он сдерживает свой темперамент, сохраняя внешнее равнодушие, что дается ему с большим трудом. С таким же трудом сдерживает себя и Кэт. Чего он ждал от нее? Что она бросится к нему на грудь, умоляя повторить вчерашнее? Или потребует награды за ласки? Или он полагает, что она отдастся с такой же легкостью, с какой его дражайшая мачеха отдается конюхам?
— Я должна воспринимать это как оскорбление?
— Я не знаю, Кэтрин. Понимайте… как бы мне выразиться поделикатнее… я никогда еще не сиживал за одним столом с кормилицей, которая была бы окружена таким почетом. Мне остается удивляться только, что вчера за обедом не вы сидели во главе стола.
Вряд ли он останется таким красавцем, если она швырнет в его аристократический нос яйцо! Вряд ли он будет продолжать свои шуточки, если она выплеснет содержимое кофейника ему на штаны!
Чего он добивается? С чего эти нападки и оскорбления? Да кто он такой в конце-то концов, чтобы смотреть на нее свысока?! Ну да будет ему известно, что она питается в обществе Эдмунда, и выходит лишь к завтраку, чтобы тот мог заняться утренним туалетом с помощью лакея. И черта с два она изменит этот порядок из-за издевок и грубостей Люсьена. Завтрак в столовой был для нее символом, потребностью, и она это заслужила!
— Кэтрин? — Его голос заставил ее очнуться от гневных размышлений. — У меня возникла идея. Повеселитесь вместе со мной, если хотите. Идея относительно того, как вы познакомились с Эдмундом и откуда ему известно о вашем ребенке. Ведь вы вошли в его дом так же легко, как рука в перчатку. Это настолько странно, что не может не вызывать подозрения, вам не кажется?
Вскинув голову, она изумленно уставилась на него, приоткрыв рот. Невероятно! Люсьен считает, что она знала Эдмунда до того, как появилась в Тремэйн-Корте. Знала интимно. С него станется, что он решит, что она и забеременела от Эдмунда! Неужели он способен уверовать в эту чушь?! Каким бы извращенным и нелепым…
— Ваше молчание выдает вас. Отвечайте мне, Кэтрин! — Она не заметила, как он встал со стула, подошел и теперь стоял перед ней, положив руки ей на плечи.
— Вы сошли с ума!
— Неужели, дорогая? А вы на минуточку прислушайтесь к моим доводам. Вы продемонстрировали превосходные манеры, хотя я по-прежнему сомневаюсь в правомочности вашего присутствия за столом. Ваша чистейшая речь выдает вашу образованность, а ваша гордость — ваше происхождение. Да, дорогая, именно гордость. Вы можете быть чудесной кормилицей, приятной компаньонкой, но было бы глупо рассчитывать, что из вас получится хотя бы сносная служанка. Вы до этого не унизитесь.
Он начал поглаживать ее плечи, а потом руки его скользнули ниже.
— Так где же Эдмунд откопал вас? Когда был в Лондоне у своего поверенного, незадолго до моего отъезда на Полуостров? Хотя сам я никогда не был большим охотником до Балов Киприды, я знаю, что там ошивается немало великосветских дамочек. И подумать только, что после этого Эдмунд считает себя вправе судить о нравственности моей матери. Смешно, да?
— Да как вы смеете подозревать Эдмунда в подобных низостях?! — Она попыталась вскочить, но его сильные руки толкнули ее обратно на стул. — И позвольте напомнить, что я вовсе не обязана отвечать на ваши вопросы, мистер Тремэйн!
— Ах, дорогая, но ведь вы отвечаете. Вы очень помогли мне, Кэтрин. Как вы сами изволили мне напомнить, я — в глазах всего света — старший сын Эдмунда Тремэйна, его наследник, его правая рука и опора, особенно теперь, когда он, так скажем, не у дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52