— Что-то случилось? Что-то не так?
Он хрипло рассмеялся, и она поняла, что он стоит вплотную позади нее, его горячее дыхание обжигало ей затылок.
— Не так, дорогая? Что есть «не так»? Что есть «так»? Наверное, это «не так» — хотеть тебя до того, что судорогой сводит скулы? Или это «так» — лишать себя удовольствий, которые можно получить от твоего тела?
— Вы сошли с ума!
Неужели она перенесла сегодня мало потрясений и судьба устроила для нее еще и это? Как он посмел? Она сделала было один торопливый шаг прочь, но все же повернулась к нему лицом, полная решимости отчитать его так, чтобы он наконец лишился этой своей возмутительной самоуверенности. Но все готовые вырваться слова застряли у нее в горле.
Он стоял перед ней почти голый. На нем были только панталоны. На его груди виднелись пятна, похожие на кровь, однако, судя по всему, он не был ранен. Она остолбенело глядела на его широкий, с выпуклыми мышцами торс, сужавшийся к талии.
Он протянул к ней руку, но вдруг резко отдернул ее и сжал руки в кулаки с такой силой, что побелели костяшки. Только теперь она заметила, что он обливается потом, что его лоб наморщен, а лицо застыло в неподвижной маске, скрывавший под собой целую бурю чувств.
— Кэтрин, я виноват. Боже, вы даже представить себе не можете, как я виноват. Дайте мне пройти. Черт! Ну зачем вы такая красивая?! Бегите, Кэтрин. Бегите прочь. Скорее!!
Она хотела было повиноваться, но лишь на миг.
— Вы же больны. Может быть, это какая-нибудь лихорадка, которую вы подхватили на Полуострове? Я слышала, что такие лихорадки могут возобновляться даже через годы. Вы выглядите точно так же, как тогда, когда я ухаживала за вами. — И она положила руку ему на плечо, еле сдержав испуг, так как почувствовала внутренний огонь, сжигавший его тело. — Позвольте мне помочь вам, Люсьен. Вам надо прилечь.
— Помочь мне? — переспросил он таким тоном, будто это слово испугало его. — Да, да. Помоги мне. Это то, что мне нужно. Мне нужна помощь, Кэтрин.
Она повела его по коридору прямо к себе в спальню, опасаясь, что силы оставят его прежде, чем он доберется до своих комнат. К тому же он, судя по всему, бредил. Надо, чтобы с ним кто-то остался, чтобы он не отправился бродить по дому и как-нибудь не повредил при этом себе.
Какой-то уголок сознания предупреждал ее об опасности, когда она закрывала дверь своей комнаты. Именно эта часть ее мозга хранила память о том, как Люсьен лежал в бреду после возвращения с Полуострова, и ту ночь, когда он опрокинул ее к себе в постель и попытался заняться с нею любовью. Люсьен был сильным мужчиной, и намного сильнее теперь, нежели той ночью. И она понимала, что у нее нет надежды с ним справиться. И еще более страшой была мысль: а неизвестно — захотела бы она сопротивляться?
— Милая Кэтрин, — прошептал Люсьен у нее за спиной, и она задохнулась, почувствовав, что он держит прядь волос и грубо тянет, вынуждая обратиться к нему лицом. — Я хочу тебя, милая Кэтрин, — продолжал он. Его глаза превратились в черные, бездонные омуты, он смотрел на нее каким-то странным рассеянным взглядом. — Я хочу, чтобы твои губы прижались к моим, чтобы твой мягкие груди прижались к моей груди, чтобы твои длинные стройные ноги поднялись высоко и обхватили бы мою талию. Я хочу быть в тебе, Кэтрин, с тобой, быть частью тебя. Ты нужна мне, милая Кэтрин, ты нужна мне, только ты нужна мне…
— Люсьен, хватит!
Она уперлась ладонями в его скользкую от пота грудь и принялась яростно вырываться. Он не отпускал ее, его пальцы больно впились ей в плечи, привлекая ее все ближе. Как она могла? Как она посмела довериться ему вопреки здравому смыслу? Он же совершенно ничего не соображает из-за лихорадки, он не может сейчас отвечать ни за свои слова, ни за поступки!
И на этот раз вина будет на ней.
Насилие. Грубое. Жестокое. Оно случится опять. Немыслимое сейчас случится вновь. И то, что она любит Люсьена, не облегчит ее участь. Это сделает ее еще более тяжкой.
И вдруг, неожиданно, она оказалась свободной.
— Люсьен!
— Нет!!! — Он отпихнул грубо, со всей силой, так что она запуталась в подоле ночной сорочки и упала на пол. — Черт побери, нет! Кэтрин, помогите мне! Вы должны мне помочь! Заприте, меня, свяжите меня — что угодно! Проклятая Мелани! Проклятая Мойна! Что за черные зелья она давала Мелани? Зелья, от которых все тело горит огнем и в нем просыпаются все низменные, дьявольские силы, которые порабощают рассудок?
Кэт так и осталась на полу, смущенная и напуганная, сквозь слезы едва различая, как Люсьен словно пьяный мечется по комнате, как он вцепился в тяжелую бархатную занавеску и запутался в плотной ткани, судорожно пытаясь добраться до шнура. Он вернулся к Кэт и сунул шнур ей под нос:
— Вот! Возьмите это, Кэтрин. Пока у меня есть еще сила воли помочь вам — используйте его!
Гай вздохнул, гадая, как он дошел до такого. Как он до такого скатился. Проклятье на его отца, который предпочел иностранца своему собственному сыну. Проклятье на Кристофа, которому приспичило уронить свое семя в английском саду. Проклятье на Люсьена, выросшего из этого семени. Проклятье на Мелани, которая из удовольствия превратилась в проблему. Проклятье на них на всех, и пусть горят в самом жутком адском огне!
Но сейчас, в эту самую минуту, проклятая Мелани! Почему она не потрудилась все толком объяснить ему? И почему он был так неосторожен, зная, насколько Мелани безрассудна? И пусть даже она едва соображает от своего зелья — как ей хватило глупости дать леди Саусклифф его адрес? Ведь эта бесцеремонная особа явилась утром прямо к нему в коттедж! Она весьма снисходительно пояснила, что в полученном ею приглашении упоминается о том, что в самом поместье едва ли хватит места для всех прибывающих на званый вечер гостей и что «милый друг Мелани господин граф был настолько любезен, что предложил к ее услугам свой коттедж». Безмозглая баба вполне могла разнести это по всему Лондону, прежде чем отправиться сюда.
Тупая идиотка Мелани! Разве эта сука не знает правил? Мудрая птица никогда не гадит в своем гнезде.
Гай понимал, что повязка на глазу делает его чересчур приметным и запоминающимся. Ему остается лишь уповать на то, что кучер наемного экипажа сгинет в лондонских трущобах, а пока его разыщут, Гай успеет покончить со своим делом здесь и вернуться во Францию. А тем временем пусть пока все будет тихо. Вот только леди Саусклифф никогда не попадет на этот званый вечер, на который собиралась.
Но ему это не нравится. Ему это совершенно не нравится. Такие планы нужно составлять аккуратно и подробно, продумывать до последних мелочей и так же аккуратно воплощать в жизнь. В предлагаемом ему теперь плане была поспешность, и это очень его беспокоило. Он продолжал мерить шагами свой тесный кабинет, мысленно прокручивая заново те немногие меры безопасности, которые успел предпринять.
Он успел отпустить своих немногочисленных слуг на целых четыре дня, но все же мальчишка для поручений, личный лакей, повар и вечно сующая куда не надо свой нос горничная наверняка успели заметить леди Саусклифф, прежде чем он успел затащить ее в одну из комнат под предлогом того, что ей срочно требуется отдых перед званым обедом в Тремэйн-Корте. Хотя на самом деле этот званый обед состоится лишь дней через пять. Но она этого не знает и уж никогда не узнает.
Наличие у леди Саусклифф собственной служанки перестало быть проблемой уже час назад. Когда стемнеет, ему не составит труда избавиться от тела, тем более что ночи сейчас безлунные. В короткое время Пролив так обработает ее останки, что ее не сможет узнать даже родная мать.
Он налил себе бренди, не столько оттого, что хотел пить, сколько чтобы успокоить напряженные нервы. Он видел достаточно смертей во время Революции и в последовавшие за ней годы. Эта служанка не была для него человеком — просто непредвиденной проблемой, которую он уже разрешил.
Он навестил Мелани еще до полудня и обнаружил, что она далеко не в лучшем состоянии. На одной руке была повязка, и она прихрамывала. Что-то случилось прошлой ночью в Тремэйн-Корте, что-то, о чем она наотрез отказалась с ним говорить. Он лишь понял, что она изрядно взвинчена, а значит, сегодня будет особенно ненасытной.
Она уже с полчаса назад поднялась наверх, сказав ему, что хочет наедине поговорить с леди Саусклифф, и его абсолютно не интересовало — о чем. Она заинтриговала и раздразнила его, прежде чем отправилась к леди Саусклифф, продемонстрировав ему свои игрушки: неизменную трубку для опиума, несколько шелковых шнурков, вырезанный из дерева фаллос в натуральную величину с серебряной рукояткой и к тому же ярко размалеванную глухую кожаную маску с единственным отверстием для носа.
— Это все подарочки Фелиции, — пояснила она, заметно возбуждаясь при виде каждой новой вещи. — Я знаю, она будет в полном восторге, когда узнает, что я хочу ей их вернуть. Мы прежде очень веселились с этими игрушками.
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Может быть, этот день окажется не таким уж скучным. Это может стать даже в некотором роде познавательным.
Его мало интересовало, почему Мелани так хочет смерти этой женщины. Леди Саусклифф была нежной блондинкой и красавицей. Для такой, как Мелани, уже одно это могло послужить мотивом для убийства. Он также желал смерти этой даме из лондонского света, но он только сейчас наконец-то понял свой собственный мотив.
Он бессильно рухнул в одно из кожаных кресел, стоявших возле камина, но тут пришла Мелани и позвала его в спальню:
— Теперь ты тоже можешь подняться, дорогой Гай. Она готова для нас.
Он поднял глаза и увидел, что Мелани стоит в дверях и в ее широко открытых глазах горит лихорадочное возбуждение и плавает какой-то дурман. На ней было ярко-желтое платье с короткими пышными рукавами и пышными волнами по всему подолу, и смотрелась она такой прелестной, такой невинной, словно пятнадцатилетняя девочка, даже несмотря на то, что платье было расстегнуто сверху донизу и едва держалось на плечах. Гай невольно подумал, что, наверное, именно таким было Евино лицо, когда она протянула Адаму яблоко.
Однако сегодня в руках у Искусительницы блестел длинный и тонкий серебряный кинжал.
— Я сначала думала, что мне придется провозиться с ней дольше, — сказала Мелани, — но я уже забыла, как сильно дражайшей Фелиции нравятся те прелестные игры, которым она научила меня в прошлом. Надменная доверчивая корова! Но кое-что умеет. Будь поосторожнее и не измажь кровью игрушки, ведь я уверена, что мне захочется снова ими попользоваться. И тебе ведь тоже понравится, дорогой, увидеть свою Мелли связанной, ослепленной, раскрытой и беспомощной под твоими чудными пальцами? Мы можем разнообразить наши наслаждения, не так ли?
— Это обрадует меня больше всего на свете, — неохотно отвечал он. Неужели она хотя бы на минуту не может забыть об собственных удовольствиях?!
У них есть серьезное дело, и с ним надо покончить. Не правда ли?
Но, судя по всему, на Мелани напала болтливость:
— Она заставила меня платить ей все больше и больше денежек, как только узнала, что я помолвлена с Люсьеном. А как она злилась, когда узнала, что я собираюсь оставить ее, — как будто можно было сомневаться в том, что я упущу свой шанс. Но дело не только в деньгах — особенно после того, как мы впервые переспали с Люсьеном. Как последняя тупая дура я призналась Фелиции, что я его люблю, люблю по-настоящему. И вот тогда, зная все о моем прошлом, она заставила меня ей платить, неблагодарная сука. Меня! Да я была лучше всех, что у нее когда-нибудь были!
— Как это ужасно неблагодарно с ее стороны, моя милая. И тебе пришлось грешить с ней против воли?
— Да! Она начало и конец всех моих горестей, всего, на что мне пришлось пойти для того, чтобы выжить. И когда Люсьен ушел на свою дурацкую войну, она могла бы заявиться прямо в Тремэйн-Корт, если бы я не платила ей. Как же я ее когда-то боялась… Но больше этому не бывать. Не бывать после нынешнего дня. И потом еще одного, когда я избавлюсь от Кэт Харвей. Мы ведь и на ней можем попробовать наши игрушки? Это может быть еще веселее. А потом, когда все кончится, ничто не будет больше стоять между мной и моим дорогим Люсьеном! Ничто! Ведь верно, дорогой Гай?
Кэт Харвей? Да зачем же ему ее-то убивать? Она для него ничто, меньше, чем ничто.
— Верно, верно, Мелани. Тебе не надо будет больше бояться этой противной Фелиции. Никого. Не подняться ли нам наверх, дорогая, и не начать ли заниматься делом? Я бы хотел после этого еще успеть принять ванну, прежде чем отправиться обедать в «Лису и Корону», — ведь своих слуг я на сегодня отпустил. Знаешь ли, дорогая, ты причиняешь мне значительные неудобства. И я могу рассердиться на тебя.
Она летящими шагами пересекла комнату и вложила ему в руку кинжал. До него донесся аромат ее духов, и сладкий запах опиума, и тяжелый запах секса. Прошло всего лишь полчаса, а она опять опередила его.
Он опустил глаза на кинжал, машинально покачал его на ладони и улыбнулся:
— Откуда же у тебя взялся этот милый ножик, дорогая? — Его пальцы ласково гладили выгравированные на рукоятке инициалы «Л. К. Т.».
Мелани надулась:
— Я нашла его. В комнате Люсьена, наверно. У меня много его вещей. Мне нравится держать при себе то, что напоминает о нем.
— В комнате Люсьена? Когда? И вообще, скажи на милость, что ты там делала?
— Я не помню! — выпалила она, и ее голос поднялся до визга. — Какое это имеет значение?
Неужели ему всю жизнь суждено быть на втором месте после Люсьена Тремэйна?! Сначала для его отца, а теперь для этой смазливой белобрысой ведьмы? Он едва поборол в себе вспышку ревности. Гай приказал своему лицу изобразить полнейшее равнодушие.
— Ты права, моя крошка. Совершенно не имеет значения, где ты его взяла. Имеет значение, дорогая, то, что ты сделаешь им. Не пора ли нам начинать?
Мелани снова улыбнулась, на сей раз призывно.
— Но разве ты не хотел бы узнать, почему я хочу смерти Фелиции, дорогой? — спросила она, в то же время снимая через голову платье и оставаясь перед ним голой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52