..
Вася Спирин, не обращая внимания на хозяина, прошел на середину зала и поставил канистры прямо на ковер. И принялся открывать крышки...
— Ты кто такой? — тревожно воскликнул в трубке Казбек. — Почему дядя кричит?
Петрушин с Ивановым встали и перевели оружие в положение «для стрельбы стоя». У Махмуда от удивления отвисла челюсть, мальчишка было вскочил...
— Сидеть, — Серега схватил Имрана за футболку и насильственно усадил рядом с собой. — Казбек, я даю трубку Имрану. Он тебе скажет, что он сейчас видит...
Серега ткнул пальцем в сторону канистр:
— Видишь?
Мальчишка одарил неожиданного агрессора потемневшим от гнева взглядом и кивнул.
— Быстро скажи брату, что ты видишь. И не забудь сообщить про крышки.
Имран взял телефон, от волнения даже забыл поздороваться, сразу пробурчал:
— Вижу канистры с бензином. Большие. Прямо на ковре стоят. Крышки открыты...
Серега отнял трубку и вполне миролюбиво сообщил:
— Ну вот, Казбек, тебе все рассказали.
— Ты кто?! — голос Казбека звенел от бешенства. — Ты знаешь, что я с тобой сделаю?! Да я тебя...
— Сейчас неважно, кто я, — Серега глумливо хмыкнул в трубку. — Сейчас важнее, где я и с кем я... А я у тебя дома, Казбек. С твоим дядей и младшим братом. С твоей женой и сыном... И мне почему-то кажется, что если ты не совсем дурак, то засунешь свою гордость глубоко в задницу и будешь вести себя вежливо. Потому что у тебя, Казбек, очень большие проблемы...

Глава девятая
КОСТЯ ВОРОНЦОВ
В плену и после

7 сентября 2003 года,
2 км юго-восточнее с. Алхазурово -
в/база (Ханкала)
В плену доводилось бывать? Если нет — многое потеряли. Незабываемые впечатления!
Лежишь себе связанный, башка намертво припечатана к земле чьей-то ступней, чувствуешь, как к шее прикасается зазубренное от частого использования лезвие здоровенного тесака... Слушаешь, как не успевший еще окрепнуть молодой голос сообщает на камеру, что он сейчас с тобой будет делать...
Или так: валяешься в вонючей яме, на измочаленном теле живого места не осталось — как будто из бетономешалки выпал! Вокруг дерьмо, твое и тех, кто тут до тебя месяцами сидел... Выть и плакать от боли уже нет сил, пальцем не можешь шевельнуть и понимаешь, что жизнь твоя — такое же дерьмо. И горько-горько сожалеешь, что дожил до этого дерьмового момента. Лучше бы сразу — в тот миг, когда на камеру, и ножом по шее. А совсем бы лучше, когда тебя брали и стояла дилемма. Сейчас-то понятно, что дилемма та — сплошные псевдогуманные сопли. Дернул бы колечко — и никаких мучений. И хрен с ними, с теми мирными жителями...
Так что, если не доводилось бывать в плену, полжизни потеряли. Это такой драйв — все любители экстрима вместе взятые умрут от зависти!
Шутка. Такая вот дурная шутка... Следствие боевой психической травмы.
А если серьезно: не надо. По крайней мере, если вдруг втемяшилось вам в голову что-то в этом роде, поинтересуйтесь, к кому именно вы попадете в плен. Если к импортным военным, блюдущим женевские конвенции, то, пожалуй, можно. А к нашим (что к «духам», что к Петрушиным и Васям — если вы на противоположной стороне) — не советую. Лучше сразу дернуть колечко...
Башка гудела, как соборный колокол в день поминовения, я с трудом соображал, что со мной происходит. Тем не менее, когда нас стали методично лупцевать, я даже, странно сказать, немного обрадовался. Потому что обратил внимание: бьют палками, кости намеренно не ломают, по лицу стараются не попадать. Хорошо! По опыту знаю: если бьют, экономя силы, «бережно» и долго, значит прямо сейчас башку отрезать не будут. Резать лучше свежего, который не успел посидеть в яме, не отупел от систематических побоев и бескормицы, не утратил человеческий облик. Он будет исходить волнами животного ужаса, трепетать всем своим естеством, до последней секунды страстно надеяться, что ему подарят жизнь... А ты будешь стоять над ним, поигрывая своим красивым ножом, слушать его вопли и чувствовать себя главным существом Вселенной, которое имеет право дарить и отнимать самое ценное, что есть на этом свете... Здорово, правда? Тоже экстрим — закачаешься. Многие ли могут похвастать, что им довелось испытать такое?
А вот это точно не дурная шутка. Это данные анализа многочисленных эпизодов убийства пленных. Если вы в курсе, я в свое время плотно занимался обменами, приходилось просматривать сотни дрянных записей, беседовать с очевидцами, прямо общаться с этими главными существами, что считают, будто они не твари дрожащие, а право имеют...
Кроме того, у меня имелся личный опыт. Как-никак, это был мой третий плен... Поэтому, когда я понял, что по лицу не бьют, сразу сделал вывод: «поставят в стойло», чтобы знали свое место, потом будут снимать. «В стойло» — это чтобы понимали, что не на курорте, не брякнули лишнего на камеру. Когда человек знает, что за любое неправильное слово получит новую порцию жестоких побоев, он и ведет себя соответствующим образом.
Между прочим, мне досталось больше, чем Васе. Вася маленький и худой, а я в сравнении с ним выгляжу этаким раскормленным кабанчиком. Видимо, они решили, что я круче и страшнее. Вот и старались вовсю. Сейчас это кажется смешным, но в тот момент, помнится, мне даже обидно стало. Ей-богу, было такое желание — поймать паузу в экзекуции и заявить: эй, вы тут маленько ошиблись! Я всего лишь клерк, психолог, кабинетная задница! А вот этот мелкий — ужасный ночной воин, тень, ниндзя, который резал ваших сотнями! Ату его, ату...
Да уж... Не буду говорить об этом Васе, а то обидится...
Экзекуции продолжались и на следующий день, между делом с нами немного поговорили. Спрашивали, кто мы такие. Брать документы на мероприятия у нас считается признаком дурного тона, а проверить данные по «смертникам» (жетонам с личными номерами) не так-то просто — для такого дела нужны солидные «мосты». Поэтому я назвался Жуковым Вадимом Николаевичем и придерживался такой версии до последнего. Это было нетрудно, Жуков — мой коллега, с которым я работаю вместе много лет. Они же как делают: бьют тебя и задают вопросы, надеясь, что ты одуреешь от боли и в какой-то момент сдашь сам себя. Но я Жуков. Поставил перед глазами образ коллеги и твердил одно и то же. Вася тоже соврал, и тоже удачно. Знать бы в тот момент, что все это напрасно!
Кстати, среди «духов» был интересный товарищ. Этакий славянский тип, на русского похож. Но я не обратил бы на него особого внимания, если бы не два обстоятельства. Во-первых, он был безоружен. Безоружный «дух» — это уже само по себе своего рода нонсенс. Во-вторых, хоть они и разговаривали по-чеченски, но когда к нему обращались, то называли его Доком. Не Доку — есть такое славное чеченское имечко, а именно — Док. Дело в том, что меня тоже многие зовут доком — вроде как в насмешку за ученую степень. Так вот, этот Док ничего не делал, просто сидел рядом и внимательно наблюдал за нами — как будто для чего-то изучал...
Но я быстро выбросил из головы этого товарища, потому что днем, сами понимаете, мы были «немножко заняты». А вечером начались чудеса...
Нас укололи, и через некоторое время меня так «потащило», что даже слова трудно подобрать для описания этого состояния. Это было что-то совершенно невообразимое. Случалось в жизни напиваться до дикого состояния и в порядке эксперимента курить разную дрянь — чтобы ощутить, как себя чувствуют товарищи, с которыми мне по работе приходится иметь дело. Но это все не то, это просто детские шалости!
Весь контекст передать я не в состоянии, но кое-что помню, обрывочно, фрагментами. Помнится, в голове все время вертелось слово «акванавты». Оно там существовало самостоятельно, в виде фигурной вывески на входе какого-нибудь кинотеатра, но при этом медленно вращалось во все стороны и вокруг своей оси. «Акванавты» — это не те, которых недавно вся страна ловила, а настоящие, что на глубине работают. Самая близкая и доступная ассоциация. Потому что чувствовал я себя, как будто в глубоководном скафандре угодил на дно Марианской впадины...
Все вокруг плыло и качалось, звуки были низкими и тягучими, краски расплывались, обычные предметы утрачивали форму, плавно меняли размеры и складывались в какие-то причудливые фигуры. Боль куда-то улетучилась, я перестал чувствовать тело. Запахи вдруг исчезли. То есть вокруг ровным счетом ничего не пахло, как будто мне удалили нос.
И было весело! На душе стало спокойно, легко, все страхи вдруг пропали. Хотелось глупо смеяться и шутить с теми, кто был вокруг меня, — они внезапно показались мне милыми и добрыми людьми.
— Это ты? — спросил откуда-то издалека сидевший со мной плечом к плечу Вася Крюков. Я медленно повернулся и заметил, что глаза у него разъезжаются в разные стороны, а голова...
— Вася, — медленно сказал я, не узнавая своего голоса. — Ты пухнешь, Вася...
Вася точно — пух. У него голова разбухала, как надуваемый могучим атлетом шарик, а потом опять собиралась в кучу. Атлет забывал зажимать горловину, когда набирал в легкие воздух... Ха-ха! Это было классно!
— Не болтай, — сказал кто-то. — Говорить будешь, когда спросят.
Ладно. Я был послушен, как отличник на госэкзамене, которому за примерное поведение пообещали золотую медаль. Милые люди сказали помолчать — сколько угодно! И без слов все здорово, все вокруг такое цветное, объемное и плавающее...
Потом было какое-то помещение, яркий свет, какие-то разговоры. Вася выдвинул мысль насчет того, что неплохо было бы пожрать. Я был солидарен, но постеснялся поддержать боевого брата. Меня с детства так воспитали: если ты не дома, не проси ничего, пока не предложат. Да и от предложенного следует вежливо отказаться, если надо, предложат еще раз...
Потом вдруг выяснилось, что среди нас откуда-то взялся генерал. Это было странно, но почетно. Генералы с кем попало не общаются, значит, мы славные парни. Меня немного смущало то, что генерал был бригадный. Я все никак не мог вспомнить, входит ли наша группировка в НАТО. Это же ведь у нас просто генералы, а у них там — бригадные. А если не входит, как он тут оказался? Может, приехал с инспекцией или по обмену опытом?
Это обстоятельство немного напрягало, привнося в обстановку всеобщей цветной благодати некий оттенок тревожности. Я тогда опасался, что генерал захочет принять у нас нормы ВСК и я не смогу уложиться в результат. Я был такой медленный, все вокруг торжественно и тихо плавало, и я не представлял себе, как буду бежать стометровку. Потом меня посетила мысль просить разрешения сходить на склад и получить там скутер. Со скутером, понятное дело, под водой можно развить вполне приличную скорость. Возникал вопрос — на каком именно складе? Я с ходу решил: по всей видимости — арттехвооружения. У связистов вряд ли будет, на продскладе — тоже. Нужно только заявку выписать... Заявку должен был подписать Иванов как старший команды, но, медленно повращав головой по сторонам, Иванова я не обнаружил. Вот это я попал! Ну и как теперь — со скутером? Я попытался сосредоточиться на решении проблемы, она почему-то решаться не желала, и от этого я впал в глубокий ступор...
Следующий фрагмент, в котором я «всплыл», был очень неприятным.
Мы находились где-то в поле, вокруг — кромешная тьма, на фоне которой в глаза нестерпимо ярко бил какой-то источник света. Голова раскалывалась и грозила лопнуть в любую минуту, в висках ритмично пульсировало, меня бил жуткий озноб, и было так холодно, что хотелось кричать. Я попытался обхватить себя руками, чтобы хоть как-то согреться, но оказалось, что руки мои скованы за спиной наручниками. Какие-то люди рядом разговаривали на повышенных тонах.
Нечеловеческим усилием совладав с дрожью, я осмотрелся и постарался понять, что происходит. Двое, стоявшие напротив, светили на нас фонариками, рядом со мной стоял Вася Крюков. Васю обнимал смутно знакомый мне мужик, который с кем-то разговаривал. В руке у мужика была зажата граната «Ф-1»... без предохранительной чеки! Я хотел сказать мужику, что это опасно, но у меня зуб на зуб не попадал — вышло какое-то судорожное мычание. А Васе, кажется, все было поровну — он тупо смотрел перед собой и даже не щурился от света.
Через несколько секунд я понял, что тот, кто разговаривает с мужиком, — Петрушин. Родной голос... Это, однако, меня не обрадовало. В тот момент, помнится, мне было так хреново, что больше всего на свете хотелось, чтобы кто-нибудь сжалился и выстрелил мне в голову.
Из темноты появились какие-то люди, принесли экипировку и бросили на землю. Два «ВАЛа», пистолеты, рации, бинокли. Судя по всему, это было наше с Васей имущество, и люди из темноты оказались такими покладистыми, что по просьбе Петрушина все вернули.
— Ну вот, теперь другое дело, — сказал Петрушин.
Потом в световом пятне возникли откуда-то штатские: пожилой нохча и мальчишка лет четырнадцати. Теперь Петрушин обнимал левой рукой мальчишку...
«Да что это такое сегодня, все вокруг только и делают, что обнимаются... Прямо сплошной гомосексуализм!»
Так было я подумал, но в этот момент один из фонарей нарочно пустил сноп света в Петрушина, и стало понятно, что в той руке, которой он обнимает мальчишку, у него граната... И тоже без чеки! Они что, совсем сдурели?
Наши забрали экипировку, а Петрушин еще некоторое время рядился с мужиком, обнимающим Васю, — он называл его Казбеком. Казбек хотел забрать двоих штатских и уйти, и клятвенно заверял, что нам дадут спокойно уехать. Петрушин ему сурово не верил и требовал, чтобы он с полкилометра прокатился с нами. Иначе не отдаст штатских.
Наконец Казбек согласился, и мы стали грузиться на «бардак». Это тоже заняло некоторое время, потому что у меня не гнулись ноги и меня пришлось затаскивать, а Казбек не желал отпускать из объятий Васю, и им тоже помогали.
Потом мы поехали. Казбек требовал, чтобы наши все время освещали себя фонариками, но это было затруднительно —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39