Он решил, что ничего не теряет, признавшись герцогу в любви к его дочери, хотя и сознавал, что Магдалена Ланкастер — слишком ценный приз, чтобы вручить его просто так, без всякой выгоды. Кроме того, он действительно больше не мог дать Ланкастеру ничего такого, чего тот уже не имел.
Гай ничего не сказал о своем письме Магдалене, которая словно не сознавала неизбежности конца их идиллии. Она игнорировала все намеки на то, что скоро получит другого мужа, и вела себя так, будто подобная вещь просто немыслима. Гай не знал, как разрушить этот наивный самообман. Он твердил себе, что Магдалену нельзя было беспокоить во время беременности да и теперь нужно дать время оправиться. Но рано или поздно ему придется открыть ей глаза.
Подобные думы не способствовали хорошему настроению, и, несмотря на чудесную погоду и ласковое солнышко, провинившиеся жители Серьяка увидели перед собой сурового воина, готового карать и наказывать. Их представитель, старейшина деревни, даже стал заикаться под бесстрастным взглядом голубых глаз господина, неподвижно сидевшего в седле и с видимым безразличием слушавшего повествование об урожае, сожженном разбойниками, и уничтожении рощи.
Лорд де Жерве оглядел тревожные лица мужчин и женщин, собравшихся на площади. Малые дети цеплялись за юбки матерей, глазея на великолепный устрашающий отряд рыцарей, носивших поверх кольчуг голубые с серебром юпоны, украшенные золотым драконом де Жерве, вооруженных огромными мечами и копьями, лежавшими на спинах гигантских коней.
Старейшина наконец замолчал, нервно дергая свою клочковатую седую бороду и шаркая деревянными сабо.
Гай понял, что ничего не добьется, если выжмет у этих уже выжатых бедняков последние капли пота, крови и слез. Им нужно время, чтобы посеять зерно и найти другой источник хвороста и дров. Но они все же должны заплатить дань господину. Что ж, придется взять эту дань работой. Два дня в месяц с каждого взрослого мужчины, достигшего шестнадцатилетнего возраста.
Жители деревни встретили приговор ошеломленным молчанием. Они не ждали пощады: милосердие напрочь отсутствовало в жизни раздираемой войной страны. Постепенно до бедняг дошло, что им дали передышку, и на усталых лицах появились улыбки, открывающие черные провалы вместо зубов. Со всех сторон потянулись мозолистые руки, чтобы коснуться дракона де Жерве, вышитого на голубом с серебром чепраке, заплетенной в косички гривы коня, сверкающего серебра стремян.
Гай уже успел привыкнуть к восторженному поклонению простолюдинов в те дни, когда снимались осады, целые деревни бывали спасены от разбойников, а уединенным фермам и коттеджам обеспечивалась надежная защита. Такое благодарное почитание было наградой рыцарю за его обет оказывать подобные услуги беззащитным. Правда, тут он быстро потерял терпение и, бросив несколько слов старейшине, знаком велел герольду возвестить об отъезде. Конники развернулись и покинули Серьяк. В замок Брессе они прибыли, как раз когда зазвонил к вечерне колокол. Гай задержался ровно настолько, чтобы снять меч и кинжал, которые отдал Джеффри, а потом вместе с остальными поспешил в церковь. Магдалена сидела впереди, у алтаря, и Гай, садясь рядом, ощутил невероятное напряжение, сковавшее ее тело.
Она с вымученной улыбкой вручила ему пергамент, на котором красовалась печать Ланкастера. Гай нахмурился и положил его на скамью, как бы упрекая Магдалену в том, что она занимается мирскими делами в святом месте. Но белый свиток словно светился собственным зловещим светом, разделяя влюбленных. Гай заметил, как Магдалена время от времени касается пергамента, обводя пальцем печать.
Это было первое послание из Англии, с тех пор, как зимние штормы положили конец морским путешествиям, и Магдалена всей душой ощущала, что оно содержит недобрые вести. Она хотела сама распечатать свиток, но посланец сказал, что он предназначен только для глаз лорда де Жерве. Кроме того, он сообщил, что слишком долго пробыл в дороге, поскольку судно выбросило на скалы недалеко от побережья Бретани и сам он едва спасся. Гонец отчаянно волновался, объясняя это леди Магдалене, и все твердил, что она должна понять, какие трудности и опасности пришлось ему вынести в этом путешествии, и что он все же выполнил свой долг, хоть и с запозданием на четыре недели. Зная своего отца, Магдалена могла только посочувствовать бедняге. Нетрудно представить, что ждет его по возвращении!
Она все же хотела распечатать послание, но не хватило храбрости. Да и порядочность не позволяла совать нос в чужие дела, несмотря на то что в письме наверняка шла речь о ней. Именно по этой причине Магдалена и принесла пергамент в церковь, надеясь, что Гай немедленно его прочтет. Вместо этого он просто отложил письмо и неодобрительно посмотрел на нее. И сейчас Магдалена сидела расстроенная и несчастная, а свиток, казалось, жжет ей бедро через тонкую ткань платья.
Отец Вивьен монотонно читал молитвы. Магдалена вставала на колени, поднималась, молилась, как и ее сосед, рассеянно, нетерпеливо, желая только, чтобы утомительный обряд поскорее закончился. Но вот отец Вивьен благословил паству, и Гай, сунув пергамент за пояс, встал и предложил Магдалене руку. Она пыталась идти быстрее, но Гай размеренно вышагивал по проходу. За ними следовала остальная паства.
— Я хотела распечатать его, но подумала, что ты будешь недоволен, — выдохнула она, как только они вошли во двор.
— Я рад, что ты сдержалась, — ответил он. — Такой поступок, несомненно, рассердил бы меня. И у тебя нет причин для столь опрометчивых выходок.
— Но что в нем?
— Откуда мне знать, если я еще не открыл его?
Он остановился, чтобы сказать несколько слов сенешалю, который вместе с ними вышел из церкви, а Магдалена в это время едва не приплясывала от нетерпения, удивляясь, как он может оставаться таким спокойным и невозмутимым, держа за поясом этот обжигающий, страшный документ с печатью отца!
— Я иду в кабинет, — объявил он наконец. — Джеффри, поможешь мне снять кольчугу и пояс!
— Можно я тоже пойду? — прошептала Магдалена, не в силах поверить, что он собирается отделаться от нее. Но Гай хотел прочитать письмо без посторонних глаз. Оно скорее всего было отправлено после того, как он послал своего гонца к герцогу, и он спешил узнать, как отнесся герцог к его желанию жениться на Магдалене. Вряд ли он сумеет вынести реакцию Магдалены на то, что содержалось в послании. Сначала ему необходимо овладеть собой.
— Придешь в кабинет через несколько минут, — велел Гай. — Я хочу сначала умыться.
И с этими словами он ушел, оставив Магдалену стоять во дворе с раскрытым ртом.
Немного опомнившись, она пробормотала совершенно не подобающее даме выражение и поднялась к себе. После дневного отдыха она чувствовала себя гораздо лучше, но сейчас вдруг ослабела, а непрошеные слезы жгли веки. Такое с ней часто случалось после рождения Зои, и теперь она плакала по малейшему поводу, а нынешние тревоги и обиды еще больше вывели ее из равновесия.
Гай вынудил себя подождать, пока Джеффри не снимет с него доспехи и не нальет вина. Только после ухода оруженосца он распечатал послание, оказавшееся ясным и коротким. Эдмунд де Брессе выжил после предательского нападения и, отлежавшись в ближайшем аббатстве, прибыл в Савойский дворец в начале февраля. Там он снова заболел, но теперь находится на пути к выздоровлению. К сожалению, из-за плохой погоды оказалось невозможным сообщить эту радостную новость жене Эдмунда раньше, но скоро он сам отплывает во Францию, чтобы приступить к своим обязанностям повелителя де Брессе. Ланкастер потребовал, чтобы после возвращения де Брессе в замок его горячо любимый вассал Гай де Жерве отправился в Англию.
Гай не помнил, сколько времени стоял, оцепенев, держа проклятое письмо, незряче уставясь на каменную стену комнаты. Если бы Ланкастер нашел дочери другого жениха, он бы попытался бороться, уповая на долгую дружбу с герцогом. Но появление законного мужа ставило его в самое ложное из всех ложных положений. Он был опекуном и наставником Эдмунда с тех пор, как мальчику исполнилось десять лет. Эдмунд привык ожидать от своего дяди только искренности и откровенности, считая его образцом рыцарской чести. Вместо этого дядюшка наставил ему рога, пусть и не намеренно, и обрюхатил жену, родившую незаконного ребенка.
Дрожь отвращения к себе пронзила Гая. Тошнота подступила к горлу, холод сковал члены, совсем как в тот далекий день, когда он впервые убил человека. В битве при Пуатье он был молоденьким пажом, но за первые несколько часов этой прославленной битвы стал мужчиной.
Он знал, что должен немедленно покинуть этот замок и женщину, заворожившую его своей страстью, красотой и упрямой решимостью, чтобы следовать дорогой своего выбора. Оставить дочь, отдать ее мужчине, который по всем Божеским и человеческим правам должен был стать ее отцом. Забыть это место греха и женщину, которая ввела его во грех, искать церковного очищения и только потом начать новую жизнь.
И перспектива этой новой жизни наполнила его безутешной тоской. Перед ним расстилалась выжженная солнцем пустыня, где не было ни любви, ни утешения. Ему придется нести бремя покаяния остаток дней своих.
Дверь внезапно открылась, и Гай, вздрогнув от неожиданности, обернулся.
— Что там? — выпалила Магдалена и смертельно побледнела, увидев его лицо… так непохожее на лицо человека… маску, стершую всю жизнь, всю любовь, весь добрый юмор, который она так хорошо знала. Она невольно схватилась за горло, перебирая жемчужную нить. — Гай, что случилось?
Он узрел женщину, которая довела его до этого, которая довела до этого их обоих своей исступленной чувственностью, слепым и эгоистичным потаканием собственным желаниям. Узрел и в ужасе отпрянул.
Магдалену словно ударили по лицу. Ничего не понимая, испуганная, она подняла на него глаза.
— Пожалуйста… заклинаю, господин… объясните, что произошло? — шептала она, но мольбы, казалось, застревали в горле, и она рассеянно потерла шею длинными пальцами.
Гай вынудил себя сосредоточиться на ее словах, вспомнить о физической слабости, о тех испытаниях, которые она перенесла, и как только ему удалось это сделать, любовь возродилась снова, пламенная и непобедимая.
— Иди сюда, — нежно попросил он, распахивая объятия.
Она бросилась к нему, упала на грудь, трепеща от непонятного ужаса, вызванного выражением, мелькнувшим на миг в его глазах.
Крепко стиснув ее, Гай рассказал о содержании письма.
— Твой муж может появиться в любую минуту, — закончил он глухим, невыразительным голосом. Магдалена чуть отодвинулась и запрокинула голову, чтобы посмотреть на него. Теперь, все поняв, она преисполнилась странного спокойствия.
— Я ведь говорила, что Эдмунд не погиб. Вспомни, сколько раз я пыталась объяснить это тебе.
— Но откуда ты все знала? Магдалена пожала плечами.
— Просто чувствовала. Но каждый раз, когда заговаривала об этом, ты так расстраивался, что казалось легче оставить все как есть.
Неожиданный укол опасения, дурного предчувствия застал его врасплох и оледенил душу.
— Ты представляешь, что это означает, Магдалена?
— Да. Нам придется нелегко, но я давно думала о том, что нужно признаться Эдмунду…
— Ты будешь молчать! — перебил он, не в силах объять умом ее слова. — Он не узнает ничего… ничего. Ясно?!
Магдалена покачала головой со своим обычным упрямством, так хорошо ему знакомым. Как ни странно, в глазах ее не было ни страха, ни тревоги.
— Нет, это тебе не ясно. Я не могу жить без тебя, Гай. И мы сможем справиться с этой бедой, как справлялись до нас остальные. Мой отец открыто живет с Катариной Суинфорд. Она родила ему незаконных детей. А ведь таких пар много, очень много…
— Ты сама не ведаешь, что несешь! — оборвал Гай, корчась от омерзения. — Ты обесчещена, твой муж обесчещен, да и я тоже обесчещен тем, что произошло между нами. Твой супруг имеет полное право убить тебя и меня за позор, который мы навлекли на него, и я не смею лишать его этого права. Но нет причин причинять ему ненужные страдания. Никто, кроме нас и твоих служанок, ничего не знает. Все кончится сейчас, будто ничего и не было.
Но в душе он отчетливо сознавал, что к прошлому нет возврата. Ничто больше не будет так, как прежде.
— Нет, — непонимающе качнула она головой. — Ты не можешь говорить такое. Я знаю, ты не хочешь меня бросить. И что будет с нашим ребенком? Неужели ты хладнокровно откажешься от него? Ведь есть способы все уладить…
Она хотела утешить его, но вдруг захлебнулась рыданием, прижав ладонь к щеке, на которой багровел опечаток его ладони: клеймо бешеной ярости, подстрекнувшей его на внезапный и беспощадный удар. Всхлипнула и смолкла, продолжая стоять, потрясенная предательством. Широко раскрытые глаза словно застыли.
А в это время Гай де Жерве сквозь алую дымку бешенства видел не Магдалену, а ее мать, женщину, сумевшую сплести паутину смертного греха и вероломства, в которую попались так много мужчин. Попались и погибли. Изольда де Борегар пользовалась волшебством своей чувственности и прекрасного тела, чтобы заманивать бедняг в ловушку, и теперь ее дочь, наделенная теми же силами, шла по ее пути. Даже Шарль д'Ориак поддался ее чарам. Гай видел, как это происходило, видел похоть, жадное вожделение в его глазах, затмевавшие даже ту цель, ради которой он обхаживал кузину. Эдмунд де Брессе пресмыкался у ее ног, охваченный любовью и желанием с того первого раза, когда она лежала в его постели. И сам Гай пал жертвой дьявольских козней, которые помогли ей завлечь его просто по той причине, что она хотела этого. Ей не было никакого дела до страданий и позора, которые придется переносить мужу, человеку, любившему ее так же глубоко, как сам Гай. Эдмунд де Брессе должен быть принесен в жертву ее страсти. И когда-нибудь она так же пожертвует и любовником.
Но даже в своем слепом отчаянии он сознавал, что в отличие от материнских ее колдовские силы по сути своей невинны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52