Снятый дерн лежал поодаль, и можно было не сомневаться, что его в ближайшее время вернут на место, предварительно засыпав кострище землей. Забродов, как всегда, не оставлял после себя никаких следов: вот он есть – а вот его нет, и ничто не напоминает о его недавнем присутствии.– Грамотно устраиваешься, – похвалил Федор Григорьевич. – Аккуратно.– Привычка, – рассеянно ответил Илларион, присаживаясь на корточки у кострища. Он вынул из нагрудного кармана линялой камуфляжной куртки сигареты, вставил одну в уголок своего насмешливого рта, прутиком выкатил из догорающего костра уголек, прикурил сигарету и бросил уголек обратно в костер.– Хорошо у тебя здесь, Федор Григорьевич! – протянул он, вытирая о траву испачканные углем пальцы. – Даже уезжать жалко.– Здрасьте-пожалуйста, – опешил егерь. – Только приехал, и уже уезжать? Что так сразу?– Ну, почему же сразу? – Забродов пожал плечами. – Пару дней, как всегда, погощу. Но уезжать-то все равно придется. А когда помру, и вовсе сюда не попаду.О! – вдруг оживился он. – Идея! Напишу завещание, и в нем отдельным пунктом: так, мол, и так, желаю быть похороненным на кладбище деревни Зинцово, что в Завидовском заповеднике…– Ну, как есть дурак, – проворчал Нефедов, тоже опускаясь на корточки. – Кто же о таких вещах говорит? Да и рановато тебе о смерти думать.– А я, Федор Григорьевич, о ней лет с двадцати думаю, – серьезно ответил Илларион. – Работа у меня такая.., была. Одно время, помнится, даже и не надеялся, что в своей земле похоронят.– Как же ты живешь-то? – глядя на переливы красного жара от пепелища, спросил егерь. – С такими мыслями?– Хорошо живу, – спокойно ответил Илларион. – Ты пойми, Григорьевич: помнить о смерти и бояться ее – разные вещи. Когда все время помнишь, что ты не вечен, живешь как-то.., полнее, что ли. Больше успеваешь, да и чувствуешь острее.– И не боишься? – недоверчиво переспросил егерь.Илларион пожал плечами.– Да как тебе сказать. Не то, чтобы боюсь, а.., ну, не хочу, пожалуй. Организм, он ведь дурак, ему ничего не втолкуешь. Ему, бедняге, дико: как же это – все останется, а меня не будет?– И как же ты справляешься? – с неподдельным интересом спросил Федор Григорьевич. Ему действительно было интересно. Илларион непостижимым образом ухитрялся повернуть любой, самый мимолетный и пустой разговор так, что собеседник потом долго чесал в затылке и удивлялся: как же это ему самому не пришло в голову? Вот и сейчас Федор Григорьевич поймал себя на том, что, оказывается, прожил всю жизнь с таким чувством, словно впереди у него тысяча лет. А ведь, если задуматься, осталось-то всего ничего…– Как справляюсь? – переспросил Илларион. – Да как все, так и я. Голова на что? Не могу же я позволить скелету собой командовать.– Какому скелету? – удивился егерь.– Да своему скелету, какому же еще!– Ох, и здоров же ты языком чесать, – проворчал Нефедов, бросая окурок в горячую золу. Бумажный мундштук сразу потемнел, задымился и вдруг весело вспыхнул по всей длине, в считанные секунды сгорев дотла. – Ты мне лучше скажи, только без обид: с чего это козлихин пацан решил, что ты браконьер?– А, – оживился Илларион, – доложили, значит!Ну, пойдем.Они подошли к машине, и Забродов распахнул дверцу багажника. В багажнике влажной спутанной грудой громоздилась сеть. Нефедов поднял брови: сеть как-то совершенно не вязалась с тем, что он знал об Илларионе.– Это он, наверное, подсмотрел, как я сеть вытаскивал, – сказал Забродов. – Не хмурься, Григорьевич, рыбы в ней почти не было. Видно, недавно поставили.Надеюсь, ты не думаешь, что это мое хозяйство? ;– Не волнуйся, – проворчал Нефедов. – Хозяйство знакомое. У нас в деревне только козлихин зять такие плетет. Что-то Колька мудрить начал. Мальчонку подослал…– Колька – это такой здоровенный, белобрысый? – уточнил Илларион. – На глазок лет тридцать – тридцать пять, немного косолапит… Он?– Вылитый, – сказал удивленный Нефедов.– Ну, так он, наверное, заболел. Рука у него болит, и еще челюсть. И шея наверняка не ворочается. Можешь пойти, навестить больного. А вот это, – Забродов нырнул в салон машины и вернулся с обшарпанным одноствольным дробовиком в руках, – вот это ему гостинец. Я бы его ленточкой перевязал, да взять ее негде.– Ну, стервец, – принимая дробовик, сказал Нефедов.– Надеюсь, не я? – испуганно спросил Илларион.Глаза его при этом смеялись.– Не ты, не ты… Ах, стервец! Предупреждал ведь я его… Да что тут предупреждать! Жить-то надо.– Это точно, – сказал Забродов. – Жить надо прямо сейчас, а на то, что будет через полсотни лет, наплевать.– Представь себе, – буркнул Нефедов, переламывая ружье и нюхая патронник.– Патрон – вот, – сказал Илларион, вынимая из кармана ядовито-зеленый картонный цилиндрик и протягивая его егерю. – Не нюхай, не нюхай, выстрелить он не успел.– Теперь ясно, почему ты в кустах сидел, – откликнулся Федор Григорьевич, со щелчком ставя ствол на место и пряча патрон в карман дождевика.– Да не сидел я в кустах! Лежал себе на травке…Ты мне, между прочим, чуть руку не оттоптал.– Лежал он… Интересно, где тебя научили так лежать? Да ладно, ладно, это я так… Знаю, что все равно не скажешь. В разведке, что ли, служил?– Ну, вот видишь, – сказал Илларион, – ты сам ответил на все свои вопросы.– Неужто догадался? – обрадовался егерь.– А вот это я не знаю, – виновато ответил Забродов. * * * Через три дня бывший инструктор учебного центра спецназа ГРУ Илларион Забродов вышел на крыльцо сторожки, в которой обитал егерь Нефедов, и с удовольствием потянулся, хрустнув суставами.Было начало шестого, солнце еще не взошло, и предутренний воздух приятно холодил обнаженный торс отставного спецназовца. Илларион глубоко вдохнул и резко выдохнул, сбежал с крыльца, высоко подпрыгнул и бросился бежать по грунтовке, которая начиналась сразу за подворьем Нефедова, взяв с места убийственно быстрый темп. Откуда-то с веселым лаем вывернулся бестолковый Бубен и помчался рядом, норовя ухватить за штанину. Этот бездельник сразу сдружился с Забродовым.«Два сапога пара», – сказал по этому поводу суровый Федор Григорьевич.Километра через полтора пес отстал, вернувшись на кордон, и дальше Забродов побежал один. Бежать по лесу было легко – воздух здесь был гораздо чище, чем на Малой Грузинской, и вдоволь напоенные кислородом мышцы, казалось, совсем не чувствовали усталости. Добежав до деревенской околицы и всполошив собак, Илларион повернул обратно, с удовольствием ощущая, как последствия вчерашнего прощального ужина покидают организм через открытые поры.Ему было хорошо. Сейчас он переживал один из очень редких в его жизни моментов. Его устраивало все без исключения: погода, воздух, вчерашний ужин, сегодняшняя пробежка, состояние природы и собственного организма, и даже предстоящее возвращение в Москву, по которой он успел соскучиться. Его ждали книги и неторопливые беседы за чаем со старым антикваром Пигулевским, а также язвительные споры со старинным другом и сослуживцем Андреем Мещеряковым, который все никак не мог дослужиться до генерала, и огни вечерней Москвы – все то, из-за чего он не мог покинуть город и окончательно перебраться в какую-нибудь лесную сторожку.Даже ставшее за последние годы привычным ощущение ненужности и бесцельности собственного существования, с которым Иллариону приходилось бороться днем и ночью, отошло куда-то на задний план, уступив место простой и незатейливой радости жизни. «Все живое – трава», – вспомнилось Иллариону название прочитанного когда-то давным-давно романа. Помнится, дело было на полигоне, книга попала ему в руки совершенно случайно, и он просмотрел ее по диагонали за вечер – это была фантастика, к которой капитан Забродов относился со снисходительной скукой. Как и следовало ожидать, содержание романа в подметки не годилось названию, но само название накрепко засело в памяти – была в нем маленькая частичка какой-то последней правды.Закончив зарядку, он умылся у колодца и вернулся в дом, где уже горел огонь в плите, посапывал, древний эмалированный чайник, и шипела посреди стола, распространяя вкусные запахи, большая закопченная сковорода. Федор Григорьевич кухарил, держа в зубах неизменную беломорину. Это получалось у него сноровисто и ловко – он был вдов уже десять лет. Замужняя дочь давным-давно перебралась в город, так что с кастрюлями и сковородками егерь Нефедов управлялся ничуть не хуже, чем с ружьем, топором или конской упряжью.– Набегался? – бросил он на Иллариона быстрый взгляд из-под густых нависающих бровей. – Экий ты… прямо как боровик. Свежий, крепкий, так и хочется пальцем потыкать.– Не стесняйся, – разрешил Илларион и сделал грудь колесом.Федор Григорьевич только хмыкнул, затягиваясь папиросой и вороша дрова в плите.– Железный ты мужик, Илларион, – сказал он. – Все тебе нипочем. Неужто голова после вчерашнего не болит?– А чему в ней болеть? – Илларион удивленно округлил глаза. – Там же сплошная кость!Для наглядности он постучал себя согнутым пальцем по макушке и пошел одеваться.Они плотно, по-мужски позавтракали яичницей с салом, заедая ее толстыми ломтями ржаного хлеба с зеленым луком.– Последний, – сказал о луке Федор Григорьевич.Подумав, он вынул из шкафчика недопитую с вечера бутылку и сделал вопросительное движение горлышком в сторону Иллариона.– Ни-ни, – сказал Забродов. – Я, конечно," человек русский, но за рулем, как правило, не пью.– С каких это пор? – недоверчиво хрюкнув, поинтересовался Нефедов. – Ну, хозяин – барин, неволить не буду. А мне требуется, ты уж не обессудь.Он выпил рюмку и сразу же убрал бутылку от греха подальше.– А то погостил бы еще, – предложил он, разливая чай. – Все веселее. Веришь, поговорить не с кем, кроме этого дурака хвостатого, – он кивнул в сторону окна, за которым катался по траве совершенно обалдевший от полноты жизни Бубен.– А мерин? – спросил Илларион.– А что мерин? Мерин – он мерин и есть, какой с ним может быть мужской разговор?Илларион фыркнул – Ас Бубном ты, значит, в основном о бабах разговариваешь? – спросил он.– А о чем с ним, дураком, еще разговаривать? Тем более, я теперь про это дело только разговаривать и могу…– Как мерин, – вкрадчиво закончил за него Илларион.– Как мерин, – автоматически согласился Нефедов и тут же, спохватившись, плюнул себе под ноги. – Тьфу ты, вот же язва языкатая! Это еще посмотреть надо, кто как мерин, а кто как жеребец.– Вот это уже другой разговор, – удовлетворенно сказал Илларион. – А то заладил…Они допили чай и встали из-за стола. Забродов прихватил свой висевший на гвозде рюкзак и первым направился к дверям.– Не терпится тебе, – проворчал Нефедов. Ему было немного грустно расставаться с приятелем.– Не скрипи, Григорьевич, – выходя на крыльцо, откликнулся Илларион. – Свидимся еще. Мне ваши места – как астматику кислородная подушка, я без них не могу. Гляди, еще надоем.– Надоешь – выгоню, – пообещал Нефедов.Они обогнули дом справа и свернули за угол, куда Илларион три дня назад загнал «лендровер», чтобы тот не торчал посреди двора – 0-па! – останавливаясь, сказал Забродов. – Вот тебе и уехал. Выздоровел, значит, наш больной.– М-да, – неопределенно промямлил егерь, глядя на проколотые шины вездехода. – Ну, Колька! Недаром всю их семейку на деревне Козлами кличут. А я, старый дурак, не стал на него протокол составлять. Пожалел, значит.Задумчиво насвистывая, Илларион подошел к машине и заглянул под капот. Его худшие ожидания немедленно оправдались – аккумулятора как не бывало.– Хороший был аккумулятор, – сказал он. – Новый. Эх ты, служивый, – добавил он, обращаясь к прибежавшему Бубну. – Из-за таких, как ты, Чапаев погиб. Что, стыдно?Бубен гавкнул – стыдно ему не было.– Это он зря, – с угрозой сказал Федор Григорьевич. – Шины шинами, а вот аккумулятор ему боком выйдет. За такие дела лет на пять загреметь можно.– Ну, это ты загнул, – возразил Илларион. – И потом, мы теперь этот аккумулятор днем с огнем не отыщем. Я бы на месте твоего Кольки бросил бы его в речку, и все дела.– Колька? Аккумулятор в речку? Ну-ну, – ядовито закивал головой Нефедов. – В одном ты прав – аккумулятора не видать, как своих ушей. Ежели он его уже не продал, значит, как раз сейчас продает, и не у себя в деревне, а где-нибудь подальше. Вот тебе и случай погостить. Пока новый аккумулятор достанем, пока колеса, то да се…– Извини, Федор Григорьевич, – сказал Илларион. – Я с человеком встретиться договорился. Он старый, волноваться будет. Нехорошо. Может, ты меня подбросишь до Завидова на своем «Урале»? Туда ведь верст пятьдесят, не больше. За полдня обернешься. А я через пару-тройку дней приеду. Машину заберу, в деревню наведаюсь, то да се, как ты говоришь…Федор Григорьевич неодобрительно хмыкнул, но спорить не стал. Вместо этого он отправился в сарай, и через минуту там с треском и грохотом завелся мотоциклетный двигатель. Из распахнутых ворот сарая поплыл слоистый синеватый дым, внутри тревожно заржал мерин, а Бубен разразился заливистым лаем, решив, как видно, что в сарае завелся какой-то страшный зверь.Мотоцикл рыкнул и задним ходом выкатился из сарая. Это было тяжелое, густо забрызганное грязью, непроизвольно взрыкивающее и кашляющее чудовище с гнутой и ржавой номерной пластиной и коляской, выглядевшей так, словно ею неоднократно прошибали кирпичные стены. Сидевший верхом на этом дымящемся драконе Федор Григорьевич выглядел несколько испуганным, и Илларион понял, почему предложение смотаться в Завидово не вызвало у егеря особого восторга.– Слезай, Григорьевич, – сказал он. – Дай порулить.Нефедов с готовностью соскочил с треугольного седла и уступил Иллариону водительское место. Прежде, чем выехать, Забродов доверху долил бак мотоцикла из запасной канистры, лежавшей в багажнике «лендровера» и почему-то не замеченной предприимчивым Колькой-Козлом.Пятьдесят с небольшим километров, отделявшие сторожку Нефедова от железнодорожной платформы в Завидово, стоили Федору Григорьевичу десяти лет жизни. Так, во всяком случае, показалось ему лично.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7