https://wodolei.ru/catalog/unitazy/roca-meridian-n-346247000-25100-item/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Все чердачные люки перекрыты решетками, замки в полном порядке. Районные сыскари в полном обалдении. Получается, что он залез туда прямо по стенке.– Одиннадцатый этаж, – напомнил не то ему, не то себе Сорокин. – Ни фига себе! Балконы? – спросил он со слабой надеждой.– До ближайшего метров восемь, – ответил Амелин.– А дверь?– Дверь, конечно, нараспашку. Не полезет же он, в самом деле, обратно по стенке со всем этим добром.Но следов взлома никаких. Нет, это, конечно, форточник. Но вот как он туда забирается, черт бы его подрал?– Много унес? – спросил Сорокин.– Не много, но дорого. В общем, тысяч на двадцать. – Долларов, конечно.– Губа не дура, – проворчал Сорокин.– Квартиры выбирать он умеет, – согласился Амелин. – Скорее всего, работает по наводке, Сорокин, морщась, потушил в переполненной пепельнице окурок, с сомнением покрутил в пальцах сигаретную пачку и раздраженно бросил ее на стол.– Соображения есть? – спросил он.– Да какие тут могут быть соображения? Это Копперфилд какой-то. Или этот.., как его.., в общем, француз один, его по телевизору показывали пару лет назад.Скалолаз. Ползает по камням, как муха, безо всякого снаряжения. На козырьки забирается на одних пальцах, почище любой обезьяны.Сорокин поморщился. Ему вдруг припомнилась книжка про то, как обитатель четвертого тысячелетия космической эры швырялся в чернильницу бумажными шариками.– Беллетристика, – с отвращением сказал он. – Библиотека приключений и фантастики. Цирк. И даже не цирк, а балаган – с бородатыми женщинами и человеком-мухой. Несерьезно это, майор.– Да почему же несерьезно? Наши высотки – это вам не Эверест какой-нибудь. Особенно сталинские.По ним же карабкаться – одно удовольствие.Сорокин высоко поднял левую бровь.– Я имею в виду, для человека с соответствующей подготовкой, – быстро поправился Амелин. – Скажете, мало у нас таких?– Урка-скалолаз, – с сомнением предположил Сорокин. – Хотя урками, конечно, не рождаются… Да нет, это какой-то Голливуд!– Обзываться все умеют, – проворчал Амелин. – Особенно на младших по званию. В общем, при всей фантастичности это можно принять в качестве одной из версий. Кто нам мешает осторожно пощупать всяких альпинистов, циркачей, гимнастов.., кто там еще подходит по профессии?– Монтажники-высотники, – с невозмутимым видом подсказал неисправимый Амелин, которого, казалось, не мог по-настоящему огорчить даже уход жены.– Монтаж.., тьфу на тебя! Шуточки ему…– Да какие уж тут шуточки, – внезапно помрачнел майор. – Это ведь еще не все.– Так, – обреченно сказал Сорокин. – Есть свежие новости?– Сообщение поступило полчаса назад. На этот раз он отметился возле Белорусского вокзала. Группа из райотдела уже на месте, так что вам туда ехать незачем…– Да я и не собирался. Что же мне, за каждым домушником по Москве гоняться?– Видите ли, товарищ полковник… На этот раз на месте преступления остался труп. Глава 2 До некоторых пор все было предельно просто и ясно.Человек, которого какой-то острослов в милицейских погонах уже успел окрестить «Мухой», никого не убивал и убивать не собирался – у него не было ни склонности к мокрым делам, ни каких бы то ни было причин ими заниматься. Это вовсе не означало, что он пацифист по натуре.В свое время этот гибкий, несмотря на возраст, невысокий, но пропорционально сложенный мужчина с твердыми, как железо, но удивительно подвижными пальцами отправил к Аллаху немало правоверных бородачей, но тогда на нем была военная форма, и никто (кроме, разумеется, все тех же пацифистов) не считал его поведение зазорным. Благодарная Родина прицепила ему на грудь парочку медалей и орден Красной Звезды, а бородатый корреспондент столичной газеты, которого на подступах к лагерю чуть не шлепнул часовой, принявший его за «духа», накатал о его подвигах восторженную статью, впоследствии изрубленную в капусту, а после и вовсе запрещенную военной цензурой. Муха, которого в то время еще никто так не называл, не обиделся.Он вообще редко обижался, а уж обижаться на военную цензуру или, того чище, на Родину полагал делом абсолютно бессмысленным.Разговоры об «афганском синдроме» и «потерянном поколении» казались ему пустой болтовней – сам он не чувствовал себя ни полусвихнувшимся боевым роботом, ни потерявшим смысл жизни персонажем романов Ремарка. У него была его работа, при нем было его мастерство, его хобби, его, если угодно, талант.К тридцати пяти годам он начал понимать, что вершина его жизни пройдена, и все, что ему осталось – это движение под уклон. Это было неприятное открытие, которое рано или поздно делает любой человек. В его случае положение усугублялось хроническим безденежьем и тем обстоятельством, что его жена и дочь стали все чаще выражать недовольство по поводу его жизненного кредо – «бедный, но честный». Им было глубоко наплевать на его честность. Да и не только им. Вокруг крали все подряд, почти не скрываясь, раздуваясь от жира и спеси, и очень часто те, кому он по роду своей деятельности оказывал помощь, вместо простых слов благодарности со снисходительным видом совали в нагрудный кармашек его рабочей одежды зеленые бумажки. В конце концов он стал напоминать себе огромный дуб, гордо возвышающийся посреди поля – дуб, сгнивший изнутри, но продолжающий шелестеть кроной в ожидании порыва ветра, который его повалит. Это было мучительное чувство раздвоения, и он почти обрадовался, когда сереньким воскресным утром его старинный приятель Валера Кораблев, уже четыре года державший ломбард на Петрозаводской, отставив в сторону полупустую кружку пива и ловко распатронивая вяленого леща, вдруг негромко сказал, глядя куда-то в сторону:– Пропадаешь, братуха. Пропадаешь ни за что!– Чего? – переспросил он, не донеся до губ свою кружку. – С чего это ты взял, что я пропадаю?– Я же не слепой, – ответил Кораблев, с хрустом сдирая с леща кожу. – Да и ты не первый, кто от своей великой честности по миру идет.Тот, кого через пару месяцев растерянные сыскари окрестили Мухой, поставил кружку на стол, так и не сделав глоток. Он полез в карман, выложил на столик мятую пачку «примы» и закурил, щурясь от дыма и с интересом разглядывая Кораблева. К столику, шаркая по бетону подошвами рваных растоптанных ботинок и кривя небритую рожу, приблизился бомж Ванюша, намереваясь разжиться глотком пивка и чинариком, а то и целой сигаретой.– Отвали, – не оборачиваясь, сказал бомжу Кораблев. – Не мешай разговаривать. Придешь позже.Ванюша покорно зашаркал к другому столику. Глядя, как Кораблев деловито расправляется с лещом, человек, которому в ближайшее время предстояло стать Мухой, глубоко затянулся сигаретой и сказал:– Интересно. А ты, значит, решил меня спасти.– Угу, – невнятно промычал Кораблев, погружая в кружку свой короткий, нахально вздернутый нос, под которым топорщились жесткие щетинистые усы. – Жалко же смотреть, – продолжал он, вытирая пену с усов. – Бьешься, как рыба об лед, а вокруг деньжищ немеряно.Муха проводил взглядом проехавший мимо пивного ларька «мерседес» с тонированными стеклами. Ему невольно вспомнилось выражение лица дочери, когда она садилась в его проржавевшую до дыр «копейку», и его твердые, как стальные стержни, и гибкие, как щупальца осьминога, пальцы крепче стиснули ручку пивной кружки.Внимательно наблюдавший за ним Кораблев незаметно ухмыльнулся в усы. Он не ошибся в расчетах: его приятель, судя по всему, давно готов был к «употреблению».– Вот послушай, – снова заговорил Кораблев, отодвигая в сторону полупустой бокал. – Посмотри на себя. Ты же уникум, равных тебе – считанные единицы, а что ты с этого имеешь? Я понимаю, конечно: честность, законопослушание, принципы там всякие… Но ты мне скажи: должен талант вознаграждаться? Нет, погоди, молчи. Того, что ты собираешься сказать, уже даже по радио не говорят и в детских книжках не пишут. Кто у нас сейчас бедный? Тот, кто зарабатывать не умеет или не хочет. Ты со своими способностями мог бы грести бабки лопатой, а существуешь на оклад. Значит, что же – не хочешь? Поверить в это не могу. Чтобы умный, талантливый, молодой мужик не хотел жить по-человечески – да быть такого не может!Налетевший из-за угла порыв ветра захлопал отсыревшими парусиновыми зонтиками и смахнул со столика несколько обрывков сухой рыбьей кожи. Кораблев вдруг странно изогнулся, сморщился от усилия и выудил из-под столика уже откупоренную бутылку водки.– Давай-ка, – сказал он, щедрой рукой доливая доверху бокал своего собеседника, в котором еще оставалось граммов двести пива. – Давай дернем для успокоения нервов, а потом поговорим.– Да погоди, Валера, – слабо запротестовал тот. – Да ты очумел, что ли? Утро же! Кто же с утра пораньше ерша пьет?– А кто с утра к пивному ларьку бежит? – парировал Кораблев. – Алкаши конченные да те, кому дома невмоготу. И не рассказывай мне про свою счастливую семейную жизнь. Все твое семейное счастье у тебя на морде написано. Пропадаешь, старик.Муха резко вскинул голову, собираясь как следует отбрить наглеца, далеко переступившего границы дозволенного, но тут же сник и опустил плечи: Кораблев был совершенно прав. Не будь в его словах правды, они ни за что не встретились бы там воскресным утром. Он попытался вспомнить, как давно начал сбегать из дома по выходным, и зябко поежился: получалось, что давненько.Кораблев тем временем плеснул водки в свое пиво и спрятал бутылку. Они молча чокнулись бокалами и сделали по несколько глотков.– О! – сказал Кораблев, возвращая бокал на столик и переводя дух. – Уже теплее. Теперь можно и поговорить. Как ты полагаешь, старик?Муха со стуком поставил свой бокал и яростно помотал головой.– Все равно, – сказал он. – Все равно это ничего не меняет. Воровать… Нет, Валера, извини, я не так устроен.– А я, значит, устроен именно так, – закончил его мысль Кораблев. – Ну, спасибо! Воровать, старик – это кошельки в трамвае тырить или сберкассу брать в день выплаты пенсий. А то, что я тебе предлагаю, это не воровство и даже, если хочешь, не бизнес. Это скорее медицина. Знаешь, вроде того, как в платных клиниках у богатых клиентов жирок из-под шкуры отсасывают, чтобы морда поперек не треснула. Этакое кровопускание в медицинских целях.– Красиво поешь, – сказал, изрядно хмелея Муха. – Прямо спаситель человечества.– Я-то? – Кораблев рассмеялся и отхлебнул из бокала. – Какой из меня, к черту, спаситель? У меня для этого руки коротки. Все, что я могу – это подсказать таким, как ты, пару адресов. Ну, и после того.., ну, ты сам понимаешь.– Ага, – сказал Муха. – То-то я думаю: чего он в этом своем ломбарде сидит?– Наконец-то! – обрадовался Кораблев. – Умнеешь на глазах! Только ты все-таки потише. Уйди отсюда, я сказал! – зарычал он на Ванюшу, которого снова прибило к их столику. Бомж что-то невнятно пробормотал в свое оправдание и отчалил, шаркая по неровным бетонным плитам своими разбитыми ботинками. – Ну, так как? – снова обратился он к Мухе. – Дело-то плевое. Я имею в виду, для такого мастера, как ты.Муха пососал потухшую сигарету и зачиркал спичками, прикуривая.– И дерьмо это курить больше не будешь, – сказал Кораблев. – Это же верный рак легких!– Не мельтеши, – попросил Муха. – Дай подумать.– Думай. Только не слишком долго.– А куда мне торопиться?– Видишь ли, – сказал Кораблев, – так вышло, что как раз сегодня вечером клиента не будет дома.Вернется только под утро. Представляешь, какой для него будет сюрприз? Он-то, чудак, думает, что к нему залезть невозможно!– А ты, я вижу, все продумал, – с непонятной интонацией сказал Муха, – и встретились мы здесь, наверное, не случайно… Так ведь?Кораблев виновато развел руками.– Ну, бог тебе судья. А что за клиент?Кораблев наклонился к нему поближе и зашептал:– Клиент – сволочь. Биржевик, спекулянтская морда. Вот он-то и есть самый настоящий ворюга. Такого и шлепнуть не грех, не то что немного пощипать.Муха тяжело посмотрел на него, и Кораблев поспешно сменил тон.– Да нет, это я к слову, – сказал он. – Шлепать никого не надо. Сам понимаешь, это уже совсем другая статья.– Статья? – переспросил Муха. Упоминание об Уголовном кодексе ему не понравилось.– Ну, старик, мы же взрослые люди. Конечно, статья. Но ты не дрейфь, дело верное. Попадаются только недоумки, иначе в России не было бы столько состоятельных людей. Сам посуди: зачем мне подбивать тебя на опасное дело? Мы же, выражаясь ментовским языком, соучастники. Ты на тот свет – и я следом…– Я подумаю, – упрямо повторил Муха, хотя наверняка знал, что согласится: жалкое существование, которое он влачил в последние годы, окончательно встало ему поперек горла.В тот день он так и не пошел домой. Часов до трех послонявшись по улицам и успев за это время трижды промокнуть под скоротечными дождиками и столько же раз высохнуть, он неожиданно для себя обнаружил, что стоит перед дверью ломбарда на Петрозаводской и с тупым любопытством разглядывает облезлую вывеску. Муха пожал плечами, бросил в лужу окурок и потянул на себя дверную ручку. Под притолокой, совсем как в старинном ломбарде, надтреснуто забренчал колокольчик, и за прилавком словно бы ниоткуда возник Кораблев.– Пришел? – буднично спросил он. – Ну и молодец. Я знал, что придешь. Пошли, потолкуем. * * * Он вернулся домой далеко за полночь, опять угодив под дождь, оживленный и немного испуганный, с тремя тысячами долларов в кармане, и обнаружил, что квартира пуста. На кухонном столе его поджидала записка, торопливо нацарапанная рукой жены, в которой супруга сообщала, что она «больше так не может».– А как ты можешь, сука? – спросил Муха у пустой квартиры, швырнул скомканную записку в мусорное ведро, вызвал такси и поехал в ресторан. В результате он опоздал на работу почти на три часа, схлопотал выговор и впредь вел себя осторожнее.С женой он увиделся только на бракоразводном процессе. Одет он был по-прежнему, хотя к тому времени ею материальное положение изменилось самым волшебным образом. Заглянув в его ставшие непривычно спокойными и твердыми глаза, жена неуверенно намекнула на то, что разводиться, может быть, и не надо.
1 2 3 4 5 6 7


А-П

П-Я