Одно из их орудий продолжило стрельбу, и к всеобщему ужасу большое пушечное ядро со свистом пронеслось сквозь толпу сановников, окружавших Барнагаста. К счастью, никто не пострадал, хотя на своем пути ядро трижды срикошетило. Прибывшие, рассыпаясь в извинениях, пытались возместить убытки, но Барнагаст встретил их прохладным заявлением о том, что человек жив, покуда это угодно Господу, и заверил, что ядро не причинило никакого вреда. Португальцы пребывали в счастливом неведении, не подозревая, что спокойная философия Барнагаста основывалась на том, насколько дешево он и его соотечественники ценили человеческую жизнь. Гости отнюдь не стояли на пороге мирной процветающей страны пресвитера Иоанна, напротив, они вот-вот должны были окунуться в бурное африканское общество, странная смесь набожности и жестокости которого их вскоре потрясла.
Четырнадцать членов португальского посольства были не самыми лучшими представителями своей страны. Всем управлял Родриго да Лима. Его назначили лишь недавно, так как посол короля Мануэла, семидесятидвухлетний дипломат, умер за месяц до этого и был похоронен в песке одного из прибрежных островов. Да Лима был молод, раздражителен и бестактен и уже начал ссориться со своим заместителем, Жоржи д’Абреу, считавшим себя более достойным возглавить посольство. Сохранять спокойствие между двумя забияками пытался отец Франсишку Альвареш, ранее бывший капелланом короля Мануэла, а теперь священник, на котором лежала ответственность за изучение и описание религии пресвитера Иоанна. Его дневник стал первым свидетельством об Эфиопии, изданным в Европе. В посольство также входили менее важные персоны: писарь, художник, который должен был переносить на холст интересные картины, открывавшиеся взору путешественников, а также делать наброски для развлечения пресвитера Иоанна в его дворце, музыкант, привезший с собой переносной орган (опять-таки для развлечения пресвитера Иоанна), брадобрей (по совместительству врач) и несколько португальских слуг, в основном взятых за способность мелодично петь во время церковной службы. В качестве даров они изначально намеревались привезти огромную кровать. Ее балдахин, отделанный синими и желтыми занавесями из тафты, изображал императора, коронующего королеву, и четыре трубача. Одеяла, на которых был вышит португальский герб, дополняли подарок. К сожалению, кровать не перенесла морского путешествия, и, обследовав скудные запасы, оставшиеся на корабле, да Лима обнаружил, что располагает четырьмя гобеленами, органом, золотым мечом с богатой рукояткой, двумя вышедшими из употребления ружьями с сохранившимся зарядом, несколькими деталями боевого облачения и картой мира. Это было весьма скудное подношение для такого могущественного правителя, как пресвитер Иоанн.
От Массауа на берегу Красного моря, где высадилось посольство, было около 720 километров по прямой до Шоа, где обычно располагался двор негуса. Все сложности пути можно представить, если принять во внимание, что на преодоление этого расстояния португальцам потребовалось полгода. С палуб своей эскадры они видели пугающие очертания голых скал, высившихся сразу за выгоревшей белизной побережья. Похожие на крепости монастыри, выстроенные на высоких вершинах, и чудесное явление креста, сверкающего в ночном небе над холмами, заставило нескольких матросов дезертировать и сойти на берег в поисках славы и мирских выгод. Но большинство из них вскоре вернулись обратно, отступив перед дикостью этой земли. Не было дорог, ведущих в глубь страны, существовало лишь несколько узких троп, что вились от одной деревушки или монастыря к другим. От моря к плато Шоа вел головокружительный подъем – изматывающий путь посреди спекшегося известняка, русел высохших ручейков и бесплодной почвы, усеянной горной породой. Это давило на людей так же, как в худших областях Португалии, – только названия были другими. Знакомые «месы» – на Пиренейском полуострове так называли плоскогорья – в Эфиопии именовались «амбами», и если – как позже обнаружило посольство – пресвитер Иоанн использовал самые недосягаемые вершины в качестве тюрем для своих соперников, то это ненамного отличалось от португальской привычки заточать врагов правящей династии в подземелья Альджубарроты.
Сходство португальской и эфиопской культур стало одним из самых удивительных факторов в поиске пресвитера Иоанна. Это был тот редкий случай, когда европейцы и африканцы стояли лицом к лицу. Белые люди прибыли, надеясь обнаружить более развитую цивилизацию, а вместо этого столкнулись с обществом, отражавшим многие из их собственных особенностей. Оба народа в своей набожности доходили до фанатизма, ими обоими правили абсолютные монархи, жаждавшие подчинить себе гордую малочисленную родовую знать, оба видели друг в друге возможного союзника в борьбе с исламом. Поэтому так поразительно то, что посольство да Лимы оказалось совершенно не в силах понять Эфиопию.
В этом во многом можно винить злой рок. С самого начала все пошло неправильно. Вспыльчивый да Лима оскорбил Барнагаста, не оценив его гостеприимства, эпидемия унесла жизни двух его подчиненных, включая переводчика, и посольство увязло. Причиной неприятностей стала история с приношениями. Да Лима так и не уяснил, что в Эфиопии все дипломатические отношения строились на постоянных льстивых подарках в форме взяток или приношений. Даже стражей покоев Барнагаста было необходимо задобрить мешочками с перцем, а когда сам Барнагаст попросил да Лиму показать свой лучший меч, его крайне оскорбило то, что португалец обратился к своему спутнику и позаимствовал у него для подарка меч попроще. Ночью хижину, в которой португальцы хранили свои запасы, ограбили и украли два меча и шлем. В то же время да Лиме совершенно не понравился Барнагаст. Вопреки своим ожиданиям, в которых он представлял «заместителя» пресвитера великим властителем, окруженным восточной роскошью, он увидел уродливого жулика с гноящимися глазами, восседавшего в дурно сплетенном гамаке, покрытом грязным тряпьем. Его зал для аудиенции больше напоминал сарай, набитый толпами полуголых эфиопов, сидевших на корточках на земляном полу. С одной стороны слуги придерживали любимых боевых коней Барнагаста, рядом с ним на стене висели несколько бедно отделанных мечей, а у изголовья кровати сгорбилась его жена. Входя в этот зал, посланники и просители сперва были должны раздеться до пояса, а затем присесть на корточки, касаясь одной рукой земли в знак уважения, перед тем как протянуть обязательные подарки – специи или ткани. Только великие правители могли пренебречь этой церемонией. Они въезжали в зал верхом на коне, высокомерно продвигаясь сквозь толпу вслед за глашатаями, сдерживавшими ее своими копьями и дубинками.
Лишь отец Альвареш был доволен. Как он с оптимизмом писал в своем дневнике, это было поистине государство пресвитера Иоанна. На каждом холме и перекрестке высился храм или монастырь. Главными покупателями на рынке были монастырские казначеи, каждый второй человек, встречавшийся на пути, принадлежал к какому-нибудь монашескому ордену. Там были монахи в желтых одеждах, напоминавшие Альварешу доминиканцев, полуобнаженные нищенствующие монахи и монахини, чьи головы были выбриты и перевязаны кожаными лентами. Он заходил в храмы, любуясь настенными росписями и складками роскошного алого бархата и парчи, что скрывали за собой алтари. Лишь церковное убранство казалось ему неправильным. Вместо колоколов он видел камушки, что ударялись друг о друга и издавали надтреснутый звякающий звук, да и неуклюжая, грубо выкованная утварь совершенно не соответствовала знаменитому богатству пресвитера Иоанна.
И наоборот, эфиопы критически оценивали своих португальских гостей. Им не всегда нравилось то, что они видели. Они восхищались их прекрасным оружием и доспехами и выпрашивали их в подарок. Но когда священники пригласили чужеземцев на церковную мессу, они были неприятно удивлены их неотесанностью. Португальцы громко разговаривали, открыто плевали на пол и, казалось, постоянно ссорились друг с другом. Даже их священник выглядел опасным, ибо Альвареш совершил грех, чуть было не въехав в монастырь, куда не допускалось ни одно существо женского пола, верхом на ослице. И лишь срочная делегация, отправившаяся ему навстречу, чтобы заставить его остановиться и спешиться до того, как он подъедет слишком близко, спасла целый монастырь от осквернения.
Позже произошло еще более мрачное событие, когда голодные португальцы поймали и убили несколько голубей прямо в церкви. Местное население было настолько потрясено этим кровопролитием, что португальцам вообще запретили входить в церковь.
Таким образом, посольство продвигалось чуть ли не на ощупь, постоянно совершая нелепые ошибки, то восторгаясь, то пугаясь того, что они видят. Да Лима заставил Барнагаста снабдить их несколькими вьючными животными, угрожая сжечь подарки, приготовленные на берегу для негуса, если ему не будет оказано помощи, и посольство медленно, урывками продвигалось в глубь страны.
Альвареш делал подробные записи обо всем, что свидетельствовало о царстве пресвитера Иоанна. Им повстречались община монахинь, с благоговением умолявших путников разрешить омыть им ноги как странникам, побывавшим в Святой земле; постоялые дворы для слуг правителя, какой-то вождь, учтиво принявший посольство. Но в основном народ пресвитера Иоанна не был ни таким гостеприимным, ни воспитанным, как о том говорилось в предании. Некоторые мужчины чинно разгуливали с обернутыми кожаным ремешком яичками, не имея на себе никакой другой одежды, а женщины едва прикрывали свою наготу овечьими шкурами, что небрежно свисали с плеч. «В Португалии или Испании, – сухо комментирует Альвареш, – люди женятся по любви, видя красоту лиц, и многое скрыто от них. В этой стране они могут жениться потому, что уже увидели и оценили все, что только можно».
Но более всего путешественников потрясли жестокие нравы этой страны. В нескольких деревнях жители с почетом встретили проезжавшее мимо посольство, как следует побив путников камнями, и Альвареш был вынужден прибегнуть к жестоким мерам, приказав рабу ехать на своем муле впереди, чтобы тот первым принял на себя удар возможной засады. Ночью проводники сооружали из колючих кустов завалы для защиты от разбойников. Пересекая один лес, путники проехали под гниющими головами восьми сотен казненных мятежников, что свисали с ветвей подобно причудливым яблокам. Становилось ясно, что царство пресвитера Иоанна было местом, где кипели страсти и легко проливалась кровь.
Несколько раз посольство оказывалось в затруднительном положении: взбунтовавшиеся носильщики просто уходили, побросав тюки на землю. В разгар одного из споров как из-под земли возник высокопоставленный священник, который, словно тигр, набросился без каких-либо предупреждений на начальника охраны и злобно искусал его голову, оставив глубокие раны. Затем он спокойно представился посланником негуса и, сообщив пораженному да Лиме, что его повелителя не устраивала скорость продвижения экспедиции, поспешил прочь так же быстро, как и появился.
Преодолев на четвереньках горные перевалы, преследуемые стаями гиен, осмелевших настолько, что от них приходилось отбиваться копьями, чуть не утонув во время короткого наводнения, португальцы искренне обрадовались, когда в середине октября их проводники наконец заявили, что впереди лежит лагерь пресвитера. Послы уже давно оставили надежду увидеть легендарный хрустальный дворец, и поэтому их весьма воодушевил вид эфиопского двора, раскинувшегося подобно огромному военному лагерю. Ряды его шатров лучами расходились от большого красного жилища негуса. Несколько тысяч эфиопов в своих лучших одеждах собрались посмотреть на прибывающее посольство. Они молча с любопытством наблюдали, как сотня глашатаев, облаченных в шелковые туники, расчищали дорогу для белых людей, преусердно размахивая и щелкая в воздухе своими кнутами. Толпа расступилась и образовала проход, по краям которого расположились знать и кони негуса, убранные, как на парад – в парчовых чепраках и уздечках, украшенных перьями. Затем выбежали посланники государя: с плеч их свисали львиные шкуры, а шеи украшали золотые кольца, усыпанные самоцветами. Они встали около каждого португальца, проводили путешественников вперед, двигаясь диковинным шагом – полубегом, полувприпрыжку. Уже перед шатром путешественников заставили пройти между четырьмя львами – традиционными эмблемами негуса, которых, как с облегчением отметил Альвареш, держали на толстых цепях. Наконец по знаку стрелы, пущенной из таинственного красного шатра, процессия остановилась, и португальцы начали через посредников путаный разговор с человеком, ради которого они преодолели столь долгий путь.


Развалины дворца, приписываемого царице Савской

Посредником выступил придворный, которого Альвареш называет Кабеатой. Облаченный в белые хлопковые одежды и высокий остроконечный головной убор, он действовал в качестве посланника негуса, все время их беседы сидевшего в своем шатре, не показываясь наружу. Кабеата открыл аудиенцию, торжественно спросив у да Лимы, что он хочет и откуда явился. Тот ответил, что он возглавляет посольство, отправленное португальским королем к пресвитеру Иоанну, и привез с собой послания от наместника короля Индии. Выслушав это, Кабеата развернулся и спокойно ушел обратно в красный шатер. Несколько минут спустя он вернулся и повторил свой вопрос. Да Лима вновь принялся объяснять. Кабеата снова ушел, чтобы через несколько минут задать свой вопрос уже в третий раз.
Согласно записи внимательно наблюдавшего за этим действом Альвареша, выходя из шатра, Кабеата всякий раз исполнял нечто похожее на менуэт, делая два шага назад вместе с тремя знатными эфиопами, выстроившимися в линию, закрыв таким образом проход португальцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32