Его чудесный, глубокий голос прервался и словно пролился через край, он услышал это и поморщился. Он смотрел ей в глаза и не отводил взгляда.
– Не нужно… – Стелла заплакала, хотя обещала себе не делать этого. – Я от тебя не уйду. Ты не можешь меня заставить.
– Я могу тебя попросить. Ради нас обоих.
– Зачем ты так? Ты женился на мне меньше месяца назад. Я вышла за тебя замуж. Сейчас не время сдаваться.
Он нахмурился и покачал головой. Его руки, державшие палки, дрожали. Ей хотелось подойти к нему, подхватить его, найти ему стул, привезти электрическое кресло-каталку, подготовить для него, чтобы он мог сидеть на нем и спать, и почувствовать себя дома, и больше ни о чем не беспокоиться. Она не могла сделать ничего этого до тех пор, пока они не договорятся о будущем, в которое оба смогут поверить.
Тело не слушалось его так, как ему того хотелось. Он приподнял здоровое плечо.
– Я не хочу быть с тобой таким, какой я сейчас. От меня мало что осталось.
– Господи, Кит…
Стелла вытерла лицо тыльной стороной ладони и попыталась отыскать в кармане шортов бумажный платок.
Бесспорно, он изменился и больше не был таким, как прежде. Однако дела обстояли не так плохо, как говорили врачи после первого обследования. То, что он вообще мог ходить, являлось чудом современной медицины и доказательством терапевтической ценности внутривенных инъекций дексаметазона, дозами, достаточными, чтобы утопить слона. Так ей сказал врач-консультант в йоркширской больнице и в более сдержанных выражениях невропатологи в Адденбруксе в Кембридже, которые сделали ядерно-магнитный резонанс и компьютерную томографию и пришли к выводу, что либо им прислали не те пленки, либо боги пещер оказались исключительно благосклонны к доктору Кристиану О'Коннору, позволив ему так быстро и практически без потерь выйти из комы.
Однако они были не в состоянии совершить еще одно чудо и вернуть ей его таким, каким он был прежде. Они отправили его домой лишь наполовину здоровым, мужчину, который мог неожиданно заснуть, улыбался половиной лица, не мог полностью управлять своей левой ногой и только частично владел левой рукой. Они отпустили его с палками, инвалидным креслом и списком упражнений, составленным физиотерапевтом, таким длинным, что он занял бы все его свободное время и, возможно, ускорил бы излечение. Они считали, что со временем он сможет отказаться от одной из палок.
Они не могли сказать, будет ли он нормально ходить или бегать и вернется ли на его лицо прежняя настоящая улыбка, которую сейчас заменила жесткая неподвижность, сковавшая всю левую половину его тела.
Кроме того, они не знали, вспомнит ли он о храме земли, каменном черепе, прячущемся в скорлупе из белой извести, о том, как он пробирался вдоль уступа, освещая себе путь двумя фонариками, а потом упал с него, о том, что все эти события заставили детектива-инспектора Флеминга снова открыть дело о покушении на убийство. В тот момент он едва помнил подробности собственной свадьбы.
«Я помню лилии».
По-настоящему живыми оставались только его глаза. Стелла никогда не могла до конца разобраться в их выражении, но в них всегда присутствовало ясное, отточенное чувство юмора, которое и привлекло ее в его жизнь. Теперь же они были от нее закрыты; она посмотрела на него и не смогла понять, о чем он думает и что чувствует.
– Ты знаешь, что я прав, – тихо проговорил он.
– Нет.
В отчаянии она потянулась к рюкзаку, который положила под стол. У нее были совсем другие планы.
Одной рукой она развязала его, достала и положила на стол осыпающийся белый камень, который был целью жизни Кита, хоть и невзрачный, даже отталкивающий с виду, сбрасывавший хлопья белой перхоти на голый деревянный пол.
Она ничего не почувствовала, никакого послания; голубая молния, обжигавшая ее сознание, не вспыхнула, и она не уловила вновь рожденную и одновременно древнюю незащищенность, тронувшую ее так сильно около Гейпинг-Гилл. Камень оставался в рюкзаке три недели, невидимый и неслышимый. Она не могла заставить себя взглянуть на него. На самом деле ничего не изменилось, она по-прежнему не хотела на него смотреть.
– Я его не выбросила, – сказала она.
– Очевидно.
Его лицо превратилось в неподвижную маску и на мгновение стало симметричным.
– Пожалуй, мне лучше сесть.
Кит покачнулся, опираясь на палки, выругался и, с трудом передвигая ноги, побрел к инвалидному креслу.
Стелла хотела, чтобы он с радостью принимал ее помощь. Он мирился с ней, но не скрывал своего неудовольствия, хотя и позволил ей довести себя до кресла и устроить там так, как ее научили в больнице. Кит не спорил, когда она положила каменный череп ему на колени, а потом долго смотрел на артефакт в холодном молчании.
Когда она уже решила, что напряжение прикончит их обоих, он поднял голову и в сопровождении стонов и скрипа новых колес подъехал на кресле к окну, где мог смотреть на воду.
Стол из ясеня остался между ними; их свадебный подарок друг другу, купленный в другом веке и другими людьми. Она присела на его край.
– Если ты его так сильно ненавидишь, мы можем выбросить его в реку прямо сейчас.
– А это гарантирует нашу безопасность?
– Дело только в этом? В нашей безопасности? Мне кажется, все гораздо сложнее.
Он резко развернул свое кресло.
– Кто-то пытался убить меня из-за него, Стелла. Куда еще сложнее?
– Так выброси его.
Они уже и раньше ссорились по этому поводу. Переход от ледяного холода к внезапному резкому раздражению был новым в нем, неожиданным и пугающим.
Стелла обнаружила, что сжимает руки, и заставила себя опустить их.
– Тони Буклесс сказал мне, чтобы я это сделала, – проговорила она. – Я пыталась, но не смогла.
– Но ты заставила его поверить, что сделала это. И меня тоже.
– Получается, что кроме всего остального я еще и врунья. – Она повернулась к нему, не скрывая своей обиды. – Я думала, ты будешь рад. Решила сделать тебе сюрприз, когда ты вернешься домой. Ты собираешься бросить меня из-за этого? В этом все дело?
Она не могла усидеть на месте, повернулась к нему и принялась расхаживать вдоль окна, наблюдая за студентами, игравшими в мяч на Коммон, мечтая вернуться назад и сделать все иначе. Она трижды прошла двенадцать шагов, прежде чем он заговорил, и его голос прозвучал так тихо, что его почти заглушал шум, доносившийся снаружи.
– Ты плохо умеешь врать. Тони не поверил, что ты его выбросила. Он считает, что ты влюблена в камень. Очевидно, он способен делать такое с людьми. И поэтому они умирают.
Звук его голоса, а не произнесенные слова заставил ее замереть на месте; он прозвучал тихо и хрипло, она никогда такого не слышала. Стелла повернулась. Его глаза покраснели, но он заставил себя посмотреть на нее.
– Ты плачешь?
– Пытаюсь не плакать.
– О господи, Кит…
Ей пришлось приподнять его из кресла, чтобы как следует обнять, В этом долгом, безмолвном мгновении было больше близости, чем за три недели, прошедшие после несчастного случая. Недостаточно, но уже кое-что.
Сквозь больничный дух пробивался его такой знакомый, привычный запах, который она любила. Она расстегнула его рубашку, прижалась носом к мягкой коже у него на груди и заговорила, обращаясь к его плоти, костям и сердцу:
– Когда Тони тебе сказал?
– Вчера вечером. Он вернулся, когда ты ушла домой. Он погладил ее по волосам, она сделала новую стрижку перед его возвращением домой, короче, чем раньше; меньше пальца на макушке. Он взъерошил их и поцеловал ее, и она почувствовала лишь половину его рта, которая действовала как нужно.
– Я обещал ему убедить тебя уничтожить камень, – сказал Кит.
– Кит, я…
– Я знаю, это было глупо, нужно было сначала поговорить с тобой. Но я не хочу, чтобы ты умерла, Стелла. Я слишком многого лишился, гоняясь за собственной мечтой. Я не хочу потерять еще и тебя. Мне этого не вынести.
Она подняла голову от его груди.
– Почему ты должен меня потерять?
– Потому что Седрик Оуэн написал свои строки не только из любви к поэзии, это наставление и предупреждение.
Он закрыл глаза и по памяти процитировал:
– «Найди меня и живи, потому что я твоя надежда в конце времен. Прижми меня к себе, как ты прижал бы свое дитя. Слушай меня, как стал бы слушать свою любовь. Верь мне, как своему богу – кем бы он ни был».
Он открыл глаза, сине-серые и прозрачные.
– «Прижми меня к себе, как ты прижал бы свое дитя. Слушай меня, как стал бы слушать свою любовь». Ты именно так поступаешь?
Она ничего не ответила; впрочем, в этом не было необходимости: Кит по-прежнему отлично ее понимал, даже не смотря на то, что она перестала понимать его. Он взял ее за руки, притянул к себе и прижал к груди, так что она видела только его глаза, широко раскрытые и серьезные.
– Стелла, каждый, кто когда-либо брал в руки этот камень, кого он не оставлял равнодушным, умирал. Я бы тоже умер, если бы в пещере не оказалось воды. Тебе грозит еще более серьезная опасность, потому что ты его полюбила.
Сильнее прижав ее к себе, он провел кончиком пальца по одному ее уху, потом по другому, и по ее спине пробежал обжигающий огонь, который проник в самую глубину ее существа.
В три прошедшие недели она отдала бы все, чтобы почувствовать это, сейчас же схватила его за запястье и сжала.
– Кит, послушай меня. Людей убивает не камень. Убивают люди, чтобы завладеть им или уничтожить его.
– Ты так думаешь?
Его рука неподвижно лежала в ее руке.
– Я не знаю. Возможно и то и другое. В пещере охотник за сокровищами хотел уничтожить камень, а не тебя. Я так считаю. – У нее все плыло перед глазами. Она посмотрела в окно и увидела пятна разных оттенков зеленого цвета. – Только полиция нам не верит. Они свели все к несчастному случаю. А спасатели думают, что мы парочка туристов, которые заблудились в новой пещере.
Кит нервно рассмеялся.
– Так что тот, кто это сделал, все еще на нас охотится. Он совершенно точно знает, кто мы такие, зато нам вообще ничего о нем не известно. Господи, я все испортил, верно?
– Ты не…
– Испортил. Из-за меня все случилось. Моя дурацкая мечта, мое стремление найти камень, моя идея свадебного подарка. Прошу тебя, давай не будем спорить. Если хочешь и дальше идти этой дорогой, можешь взять на себя ответственность с нынешнего момента, а до того она моя. Договорились?
– Договорились.
– Спасибо.
Он неуклюже развернул Стеллу, и теперь оба смотрели в окно, а потом Кит прижал ее к груди.
Внизу студент в соломенной шляпе катал в лодке группу туристов. Хвастаясь своей ловкостью, он греб одной рукой, а в другой держал полный бокал шампанского. До них долетели голоса американцев, восхищавшихся Речной комнатой, когда они проплывали под ней.
Они мгновение молчали, и Стелла окунулась в тепло произнесенных им слов, за которые могла ухватиться.
«Я слишком многого лишился, гоняясь за собственной мечтой. Я не хочу потерять еще и тебя. Мне этого не вынести».
Она немного откинула голову назад, ровно настолько, чтобы видеть его, а он увидел ее.
– В пещере, когда мы нашли камень, ты сказал, что мы должны следовать за тем, что говорит нам сердце, куда бы оно нас ни привело. Это и есть главное. А вовсе не камень.
Он ничего не сказал, только положил подбородок ей на макушку, продолжая смотреть в окно. Лодка проплыла мимо, и чужие голоса стихли. Чувствуя, как холод сковывает все у нее внутри, Стелла проговорила:
– Если ты останешься здесь, а я уеду, чтобы побольше узнать про череп, это не будет означать, что я тебя не люблю. И что ты меня теряешь. Ты же ведь знаешь это, знаешь?
– Знаю. И хочу, чтобы ты тоже знала, что, если я поеду с тобой, это не будет означать, что дело в камне. – В его голосе прозвучала искорка веселья и что-то еще, но ей пришлось напрячься, чтобы это услышать. Он поцеловал ее в макушку. – Ты очень храбрая женщина. Кстати, я говорил, что люблю тебя?
– После пещеры ни разу.
Стелла прижималась щекой к его груди, чувствуя, как бьется его сердце. Она подняла голову, и Кит медленно, не слишком точно наклонился, чтобы ее поцеловать.
Вскоре после этого его сморил сон, хотя он всего лишь ее поцеловал. Он лежал в своем кресле, и его лицо стало во сне похожим на лицо ребенка. Стелла сидела, скрестив ноги, на голом дубовом полу, смотрела на реку и пыталась ни о чем не думать. Каменный череп лежал на низком столе из ясеня между ними; ничем не примечательный, скучный кусок известняка, который мог быть человеческим черепом.
А мог быть и обычным камнем, который достали из богатого известью подземного озера.
В ее сознании больше никого не было, оно принадлежало только ей одной; смутное присутствие мысли или ощущения, покинувшее ее около пропасти в Йоркшире, превратилось в воспоминание, но даже и оно постепенно таяло, и она временами думала, что это всего лишь игра ее воображения, разбуженного страхом перед пещерой.
Она подвинула камень так, что на него падало яркое летнее солнце, а тени казались особенно четкими и резкими. Ветерок принес запах реки, лениво катящей свои воды, беспечное кряканье уток и уверенный голос молодого гида, проводящего экскурсию для группы ученых, которые гостили в университете.
– …Речные комнаты, как будто подвешенные над рекой, являются уникальным примером достижений архитектуры эпохи Тюдоров, их строительство оплачено по распоряжению в завещании доктора Седрика Оуэна, самого крупного благотворителя и автора дневников Оуэна. В прошлом комнаты одно время занимал драматург и шпион Кристофер Марлоу, а также, по слухам, короля Карла Первого прятали здесь в течение восьми ночей в последний период Гражданской войны. Отсюда мы пройдем к маленькому камню у внешних ворот в большой двор, которым отмечено место, где Седрик Оуэн умер в день Рождества тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года. Его похоронили в общей могиле где-то поблизости от ям, куда сбрасывали тела больных чумой, но перед смертью он…
Голос смешался с обычными звуками летнего дня. Стелла поставила локти на колени, а подбородок пристроила на сплетенные пальцы и опустила голову так, что ее глаза оказались на одном уровне с глазами черепа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47