— Ишь, критикан! Не в свою епархию лезешь.Семенов молчал.— То то же… Совсем на своей Льдине от субординации отвык. Думаешь, у одного тебя за станцию душа болит?.. Банка с грибами… Консервным ножом пользоваться не разучился?— Это к чему? — ошеломленно спросил Семенов.— Да ты же в отпуск собрался, — будто бы вспомнил Свешников. — Что ж, после дрейфа отпуск положен, отдыхай, набирайся сил, Кстати говоря, у Макухина на тебя виды, замом собирается сватать.В словах Свешникова было что-то принужденное, стороннее.Семенов весь подался вперед, его душила догадка.— К чему это — насчет консервного ножа?— Отдохнешь, — Свешников явно уклонился от ответа, — отчет о дрейфе сдашь и подключишься к Макухину. Знаю, что не очень его жалуешь, ничего, притретесь друг к дружке, сработаетесь… Что, рад? Повышение тебе в руки идет, благодарить начальство в таких случаях положено!— Не для того вы меня вызвали, Петр Григорьевич…— Смотри ты, каким телепатом заделался… А ведь точно, не для того. Сам-то догадываешься?.. Решение принято только вчера. Будем в этом сезоне расконсервировать Восток. Молчишь?— Думаю, Петр Григорьевич…— А я тебе еще ничего и не предлагал, О Востоке — так, в порядке информации… Да, слушаю вас. — Свешников прижал к уху трубку, — Привет тебе, Николай Алексеич, привет… Да, буду жаловаться в горком, это тебе правильно доложили… В Антарктиде, сам знаешь, людям податься некуда, а твой кинопрокат заваливает нас такой рухлядью, что даже пингвины деньги за билет требуют обратно! Так что уж расстарайся… А что есть? Ну, читай список…Семенов вытер с бровей пот. Не торопись, подумай, Сергей… Вера… дети… сколько можно воспитывать их радиограммами… Не торопись, Сергей…Семенов недвижно уставился на карту, взгляд его застыл на крохотной точке в глубине Антарктиды. Точка… Два года отдано, чтобы вдохнуть в нее жизнь.Семенов любил Восток и гордился его исключительностью. В первую зимовку бывало, что весь научный мир следил за его радиограммами, ожидая все новых сенсаций, в июле — августе Восток чуть не каждый день бил мировые рекорды, 80… 82… 85 градусов ниже нуля! А тот незабываемый день — уже в другую зимовку, когда вышли они с Андреем на метеоплошадку и, глазам своим не веря, уставились на отметку 88,3… Полюс холода, геомагнитный полюс Земли, уникальнейшая точка планеты — станция Восток… Нет большей чести для полярника — первому обжить такую точку, закрепить за людьми форпост, откуда они будут штурмовать Центральную Антарктиду. Тем, кто пришел следом, было полегче, и открыли, может, они для науки побольше, но первый шаг сделали Свешников, Семенов и его ребята, и первый дом построили они. И Льдины любил, и другие станции, где доводилось зимовать, а сердцем был верен Востоку. Потому так тяжело и переживал, когда дошло до него, что станция законсервирована. В то время он дрейфовал и не знал толком, в чем дело, то ли санро-гусеничный поезд с топливом через зону застругов не пробился, то ли со снабжением произошли неувязки, но чья-то рука поставила на Востоке крест. Так обидно было, будто полжизни зря прожил, будто на твоих глазах чиновничий бульдозер срыл дело рук твоих.И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семенов, может вдохнуть к него жизнь!Свешников положил трубку, взглянул на Семенова и нажал кнопку звонка. Заглянула секретарша.— Минут десять ни с кем не соединяйте.— Я согласен, — сказал Семенов.— Вижу. Хорошо подумал?Семенов кивнул.— Ты-то меня не беспокоишь, — задумчиво проговорив Свешников, — на «Оби» отдохнешь, отоспишься… Другое дело — Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.— Вряд ли, — искренне признался Семенов. — Предвижу серьезные, но преодолимые трудности.— Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но — ты знаешь меня, не обижусь — скажи слово, и пойдет другой.— Не скажу, Петр Григорьич…— Семенов покачал головой. — Предложили бы любое другое дело — может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!— Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, — тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку все отдам — любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятеркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай — как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело — на второй год подряд увольнительную получить!Семенов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приемную уже набилось много людей, ктото из них приветливо произнес:— С возвращением, Сергей Николаич!Семенов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошел в гостиницу: Вера, небось, уж заждалась.Этюд из личной жизни полярникаОркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.— Этот вальс постарел вместе с нами, — сказала Вера, — У него такие же морщины, как у меня.— Ты очень красива, — сказал Семенов. — Прости, я стал совсем неуклюж.Сердце мое, не стучи, Глупое сердце, молчи…— Какая она грустная. — Вера кивнула на певицу. — Наверное, жена полярника или моряка.— Вернемся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.— На твоих ногах уже унты?Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.— Не пей больше, Сережа.— Сегодня коньяк для меня — вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.— Ты любишь ее, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.— Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.— Я не Пенелопа, Сережа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.— Но ты же знаешь…— Знаю… Знаю все, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…— Через это я уже прошел, дорогая. Но Восток..— И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой космической стуже. Да, Восток — твое детище, Сережа. Но ведь, кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей, которых законсервировать нельзя… И самое грустное для них, что я все понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.— Спасибо.— Нынешний год високосный.— Это так важно?— На один день больше ждать.— Один день!— Не день, сутки. С каждым годом все тяжелее, Сережа… Наверное, возраст.— Ты для меня всегда двадцатилетняя.— Только для тебя.— Этого мало?— Много. — Вера взъерошила ему волосы. — Очень много… Другой судьбы у нас уже не будет.— Тебе не повезло, ты полюбила полярника… Ну вот, наконец-то ты улыбнулась.— Знаешь, еще в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.— И наутро были дожди?— Солнце встало, Сережа.— Я вернусь и больше тебя не оставлю.— Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж, видно, моя участь на этой земле — ждать и дни считать. Налей мне тоже, я хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?— Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были такие слова: «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему».— Сережа, я немедленно разревусь. За что будем пить?— За твое долготерпение, дорогая. За твою любовь.— Ну, хорошо. Будь здоров. Два друга Семенов проводил Веру ночным поездом — утром ей на работу. Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.— Полных восемь дней вместе! — бодро подсчитал он.— Если украдешь у меня хочя бы один из этих дней…— Пусть меня забракует медкомиссия! — поклялся Семенов— Хорошо бы… Смотри, если на небе есть бог — он слышит!А утром из Москвы прилетел Гаранин.— Что случилось? — войдя в номер, спросил он.— Ничего особенного. — Семенов продолжал водить по щеке электробритзой. Раздевайся, сейчас будем завтракать.— Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы вместе позавтракать?— В частности и поэтому. — Семенов продул бритву, сполоснул лицо. Словно гора с плеч свалилась — Андрей приехал!— Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь, — выжидательно глядя на Семенова, сказал Гаранин.— К сегодняшнему вечеру?— Конечно.— Образцовый муж и отец! — похвалил Семенов. — Пошли.В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.— Ну? — не выдержал Гаранин.— Ты ешь, ешь, пока не остыло.— Да говори же, какого черта!— Боюсь испортить тебе аппетит.Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.— Ну, бей, — потребовал он. — Потерял отчет о дрейфе?— Если бы…— вздохнул Семенов.— Что-нибудь… со Льдиной?— Тьфу-тьфу, не сглазить бы, все в порядке… Принято решение расконсервировать Восток.— Когда?— В эту экспедицию.— Кто идет начальником?— Я.— Так… А заместителем?— Ты.Гаранин молча допил кофе.— Где Вера?— Вчера проводил домой. Еще выпьешь?— Пожалуй.Семенов принес еще две чашки кофе.— Как твои? — спросил Семенов.— За двое суток еще не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была корь. Сегодня должен пойти в школу.— Вера говорила — отличник.Гаранин кивнул.— Что в Институте?— Шум, кавардак, неразбериха. «Обь» уходит десятого ноября, и, как всегда, ничего не готово.— Почему прислал телеграмму, а не позвонил?— Наташа тебя бы не отпустила.— Думаешь, соглашусь?— Надеюсь.— Напрасно.— Поживем — увидим.Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.— Люкс, — осматривая мебель, заметил Гаранин. — Даже с телевизором.— Здесь и будем жить.— Ты — будешь. Я сегодня же улетаю домой.— Никуда ты не улетишь.— Почему ты так решил?— Потому что вечером нас ждет Свешников.— Тебя он ждет, а не нас!— Отпустишь меня ка Восток одного? — сделав глубокую затяжку, спросил Семенов.— Знаешь, кто ты?— Ну, кто?— Грубый шантажист! — Гаранин встал и прошелся по номеру. — Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке…— Хорошо представляю. — Семенов кивнул. — Не забыл со вчерашнего дня.— Мне хочется тебя отлупить!— Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.Гаранин уселся в кресло и задумался.— Ты твердо решил?— Восток, Андрей! Восток!Гаранин невесело усмехнулся.— Когда, говоришь, уходит «Обь»?— Десятого ноября.— Через тридцать четыре дня.— Если считать сегодняшний — тридцать пять.— Люди подобраны?— Ждал тебя.— Тогда чего время терять, давай прикидывать.Семенов встал.— Ну, Андрей, вовек не забуду! — Он подошел к шкафчику, вытащил початую бутылку коньяку. — По рюмочке — за Нее, за Удачу?— А что Георгий Степаныч говорил? — проворчал Гаранин. — «Днем лучше два раза поесть, чем один раз выпить».— Легок на помине, — Семенов улыбнулся. — Свешников его вчера цитировал: «Товарища по зимовке выбирай…— …как жену выбираешь», — закончил Гаранин. — Эх, ты, бродяга…— От бродяги слышу! — весело огрызнулся Семенов.— И почему тебя тогда медведь не слопал? — Гаранин сокрушенно развел руками. Фанатик чокнутый! Разрушитель семейного очага!— А кто меня поспитал? — перешел в наступление Семенов. — Кто учил, что сначала дело, а потом личная жизнь? Кто десять лет назад Свешникову посоветовал Семенова в начальники выдвинуть?— Себе на голову, — вздохнул Гаранин — Ладно, закажи-ка мне Москву… В цирк билеты купил, Андрейка обнимал!.. Как с Наташей говорить…— Она уже все знает, Вера-то уже в Москве.— Думаешь, рассказала?— Не думаю, уверен. Сам ее об эгом просил.— Эх ты, сухарь!.. А может, к лучшему, что ей Вера скажет?— Конечно, — подхватил Семенов выгодную версию. — Ты же знаешь Веру, она толковее нас с тобой это провернет.— Ну, тогда за дело, — подумав, решил Гаранин. — С чего начнем?Семенов достал папку и выложил на стол бумаги.— Взял у Шумилина копии списков, сказал он. Здесь коллективы всех станций и резерв.Первая зимовка на Скалистом Мысу для Семенова началась неудачно. Станция маленькая, радистов всего двое, а работы невпроворот. каждый час нужно передавать погоду летчикам, да еще сводки на Диксон, разные служебные и личные радиограммы. Полярные радисты-асы: постоянная работа в условиях плохого прохождения радиоволн, извечные помехи в эфире, отвратительная слышимость требовали очень высокого мастерства. А Семенов радистом был тогда совсем зеленым — ни хватки, ни опыта. На сроки опаздывал, принимать, передавать не успевал, то и дело просил повторить, и потому редкий день в его наушниках не пищало оскорбительное НН СПГ… НН СПГ — «вон с ключа, сапог!»А кончалась вахта — не знал, куда себя деть. Старые приятели остаюсь на материке, новых не завел; зимовщики в глаза и за глаза поругивали новичка, из-за промахов которого станцию уже не раз пропесочивали, а тут еще замолчала Галя. То ли рядовой радист с далекой и глухой станции, затерянной на берегах Карского моря, показался ей женихом бесперспективным, то ли «с глаз долой, из сердца вон» — забыла и увлеклась другим, но восемь его радиограмм, одна другой отчаяннее, остались без ответа.А в декабре наступила полярная ночь, и недели на три забушевала пурга. Раньше хоть можно было прогуляться на берег к тюленям, запрячь собак и проверить капканы на песцов, в пургу, да еще ночью, никаких прогулок в одиночку не допускалось, а в напарники его не приглашали. К тому же улетел в долгий отпуск Георгий Степанович Морошкин, начальник станции и замечательный человек. Семенов лишь много спустя понял, как ему не повезло, что начало его зимовки совпало с этим отпускомл Но хуже всего были ночь и пурга. Пурга — она сама по себе нагоняет тревогу и грусть неистовым воем и разбойничьим свистом, первобытный хаос ее звуков, в котором сшибаются угроза и безнадежность, угнетает даже здорового человека и уж совсем губительно воздействует на того, чьи мысли и чувства со звучны пурге.И тогда у Семенова началась полярная тоска — опасная болезнь, нередкая на оторванных от мира станциях, когда человек теряет сон и становится безразличен ко всему на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16