Владимир Санин: «В ловушке»

Владимир Санин
В ловушке


Зов полярных широт – 1


журнал Знамя N 9 1976
Аннотация Владимир Санин работает над циклом повестей «Зов полярных широт». Не будучи документальньми, повести эти основаны на событиях, происшедших в Антарктиде и на Крайнем Севере, и связаны между собой общими действующими лицами. «В ловушке» — первая повесть этого цикла. Владимир СанинВ ловушке Василию Сидорову, замечательному полярнику и другу — с любовью. Возвращение Нынешний год для Семенова был везучий.Во-первых, остался живой. Медведи редко нападают на человека, чувствуют в нем ровню, что ли, а этот выскочил из-за тороса, попер напролом. Голодный и злой был зверюга, сало свое проел, шкура болталась — как с чужого плеча. Такого первой пулей срезать — в лотерею машину выиграть.Вторая удача — хорошо, почти что безупречно отдрейфовал. Говорят, Льдина попалась удачная, верно, а ведь выбирал-то ее сам! Полмесяца искал, пока не нашел, уж очень хитро пряталась она за крепостными стенами торосов — три на четыре километра, ровненькая, молодая, но крепкая. За год дрейфа по ней трижды проходили трещины, и тоже удачно: ни людей, ни домиков, ни оборудования океан не проглотил, и сменщикам досталась вполне обжитая станция. «Легкая у тебя рука, Сергей, — радовался Кириллов, сменный начальник. — Или Полярную Звезду умаслил?» Каждый бы на его месте радовался: будто с квартиры на квартиру переехал Кириллов со своими ребятами, даже ремонта делать не надо.Ну, и третья удача — только что в гостинице уговорил Веру продать путевки в Сухуми («Подумаешь, золотой сезон-сто человек на квадратный метр пляжа!») и вместе с Андреем и Наташей махнуть на машинах по стране — куда глаза глядят. С трудом, но уговорил. Весь дрейф об этом мечтали — на месяц-другой окунуться в бродячую жизнь.И хватит, продолжал размышлять Семенов, нельзя, чтобы одному человеку бессовестно везло. Кто-то сказал, что количество удач в мире неизменно, и если тебе судьба улыбается, значит, другого удачи обходят стороной. К тому же, когда они идут навалом, одна за другой, какой-то критерий теряешь, что ли. Слишком много удач так же демобилизует человека, как слишком много неудач: такого он может не выдержать. Промежутки должны быть между ними, мостики…Семенов шел по Невскому проспекту, с интересом поглядывая на встречных людей и беспричинно улыбаясь, что вызывало недоумение прохожих; одна женщина даже пожала плечами, неправильно истолковав доброжелательный взгляд этого странного человека. А Семенову просто было хорошо. Коренной москвич, он любил Ленинград, город, из которого не раз уходил в Антарктиду и улетал на Льдины, здесь он прощался с Большой землей и здоровался с ней тоже здесь. Ноги, еще не успевшие отвыкнуть от полупудовых унтов, сами собой шли безо всяких усилий, вместо многослойной тяжелой одежды тело невесомо облегал плащ, и сугробов тебе никаких, ветеришко пустяковый — живут же люди! Так бы и ходил без устали с утра до ночи, глядя на разных людей — разных, в том-то все и дело! — на витрины, улицы и на всю эту кипящую жизнь, которую на станции только в кино увидишь. И привычно удивлялся себе: жил ведь на Большой земле, не в полярке родился, а до первой зимовки никогда не ценил вот таких необыкновенных вещей, как эти деревья в скверике. Стоят себе, колышут бездумно желтеющими листочками и ведать не ведают, сколько в них радости и смысла.У Аничкова моста Семенов, как добрым знакомым, подмигнул вставшим на дыбы коням, глубоко и радостно вдохнул в себя сырой ленинградский воздух и свернул с Невского на Фонтанку. Отсюда до Института было несколько минут ходу, и Семенов почувствовал привычное волнение, какое испытывал всегда, когда приезжал в Институт. После долгих зимовок и экспедиций по этому асфальту шли самые знаменитые полярники и тоже, наверное, волновались при виде Института…Вспомнил Семенов, как много лет назад пришел сюда в первый раз, худым, неоперившимся птенцом. Начальник кадров Муравьев, крестный отеп двух поколений полярников, хмуро повертел в руках документы, спросил в упор:— Куда хочешь?— Куда пошлете! — Семенов вытянулся, руки по швам.— Послать тебя… это я могу, — проворчал Муравьев. — Крепкие морозы с ветерком любишь?— Не очень…— ответил Семенов и испугался, запоздало подумав, что другой ответ был бы начальнику приятнее.— Смерти боишься? — И взгляд, будто щуп, до самых печенок.— Боюсь, — честно признался Семенов.— Во сне храпишь?— Храплю, — безнадежно кивнул Семенов— Теперь сам посуди. — Муравьев стал загибать пальцы.-Морозов не любишь, смерти боишься, во сне храпишь. . Ну какой из тебя полярник? Могу позвонить на завод радиоизделий, там техники нужны.— Спасибо, — уныло сказал Семенов. — Дайте, пожалуйста, мои документы.— Куда пойдешь?— Не знаю еще… Может, в Архангельгк, там приятель живет.— А на Скалистый Мыс радистом хочешь?..— Хочу!?— Чего орешь, не глухой. Оформляйся.Долго еще в Институте вспоминали зеленого новичка, который не любит морозов, боится смерти и храпит. Семнадцать лет как испарился тот новичок, но вместе с ними навсегда ушло и то, чего не заменишь положением и опытом, — телячий оптимизм, весело бегущая по жилам кровь и каждый день открытия.По годам идешь, как вверх по лестнице — с каждой ступенькой все труднее. Тот зеленый новичок порхал и подпрыгивал, а начальник станции шествует, усмехнулся Семенов. Впрочем, подумал он, многие печалятся этой неравноценной замене — молодости на опыт, а предложи вернуться назад — редко кто согласится. Радости вновь пережить — пожалуй, а невзгоды и ошибки?— Сергей, где твоя борода?— Там же, где твоя — на веники пошла!В Инсгитуте коридоры длинные, за три часа не обойдешь. Сделав шаг — кореша встретил. Обнялись, помяли друг друга по полярной привычке.— Как там Льдина?— Позавчера была целехонькая.— Верно, что тебя медведь чуть не схарчил?— Информация ошибочная, наоборот, я — его!— С возвращением, Николаич! — приветствовал Семенова загорелый бородач в кожаной куртке. — Отдрейфовал?— Спасибо, Палыч.А ты где обитаешь?— Только-только от пингвинов вернулся, на «Оби».— В Мирном как, пальмы не расцвели?— Путаешь, Николаич! — Бородач ухмыльнулся. Пальмы — они на твоем Востоке.— Не наступай на больную мозоль, — вздохнул Семенов. — Пионерскую и Комсомольскую прикрыли, а теперь и до Востока добрались…— Да, закрыли твой Восток на учет, — посочувствовал бородач — Ну, а сейчас куда махнешь?— Резерв главного командования, в отпуск собираюсь.— Слышали? — Бородач остановил приятелей. — Такую гаубицу в резерве держат!— Недолго, Сергей, будешь ржаветь, — включился один из них Станцию для тебя новую открывают… Только — молчок, секрет пока что!— Где? — простодушно спросил бородач.— На самой северной точке… Южного берега Крыма!Посмеялись, поговорили, разошлись.— Семенов? — удивился невысокий франтоватый человек с холодным, неулыбающимся лицом — Ты же, говорят, только вчера прилетел, что здесь делаешь?— Старая артиллерийская лошадь услышала зов полковой трубы, — отшутился Семенов — Свешников на шестнадцать тридцать вызвал.— Стружку снимать? Натворил чего на Льдине?— Не знаю. — Семенов пожал плечами — Вроде бы не за что— А вот здесь ты ошибаешься, начальство всегда найдет!.. Шучу. — Макухин, однако, не улыбнулся. — Зачем же он тебя вызвал?.. Шумилин вроде все антарктические станции укомплектовал… Кстати, Семенов, начальником следующей экспедиции будто прочат меня. Пойдешь ко мне замом?— До следующей полтора года, трудно загадывать, — уклончиво ответил Семенов.— Твоя голова, думай. — Макухин покровительственно похлопал Семенова по плечу. — Гаранин Андрей с тобой вернулся?Семенов кивнул.— Его бы тоже взял, начальником аэрометотряда, — с тем же покровительством в голосе продолжал Макухин. — Ну, бывай!Семенов задумчиво посмотрел ему вслед. Предложение заманчивое, пожалуй, принял бы его, исходи оно не от Макухина. Опыта и личного мужества у него не отнимешь, всю полярку прошел с низовки, во всех переделках побывал, а зимовать с ним не любили. Почему? Трудно сказать, какие то штрихи, пустяки Ну, хотя бы то, что за общий стол не садился, подчеркивал дистанцию. Или с самого начала зимовки выбирал человека послабее и делал из него «мальчика для битья». Или: спиртное разрешал коллективу только по праздникам, а себе — когда появлялось желание. Спорить с ним боялись, приказы выполняли по-армейски, но когда среди полярников распространили анкету с вопросом. «С каким начальником ты хотел бы зимовать?» Макухина почти никто не назвал. А начальство ценило, для начальства самое главное, чтобы выполнялась программа и не случались ЧП… За себя-то Семенов был спокоен, на него Макухин бросаться не станет, но Андрей и слышать его фамилию не мог. А без Андрея, и думать нечего, никуда Семенов не пойдет Пусть с Макухиным зимует другой…— Здравствуйте, Сергей Николаич!— Женька? — Семенов с удовольствием пожал руку молодому крепышу с русым хохолком и открытым лицом человека, у которого нет в мире врагов, да и откуда им взяться, если он никому ничего плохого не сделал. — Куда судьба забросила?— На Врангель сватают, в бухту Роджерса. А я вас искал, в гостинице Вера Петровна сказала, что вас Свешников вызвал.— Так я ведь прилетел только, в отпуск собираюсь… Как нога?— Хоть вприсядку, Сергей Николаич!С механиком-дизелистом Дугиным Семенов несколько лет назад отзимовал на Востоке и почти весь прошлый год — на Льдине, до несчастного случая, когда Женьку вывезли с переломом ноги. Дугин Семенову нравился. Сдержанный, на редкость исполнительный, он легко входил в коллектив, с полуслова подхватывал приказы и, случалось, без подсказки одергивал ребят, вылезавших из оглоблей. Семенов ценил такую преданность, верил Дугину: дизель Женька мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, на тракторе по Льдине раскатывал, как на велосипеде, знал сварочное и взрывное дело.— Езжай пока что, — с сожалением сказал Семенов. — На Врангеле повеселее будет, чем на нашей ледяной корке. Поохотишься, порыбачишь.— Какая там охота! — вздохнул Дугин — Оленей, говорят, колхоз поставляет, а в море разве рыбалка?— Не скажи, в августе туда гуси канадские прилетают тучами, — подбодрил Семенов. — Ну не пропадай!— Если что, так я на крыльях, только знать дайте, — попросил Дугин.— Договорились, Женя. Координаты твои те же? Лады. Может, и сведет судьба.Не знал тогда Семенов, что сведет, и не раз! Необозримы полярные широты, а дорог, по которым ходят люди, там не так уж и много, то и дело перекрещиваются.— Здравствуй, Сергей, — Свешников поднялся и приветливо протянул Семенову могучую руку. — Заматерел ты, брат, раздался, впрок, видно, идет тебе полярное питание на свежем воздухе. В газете о тебе писали, слышал? Наступает молодежь на пятки, вот-вот под это кресло клинья начнет подбивать!— Петр Григорьевич…— с упреком произнес Семенов.— Отдрейфовал ты прилично, — продолжал Свешников, — скажем, на четверку. Можно было бы даже с плюсом, если бы не перерасход спиртного.— Два ящика с коньяком при подвижках льда…— начал было Семенов.— Расскажешь своей бабушке, — усмехнулся Свешников. — Загадка природы! Почему-то на всех станциях в авралы страдают в первую очередь именно ящики с коньяком! Устал?— Нормально, Петр Григорьевич, «Москвич» в гараже бьет копытом, в путешествие собираемся — с Гараниными.— Поня-ятно. — Свешников на мгновение призадумался. — Идея хорошая…Зазвонил телефон, Свешников жестом указал Семенову на стул и завел с кем-то длинный и, судя ло первым словам, деликатный разговор. Голос его раскатисто гремел, этакий густой, как сгущенка, баритон, даже удивительно было, как выдерживает такой напор телефонная трубка, затерявшаяся, казалось, в огромной ладони. Семенов отключился — неприятно слушать чужие тайны — и с почтительной симпатией покосился на хозяина кабинета. Массивный, лишний жирок появился, все реже надевает Петр Григорьевич свои видавшие виды унты… А силы в нем были немереные, все помнили случай, когда провалившуюся под лед упряжку в одиночку вытащил и, сам мокрый насквозь, полсуток до берега добирался. Из первопроходцев — не любил ходить по чужим следам. Что поделаешь годы, от них и скалы выветриваются…Семенов уважал Свешникова и его полярную мудрость. От него в свой первый дрейф он научился тому пониманию полярного закона, которое дается только жизнью на трудной зимовке, и не раз и навсегда, как некая догма, а как метод, которым следует пользоваться в зависимости от обстоятельств. «Спасай товарища, если даже при этом ты можешь погибнуть, — учил Петр Григорьевич. — Помни, что его жизнь всегда дороже твоей». Если б только говорил, но Свешников так и поступал, и потому сформулированный им главный закон зимовки врезался в память, как буквы в гранит, — навсегда. Всего лишь год прозимовал Семенов под началом Свешникова, но тот год оказался очень важным, и за него Семенов был благодарен судьбе.— Как он станцией будет командовать, если женой не научился? — продолжал греметь Свешников.Семенов стал смотреть на большую, во всю стену, карту мира, на которой разноцветными линиями и стрелами, как на картах полководцев, отмечался дрейф станций «Северный полюс» и маршруты кораблей в Северном и Южном Ледовитых океанах. Вот по этой извилистой линии дрейфовала его последняя Льдина, год жизни шел по этой линии; а вот и Скалистый Мыс — еще несколько лет жизни, Антарктида… Мирный… Восток…— «Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал», помнишь? — послышался голос Свешникова. — Соскучился по своему Востоку?Семенов вздрогнул. Свешников с улыбкой на него поглядывал, развалясь в своем кресле.— Почему это по-моему? — возразил Семенов. — Станцию-то открыли вы, я только ключи от вас получил.— Померзли мы тогда, Сергей, как не мерзла еще ни одна собака.— Было дело, Петр Григорьевич… А жаль!— Чего жаль?— Восток, слово-то какое — Восток! — а закрыли, законсервировали, как банку с грибами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16