– Есть, конечно! Я думала, Сол тебе все рассказал… Ты что, спишь с другой?
– Нет. – Хотя мог бы, подумал я, вспомнив Эдриен с хэллоуинской вечеринки.
– Тогда в чем проблема?
Я начал терять самообладание. В комнате стало душно как в бане, сердце колотилось как сумасшедшее.
– Я и есть проблема, черт побери! Ты же все-таки моя пациентка! Тебе-то наплевать, я понимаю, а я могу из-за этого потерять работу. А кроме того, мне вовсе не хочется с тобой спать!
– Врет! – выкрикнул Сол, заливаясь смехом.
– Не хочешь? – убитым голосом проговорила Лора.
– То есть я хочу сказать… Ты, конечно, мне нравишься, ты вообще очень привлекательная, но… Да при чем тут это? Я не имею привычки трахаться с чужими людьми!
– Но мы знакомы столько времени… – пролепетала она.
– Опять время? – рассердился я. – Сколько можно! Возможное будущее, возможное прошлое, возможное настоящее… – Я смахнул со лба пот. – Какого черта вы ко мне пристали? Нет никаких возможностей, понятно? Не буду я спать с кем попало ни из-за какого дурацкого предназначения! Нет и еще раз нет!
Старик визжал и всхлипывал от смеха, колотя в истерике по подлокотникам кресла.
– Да! – в один голос выкрикнули они с Лорой.
– Ох уж эти люди, – с трудом выдавил Сол, ~ ничего-то они не смыслят во времени!
Я дал отбой и решительно шагнул к его креслу.
– Знаете, что я теперь сделаю?
– Догадываюсь, – прохрипел он, все еще давясь от смеха.
– Проснусь! – гаркнул я, наклонившись к самому его уху. – Мне надоел этот кошмар, и я проснусь прямо сейчас. Встану с постели, смешаю себе джин с мартини, включу музыку и буду отдыхать. Я перенес продолжительный стресс, и мне все привиделось. Вас на самом деле не существует. Ваша Лора – всего-навсего дурной сон. И я никогда не был знаком с доктором Стюартом! – Я крепко сжат подлокотники кресла и зажмурился. – Так… Сейчас тысяча девятьсот девяностый год, «Детройт Пистоне» на третьем месте, я беру с клиентов семьдесят долларов в час. В моей спальне одно окно. Под кроватью лежат два носка. У моего отца случился инфаркт десять лет назад… Сол, пожалуйста, позвольте мне проснуться! Я не хочу быть в этом сне, я сойду с ума!
– Не выйдет, сынок, – вздохнул Сол.
Я открыл глаза. Он смотрел на меня с грустной улыбкой.
– Так я не сплю? – разочарованно спросил я.
– Извини, – пожал он плечами, закуривая очередной «Кэмел». – Лучше бы ты взял деньги. Тебя предупреждали.
Я медленно выпрямился. Потом, повинуясь внезапному порыву, который по сей день не могу объяснить, вытянул вперед указательный палец и позвал:
– Аймиш! – Кардинал тут же вспорхнул на него, посмотрел на меня сбоку одним глазом и что-то довольно проворковал. Он оказался удивительно легким, почти невесомым. – Значит, и ты настоящий… – вздохнул я. – Эх ты, дурачок.
17
После той памятной встречи с Солом моя жизнь вдруг стала меняться самым крутым и неожиданным образом. В течение двух недель от меня ушли все пациенты. Большинство из них сказали, что выздоровели и очень мне благодарны, а остальные либо передумали лечиться, либо попросились к другим терапевтам. Последний переехал жить ко мне. Вернее, мы с ним вместе переехали к Солу. Я чувствовал себя чужим в своей собственной жизни, примерно как человек, который потерял работу, а вернувшись из офиса, обнаружил, что дом сгорел дотла, семья переехала в другой штат, а друзья его больше не узнают. Сол предупреждал меня, что случиться может всякое. «Не бери в голову, забудь о мелочах, думай о главном».
Мы с Хоганом наконец выбрали время, чтобы встретиться и разобрать вещи матери. Ни один из нас не мог бы сказать, что ждет этой работы с нетерпением. Очень странное бывает ощущение, когда возвращаешься после долгих лет в дом своего детства. Все вокруг так хорошо знакомо – вещи, запахи, даже царапины на мебели. Вентиляционная решетка под потолком, за которой мы частенько прятались, когда родители устраивали вечеринку, и стрепетом вслушивались в неразборчивую болтовню подвыпивших взрослых. Ящик любимого отцовского пива, так и оставшийся в кладовке. Лифт для молока, в котором Хоган когда-то застрял, и его пришлось поливать маслом, чтобы вытащить. Запах лимонной мастики для натирки полов, слышный до сих пор, несмотря на толстый слой пыли – мать упала бы в обморок, увидев такое.
Смотреть на вещи, которые никому больше не принадлежали, было тягостно. Драгоценности Хоган хотел отдать Энджи. Фотографии мы разделили между собой – в основном бесчисленные изображения Хогана в футбольной форме со спортивными трофеями. Был там и снимок с моего первого причастия: восьмилетний малыш с прилизанными волосами и накрахмаленным воротничком, в руках – белый молитвенник с золотым крестом на обложке и четки. Бедный глупыш, подумал я, в первый раз по-настоящему ощутив горечь потери, хотя не мог бы сказать с уверенностью, кого оплакиваю – покойную мать или ребенка, которым был когда-то.
Перебирая вещи в комоде, я вдруг наткнулся на не совсем обычный предмет гардероба: наручники, обернутые куском черного кружева. Подумал и хотел было выбросить или спрятать подальше, чтобы Хоган не увидел, – уж больно неприятные мысли они вызывали. Что это – романтический сувенир, напоминающий о сексуальной жизни наших родителей, или улика, свидетельствующая о супружеской измене? Скорее всего ни то, ни другое: уж больно странно. Подобные игры никак не вязались с характером матери. Я поймал взгляд брата в зеркале.
– Ты знаешь, что это? – спросил я.
– Само собой.
– Думаешь, мать…
– Боже мой, конечно же, нет! – Он подошел, взял наручники и поднес их к носу, мечтательно прикрыв глаза. Потом бросил и ящик и задвинул его.
– Не волнуйся, они не мамины.
– Не думаешь же ты, что отец…
– Перестань! – Хоган виновато пожал плечами. – Это моей подружки.
Встретив мой осуждающий взгляд, он слегка покраснел.
– Как, прямо здесь? – спросил я, оглядывая спальню. – На маминой кровати?
– Ну… – смутился он. – Не всегда.
Я нервно накрутил прядь волос на палец.
– Мне казалось, что у вас с Энджи…
– У нас с Энджи все в порядке, – отрезал он, решительно отмахиваясь. – Это просто…
– Просто что? Боже правый, Хоган, думаю, мне не стоит объяснять тебе, чем ты рискуешь.
– Да знаю я все… Только ничего не могу поделать. – Он взглянул в зеркало. – Я себя с ней чувствую таким… таким особенным.
Мне хватило жалости не объяснять ему, сколько моих клиентов вот так же пытались заполнить потерю любимого человека интрижкой на стороне. На самом деле такое поведение вполне естественно. Первобытная реакция, противопоставляющая смерти размножение.
– Как ты с ней познакомился?
– Продал ей «миату», – буркнул он. – Не беспокойся, тут ничего серьезного. Эдриен знает, что я никогда не брошу Энджи…
– Эдриен? – перебил я.
– Ты бы понял, если бы увидел ее.
– Как ее фамилия? – Он назвал. – Работает санитаркой в больнице, правильно?
– Да, ну и что?
– Я ее знаю, встретил на вечеринке.
– Знаешь? – Хоган опустился на кровать, задумчиво покусывая нижнюю губу. – Как странно… – Я мог наверняка сказать, о чем он думает: слишком часто в детстве ему приходилось донашивать за меня вещи. – Джонни, ты ведь не спал с ней, правда?
– Нет, – покачал я головой. Слава богу!
– Мне нужно выпить, – сказал он.
В холодильнике нашлась упаковка пива. Рядом лежал недоеденный брикет мороженого. Я открыл морозилку и присвистнул – она была набита до отказа. Сливочное, клубничное, шоколадное… Эдриен, та самая, никаких сомнений.
Я ждал Лору в доме священника и все думал о брате. Если кто-нибудь узнает об этой интрижке, не сносить ему головы. Надутые снобы, общением с которыми так гордится Хоган, такого не прощают. И что ему взбрело в голову? Отличная жена, дети, весь офис увешан семейными фотографиями, и вдруг… С образом успешного коммерсанта, уважаемого человека, экс-звезды футбола это никак Fie вязалось. Так же, впрочем, как и таинственное африканское паломничество, когда он, к всеобщему удивлению, записался в корпус мира и отправился в Сахару. Тихий паренек щ обеспеченной семьи, которого спортивные тренеры хвалили за дисциплинированность, совершенно не склонный к риску, ни с того ни с сего отказался от стипендии, выигранной благодаря успехам в футболе, и решил давать уроки английского детям кочевников.
В воспоминаниях брата постоянно фигурировал его джип, открытый, выкрашенный в буроватый цвет окружающих песков, – классическая модель, нисколько не изменившаяся со времен Второй мировой. За исключением верблюдов, единственное средство передвижения в тех местах. За рулем своего любимца он частенько колесил по местным проселкам, приветствуя взмахом руки высоких степенных туарегских воинов, отдыхающих в оазисах под финиковыми пальмами, и распугивая ребятишек облаками пыли. Однажды ему даже довелось наблюдать, как человек в тюрбане гонялся за страусом по примитивному загону из жердей.
Туземцы не раз предупреждали Хогана об опасности весенних паводковых стоков. Когда снежные вершины гор в окрестностях Агадеса начинали таять, с их склонов стремились вниз бурные потоки с изменчивым руслом, сметая все на своем пути. Брат пропускал такие рассказы мимо ушей, не принимая всерьез суеверных дикарей, разговаривавших с деревьями и поклонявшихся духам предков. Поэтому, когда он однажды слетел с дороги в сухое речное русло, спустив заднюю шину и погнув обод колеса, то испытал лишь раздражение, не более того. Осыпая проклятиями местные буераки, Хоган выбрался наружу и принялся трудиться над крепежной гайкой, которая никак не желала поддаваться. Звяканье гаечного ключа эхом отражалось от крутых уступов скал в нескольких сотнях метров. Наконец гайку удалось снять. Заканчивая закреплять запаску, брат услышал какой-то странный гул, похожий на статический шум в телефонных проводах, и решил, что ему показалось. Он вспомнил мать, любимую команду, осень в Мичигане, сидр с дымящимися пончиками…
Борт машины перед его глазами внезапно озарился пятнами света. Брат оглянулся, и… грязно-бурая стена ледяной воды с размаху ударила его в лицо и больно припечатала к колесу. От неожиданности он вскрикнул – рот немедленно оказался полным песка. Земля ушла из-под ног, руки, державшиеся за покрышку, сорвались, и вода затянула его под днище машины. Успев ухватиться за передний бампер, он сумел высунуть голову из потока наружу, отплеваться и вдохнуть. Ботинки, став тяжелыми как якоря, тянули его вперед, однако брат понимал, что если отпустит руки, то утонет. В конце концов, перебирая руками, он с превеликим трудом вылез на крышу джипа и в изнеможении лег на нее, с наслаждением ощущая шорох одежды по сухому горячему металлу, в тот момент – самый прекрасный звук на свете.
Отдышавшись немного, он сел на крыше и огляделся – джип напоминал островок посреди широкой бурной реки. Фронт потока был уже в нескольких сотнях метров впереди, вода поднялась выше колес. «Боже мой, – подумал Хоган. – А я-то думал, они байки травят». Тут выше по течению показалось какое-то темное пятнышко. Подпрыгивая на волнах, предмет приблизился настолько, что до него можно было дотянуться. Скользкий как рыба, он едва не выскользнул из рук. Черный предмет оказался маленьким черным тельцем – маленький голый ребенок, с закрытыми глазами, без признаков жизни. Вытащив тело из воды за ногу, Хоган чуть было инстинктивно не отбросил его. Потом, охваченный ужасом, он стал читать «Отче наш», почему-то по-французски, но без особой надежды – так человек, поймавший летящую гранату, молится, чтобы она оказалась учебной.
На берегу раздался истерический крик. Молодая негритянка в промокшем красном платье бежала босиком по берегу, хватаясь за голову и причитая. Зубы ее стучали от холода. Она готова была броситься в реку.
– Стойте! – крикнул Хоган по-французски, перекрывая шум воды. Мальчик лежал у него на руках, холодный и неподвижный. Он посмотрел на ребенка, потом на мать. – Извините! Я ничем не могу помочь.
Внезапно глаза ребенка широко раскрылись. Его вырвало грязной водой Хогану на колени. Потом он громко заплакал. Женщина на берегу упала в обморок.
Вода немного успокоилась лишь час спустя. Хоган и мальчик уже успели подружиться. Оживший утопленник вовсю играл золотым чемпионским кольцом. Выждав еще немного, брат взял своего подопечного на плечо, вынес вброд на берег и вручил задыхавшейся от волнения матери. Крепко прижав младенца к груди, та поспешила прочь, отчаянно браня своего непослушного отпрыска. Мальчик выглянул из-за ее плеча, робко помахал рукой.
Когда брат уехал в Африку, я было подумал, что он просто решил обставить меня: мол, ты вместо армии пошел работать в больницу, а я – в миссионеры. И только позже, узнав настоящую причину, проникся к нему уважением. На самом деле все произошло из-за девушки, французской студентки, учившейся с ним в колледже по обмену. Он последовал за ней в Африку, где она спустя три месяца обручилась с другим. Брата это сильно потрясло. Он начал пить, стал раздражительным и с каждым днем питал все большее отвращение к местным жителям с их коварством и глупостью. По его словам, раз он чуть было не женился на дочке вождя, но был сильно пьян, так что заключенный контракт можно считать недействительным. В конце концов, однажды вечером, перепив джина, Хоган погнался за страусом, заплутал в пустыне и вернулся лишь к утру, весь дрожа и с начинающимся бронхитом. Из корпуса мира он уволился по состоянию здоровья.
После Африки улыбка брата стала шире, рукопожатие крепче, и в агентстве по продаже автомобилей он очень быстро стал споим человеком. Ему было легко общаться с клиентами, а его искреннее рвение вызывало понятную гордость отца. И еще он стал ревностным католиком. Мать, само собой, использовала неудачную африканскую авантюру на всю катушку – с лица Хогана несколько месяцев не сходило виноватое выражение. Мать вообще находила крайнее удовольствие в акте прощения, особенно за грехи плоти, от которых, вне всякого сомнения, сама была свободна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37