Больше об Андорре ничего не скажешь - были мы в ней один день. Пробудь мы там больше, я обязательно покопался бы в ее архивах и разузнал бы всё про... царя Бориса. Да, да, был такой царь. Захватил в 1933 г. "андоррский трон" и сколько-то там времени процарствовал. Кто он? Откуда? Единственное, что успел вычитать в путеводителе, - это, что фамилия его-де Скосырев...
Подведем же общий итог. За двадцать дней проделано 5680 километров. На бензин истра-чено 1000 франков, на остальное - еда, резиденции, сумки, шали, кинжалы, кувшины, тонна открыток и соломенная бычья голова с рогами 5000. Говорят, не много. Года три-четыре назад было б меньше, Испания славилась своей дешевизной. А теперь - инфляция, будь она трижды проклята!
Автомобильно-дорожная сторона предприятия. И водитель, и "Ауди" сдали испытание на пять с плюсом. Зажигание, сцепление, искрА и что-то там еще на шоферском языке ни разу не подвели, ни одного чиха. В Барселоне сделали нам крохотную вмятину, тут же исправленную, а в Париже закрашенную. Дороги сносные, автострад мало, главная вдоль побережья. Мы их избегали - скучно. Страстью к обгону водитель не заразился, разве что к самому концу - слишком уж много грузовиков и "караванов" (домик на колесах за машиной) на дорогах. Скорость - 100-110 километров в час. (Увы, мой верный спутник и водитель по дорогам Европы, Вова Загреба, любитель 160 км/час, в конце концов вдребезги разбил свою машину и два месяца пролежал в больнице, что не помешало ему тут же купить еще одну, на этот раз, "Фольксваген".) Единственное, чему Витька за двадцать дней никак не мог научиться, это тушению сигарет. Мнёт, мнёт, мнёт, а она всё дымит. А надо спокойненько, аккуратно сбить горящий пепел и не суетиться - всё само погаснет.
Взаимоотношения? Как ни странно, но лютой ненавистью друг к другу не воспылали. Чего-то там иногда вспыхивало, в основном, на ресторанной почве ("Тут же три вилки изображено - знаете, сколько это потянет? И скатерти слишком крахмальные - не для нас!") - вспыхивало и тут же гасло.
Да! В подсчете расходов я забыл главное - фотопленку. Основная статья расходов, холодею при одном воспоминании... Отснято восемнадцать пленок! 360 кадров! Из них удостоились попасть в альбом сто с чем-то. Впрочем, великий Картье-Бресон считает, что два-три хороших снимка на пленку (36 кадров) уже хорошо. Увы, мой фотоурожай на этот раз был обилен, но шедевров не дал. Штук десять-пятнадцать неплохих снимков и всё.
Правда, самые интересные у меня отобрали. Да, просто взяли и отобрали пленку. Долго не могли открыть аппарат, но открыли и забрали. И где? Не на таможне, не на границе (это меня удивило бы, но не так уж, чтоб слишком), а в музее Сальватора Дали, в Фигерос. Нельзя и точка - вот и объявление висит! Все мои пламенные ссылки на сходство с КГБ ("Виктор Платонович, не унижайтесь!") не возымели никакого действия - прекрасные снимки с чудачествами прославленного мастера, которыми я мог порадовать друзей из Союза, непроявленными были брошены в корзину.
Я обиделся, купил новую пленку и злорадно отснял мусорное ведро под мраморной уличной дощечкой "Площадь Гали и Сальватора Дали"...
13
Есть люди, которые с детства любят ковыряться в будильниках, разбирать замки, возиться с разными колесиками, винтиками, не расстаются с отвертками, стамесками, гаечными ключами. Мне всё это было чуждо. Я любил путешествия. И до сих пор мне кажется это самым интересным.
Так начинается вступление "от автора" к книге "Путешествия в разных измерениях", выпущенной "Советским писателем" через пять лет после опубликования в "Новом мире" моих злосчастных очерков об Италии и Америке.
Дальше идет рассказ о юности, рюкзаках и Эльбрусах, а за ним другой:
"В войну я несколько охладел к пешему хождению, но к путешествиям нет. Будь у меня возможность, время и деньги, я б подобно Меркурию, богу не только торговли, но и путешест-вий, объездил бы весь земной шар... Что может быть интереснее?"
Сейчас - это уже не из вступления - возможность и время появились (с деньгами, правда, не так уж густо), и я с радостью отдал себя во власть Меркурия.
За четыре года изгнаннической жизни я побывал в восемнадцати странах. Из европейских (по сю сторону Стены) не был только в Португалии, Дании, Ирландии и Люксембурге.
О границах уже говорил. Не замечаешь. То, что ты в Германии, определяешь по увиденному на какой-нибудь станции черно-желто-красному флагу, да entree превращается вдруг в Eingang. Вот и всё.
О свобода передвижения! Подобно Катону с его Карфагеном, я готов каждую свою речь не только кончать, но и начинать с этого восклицания!
Свобода передвижения!
Суслов хвастался Светлане Аллилуевой тем, что никто из членов его семьи не был за границей - просто не интересуются. Ну и семейка, подумал я. А сколько раз мне говорили: "Что вы всё за границу рветесь? Мало вам Советского Союза? Жизни не хватит, чтоб весь его объездить..." Что ответишь? Живи Миклухо-Маклай не при проклятом царизме, а сейчас, ему, наверное, то же самое сказали бы: "Дались вам эти папуасы... Своих эвенков, что ли, не хватает?"
Весь мир (капиталистический!) на колесах, на крыльях, с рюкзаками за спиной. Летят, едут, идут, взбираются, купаются, ныряют, щелкают фотоаппаратами направо и налево, изнывают в музеях, храпят в палатках, сидят друг у друга на шее в бесчисленных кемпингах, рискуя взлететь на воздух (мы проезжали мимо того самого Лос-Альфакес, где взорвалась цистерна с газом протан-бутаном - словами не опишешь, черным-черно, всё сгорело!)...
Мир на колесах! Хотят видеть, знать, расширять. И среди этого моря, затопившего всю Европу, загорелых, потных и свободных людей, жалким островком промелькнет сплоченный коллективчик наших, советских. То в Лувре их увидишь, то на Пер-Лашез, то в том самом "Тати", где колготки по карману. И всегда озирающиеся, ищущие друг друга. Был и я когда-то таким. Знаю. "Не позже одиннадцати! Не опаздывать! Не рассредстачиваться!" Не!.. Не!.. Не!.. Кругом провокации!
Свобода передвижения!
Свобода выбрать то место, где ты хочешь жить... Свобода возвращения.
Всю жизнь я мечтал жить в Париже. Почему? А чёрт его знает, почему. Нравится мне этот город. Хочу в нем жить! (Ей-Богу ж, советская власть сделала мне неоценимый подарок, предос-тавив мне эту возможность.) И я в нем живу. И мне нравится. Прижился. Позади, далеко уже позади дни, когда я говорил себе: "Вика, остановись! Ведь перед тобой Эйфелева башня! Ты понимаешь - Эйфелева башня, Тур Эфель?.. А там вот Лувр, внутри Джоконда, Венера Милос-ская, можешь зайти, посмотреть, всего пять франков... Понимаешь ты это или нет? Париж! Ты в Париже!" Всё это уже позади. (А в Толедо еще говорил, и в Мадриде, Севилье, Кордове...)
Больше того, он стал своим городом. Я возвращаюсь в него, как домой.
И, как в свое время возвращаясь из дальних путешествий в свой родной Киев, я замечал, с радостью или огорчением, все новшества, все появившиеся или убранные киоски, выросшие дома, посаженные деревья, перенесенные остановки, я огорчаюсь или радуюсь теперь всем новшествам здесь, в Париже, в моем девятом округе, на моей улице...
Вспоминаю, каким событием было в моем детстве появление на нашей Кузнечной (виноват, Пролетарской, потом Горького) улице первых пяти фонарей. Высокие, изящные, с крутой завитушкой вверху, столбы эти сиротливо и бесцельно с царских еще времен стояли по обе стороны бульвара. И вдруг в один прекрасный день какие-то дядьки по лестничкам взобрались до этих загогулин и повесили фонари. Вечером они зажглись. Сколько света! Сколько радости! Пять жалких фонарей на весь квартал. По вечерам мы выходили на балкон и любовались. Бродвей!
И сейчас, через пятьдесят с лишним лет, не в Киеве, а в Париже, я иду от станции метро по авеню де Лисе к дому, где живут дети, и с какой-то радостью (тогда была еще и гордость - вот наш Киев какой!) смотрю на то, как ставят новые фонари, асфальтируют проезжую часть, делают какие-то стоянки для автомобилей между деревьями. Что это такое? Районный микропатриотизм? "Приезжайте к нам сюда, посмотрите, как у нас хорошо..."
Ну, а в Киеве что?
Не знаю... Стена!
Иногда, очень редко, преимущественно из "Правды", кое-что узнаю. Воздвигли новый памятник Ленину - очень большой вождь, а перед ним четверо с винтовками, охраняют, что ли? Теперь на Крещатике два Ленина - у Бессарабки и здесь, на площади Калинина, которая стала вдруг Октябрьской Революции, а Всесоюзного старосту сослали куда- го на окраину. Строят второй музей Ленина. В начале Крещатика, на месте прокуратуры. Новая линия метро, с Подола. Памятник - наконец-то, через тридцать лет, - в Бабьем Яру. Что там вылеплено, по фотографии понять трудно, что-то героическое, мускулистое, уверенно смотрящее в будущее. Жертвам "временной оккупации". О национальной принадлежности - упаси Бог! - ни звука.
Вот и всё, что знаю о Киеве, городе, с которым так много связано, где каждая улица, каждый дом, каждый фонарный или трамвайный столб что-нибудь да напоминает.
В далекие, прекрасные дни юности, когда мы с Ясей Светом издавали газету "Радио" 1979 года (Господи, через год уже!), милый наш Киев рисовался каким-то Нью-Йорком. Но детская фантазия была убога, предел нью-йоркости заключался в ста (!) линиях трамвая (тогда их было девятнадцать). Тогда же гордостью нашей был кинотеатр Шанцер (даже в Москве такого нет!), самый большой пляж (пожалуй, это так и есть), лучший из вокзалов (я его строил и очень им гордился), ну, а парки, сады - весь мир знает...
Но всё это сейчас где-то далеко-далеко позади. Было и нету. Забито последующим. Последними годами, полковниками Старостиными, обкомами, райкомами, парткомами - позор Некрасову!
(Во "Взгляде и нечто", рассказывая о своих партийных передрягах, я упоминал о некоем Солдатенко - в прошлом секретаре райкома, позднее ответственном секретаре Союза писате-лей, с которым я перед отъездом имел беседу. Упитанный, разжиревший, он сидел в своем громадном кабинете и утверждал, что не читал и никогда не будет читать "ГУЛага" - антисоветчины он не читает...
Уже здесь, в Париже, просматривая материалы очередного украинского съезда писателей, я обратил внимание, что нигде нет фамилии Солдатенко. Ни в президиуме, ни в правлении, ни в секретариате, ни даже в ревизионной комиссии. Чудеса! Проворовался, значит... И выяснилось, что, действительно, проворовался - брал взятки за путевки в Дома творчества. Вы думаете, судили его? Как бы не так. Сейчас он директор какого-то университета культуры.)
Киев уплыл от меня. Далеко-далеко... Со всеми своими парткомами, Солдатенками, садами и парками, золотистым песочком пляжа, фонарями, каштанами, последними трамваями, доживаю-щими свой век где-то на окраинах. Когда нашего Вадика как-то спросили, знает ли он, где находится Киев, он ответил: "Знаю. За границей". А для меня за Стеной. Всё за той же Стеной, из-за которой не доносится до меня уже ни одного голоса. Из Киева.
Последним был голос Снегирева. Но и он умолк. Все умолкли. Один за другим. Запугали, застращали.
Господи, что же это за страна такая? За что ей выпала такая доля? И неужели конца этому не будет?
И опять-таки нет ответа.
В медицине есть такой термин - холодный абсцесс. Это нечто тянущееся, гниющее, незаживающее. Здесь, по-моему, тот самый случай. Что-то изменится, что-то смягчится, что-то, наоборот, завинтится, уйдет Брежнев, появится новый (как огня, боятся этого в Союзе - почему-то никогда не верят в лучшее), и все будут по-прежнему терпеть, выполнять, перевыпо-лнять, обманывать, воровать и шепотом восторгаться Сахаровым или каким-то новым, дающим право думать, что не всё еще у нас сгнило...
А вдруг? А вдруг всё будет иначе? И настанут времена... Давайте же помечтаем об этих временах. Ведь мы народ романтиков, мечтателей, об этом все газеты пишут.
МЕЧТА № 1
Берлин. Потсдаммерплац. Под стеклянным колпаком нечто серое с колючей проволокой.
Экскурсовод: - Перед вами остатки того, что называлось когда-то Стеной позора. Сейчас ее нет, но кусок ее, как некое напоминание и предостережение, решено сохранить, законсервировать. А теперь прошу в автобусы. Отправимся в здание бывшего ЦК СЕПГ. Там сейчас выставка "Сталин и Гитлер, искусство одной эпохи".
МЕЧТА № 2
Пленум Центрального Комитета КПСС
Информационное сообщение
22 июня 198... года, в Москве, в Большом Кремлевском дворце, состоялся пленум ЦК КПСС. С докладом "О выполнении и перевыполнении всех намеченных планов" выступил, встреченный овацией, Генеральный секретарь ЦК КПСС тов. ...
Постановили:
Заслушав доклад Генерального секретаря ЦК КПСС о выполнении и перевыполнении всех планов, признать линию партии правильной. Учитывая сложившуюся ситуацию - выполнять больше нечего, все выполнено - считать существование Коммунистической партии нецелесообразным и нерентабельным, а потому распустить ее.
Москва, Кремль, 22 июня 198... г.
MЕЧТА № 3 вырисовывалась, как всенародное ликование после опубликования Информационного сообщения, но, поскольку в этот день упились все и автор в том числе, восстановить картину невозможно.
14
Я один. Совсем один. Все разъехались. Семья - четверо в одной "Ауди", не считая собаки, - на юг, к морю. Друзья-иерусалимцы, а в прошлом киевляне, - на восток, туда, куда дальше на восток не пускает Стена.
Я один. В пустом Париже. Тишина, покой. Никуда не торопись (к телефону в том числе), не решай неразрешимых семейно-бытовых проблем (главная - куда деваются деньги? Совершенно непонятно), вставай, когда хочешь, укладывайся спать, когда вздумается, лежи и читай, сиди и пиши. Думай. Вспоминай. Размышляй о бренности существования, глядя в окно на ставни противоположного дома. Хотелось бы бескрайнего неба с клубящимися, розовыми от заката облаками и голубую полоску дальнего леса, но, ей-Богу, и в парижских ставнях своя прелесть. Им - из моего окна - лет сто, а может и больше. Как и всей улице, не изменившейся со времен Мопассана и Бальзака В трех или четырех кварталах от меня, на улице Дуэ, жил когда-то Тургенев у Полины Виардо. И Гюго, и Густав Моро, и Ренуар, и Ван Гог, позднее родоначальники сюрреализма: Бретон, Арагон, Превер, Дюамель - все они жили, писали, встречались, ссорились, мирились именно здесь, в моем девятом "аррондисменте", на соседних улицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15