Возможно, всё это и правильно, но... Опять "но". Между прочим, парижская прокуратура вроде как собирается возбудить дело - нет, не против Изабель, - а против человека, ответст-венного за публикацию. Очевидно, за недоносительство. Нечто общее с "нами", не кажется ли?
Так о "но"...
Конечно же, где-то глубоко внутри француз (и я вместе с ним) не то что восхищается лихи-ми проделками Месрина (что там ни говори, никто никогда не бывает на стороне тюремщика), но и не лезет из кожи вон, осуждая его. А о трюках другого гангстера, ограбившего банк в Ницце ("ограбление века!"), а потом на суде выпрыгнувшего в окно и прямо на стоящий внизу мотоцикл (кино!) - об этом без восхищения и рассказывать-то трудно. Но при всем при том все качают головой, разводят руками - ну и времечко, ну и порядки, а советские газеты и хлебом не корми - их нравы!
Я же, грешным делом, релятивист. Всё относительно, всё в сравнении. А сколько таких Месринов, да и похлеще, водят за нос наши родные органы, которые нас берегут? Может, всё это без утреннего кофе и разглядывания дедушкиных пейзажей, и сейфы не банковские, а сберкасс (тов. Сталин, к слову, предпочитал банковские) - но кто об этом знает? Мы не любим дешевых сенсаций. И вообще - не твое собачье дело!
И суд над Щаранским или Гинзбургом тоже не твое собачье дело. Кто тебя на суд приглашал? Сиди дома и решай кроссворды или с соседом во дворе стучи в козла. Мамы на суд явились - еще туда-сюда, всё же мамы - а Сахаров чего приперся? Академик - сиди в своей академии, пока не прогнали. Нет, видите ли, суд, мол, открытый... Для кого открытый, а для кого закрытый. Есть машина - садись и езжай. А нет, вон трамвай четвертый номер, до самого дома довезет (так сказали мне, когда я пытался проникнуть на суд над Сашей Фельдманом. "Писатель? Так пишите, а не нарушайте порядок" - и дальше про трамвай).
Нет, я все-таки за систему, где из зала суда можно, пусть через окно, но удалиться, а не ту, где в этот самый зал и войти-то нельзя. Даже матерям.
Я за систему, где существует то, что называется информацией, пусть даже с тенденциозны-ми, но комментариями, а не ту, где "обсуждали взаимно интересующие обе стороны вопросы" - точка.
За ту, где газеты - буржуазные, продажные, называйте, как хотите, могут спихнуть президента, а не ту, где лучшее им место на гвоздике, в сортире.
За ту, где могут оправдать или вынести мягкий приговор преступнику и даже брать у него интервью, а не ту, где люди, которыми страна должна гордиться, называются шпионами и изменниками.
За ту, где могут посадить в тюрьму за то, что ты провез в чемодане двух кошек, нарушив правила карантина (так случилось недавно в Англии), а не за ту, где сажают в тюрьму за книги.
За ту, где пограничник не стреляет в тебя с вышки, а машет на границе ручкой - проезжай, мол.
Называйте, как угодно: капитализмом, империализмом, гнилой демократией, растленным миром купли и продажи, чистогана, потребления, желтого дьявола, и пусть ругают ее и Бёлль, и Сартр, и все советские, просоветские, и прогрессивные, и левые, и не присоединившиеся ни туда, ни сюда газеты - я за нее. В ней все-таки можно жить! Худо-бедно (скорей, не бедно), но можно. И эксплуатировать тоже можно - знаю. Но и эксплуатируемый живет. Хуже покойного Онассиса или Жоржа Марше, но "дё шво"* если и не в гараже, то под окнами стоит. А у нашего хозяина фабрик и заводов в холодильнике (а фулишь!) поллитровка, если только утром не допил.
А теперь - распните меня!
* Самая дешевая французская машина, в обиходе называемая "две лошадиных силы" или "консервная банка".
11
Ночной зефир
Струит эфир.
Шумит, бежит
Гвадалквивир...
А. Пушкин
Всегда путал, кто что струит - зефир эфир или эфир зефир. И вообще одно напоминало розовое, пухлое пирожное, а другое - (бр-р!) зубоврачебное кресло. А Гвадалквивир? Вовсе, оказалось, не шумит и никуда не бежит, а так, что-то очень спокойное, застоявшееся. Разочарование. Как и мадридская Мансанарес - помним еще по гражданской войне, линия фронта, - ничтожная, как киевская Лыбедь или так же разочаровавший два года тому назад Иордан...
Гвадалквивир, Испания...
В самом начале, во вступительном слове, я упоминал уже об Испании как о чем-то очень далеком, несбыточном, красивом и недосягаемом. Испания мечта, сказка... И никогда ты туда не попадешь.
"А что ты, живя еще на своем Крещатике, хотел бы узнать от друга, оказавшегося вдруг в Париже или Испании?"
И вот я опять оказался в ней.
Испания...
Для моего поколения Испания - это не только корриды, Дон-Кихот, Веласкезы, Эскуриалы и тайны мадридского двора, это и Гвадалахара, Герника, та самая Мансанарес, Университетский городок, Карабанчель, "альто" и "бахо" в героическом - No pasaran! - Мадриде, интернацио-нальные бригады, Пассионария, Хемингуэй... Франко - сволочь и враг, прислужник Гитлера и Муссолини, фалангисты и марокканцы - звери и головорезы, республиканцы смелые и отчаянные ребята, дерутся, как львы. Все мы мечтали в Испанию...
Вместо этого я, с нарисованными углем усиками, изображал франкистского офицера, веду-щего на казнь Гарсия Лорку. Во всеми забытой пьесе Г. Мдивани "Альказар". Играли мы ее на гастролях в Днепропетровске летом 1937 г. (Помню, как обомлели мы, прочитав в висевшей на стене "Правде" сообщение о Тухачевском, Якире, Уборевиче и других изменниках.) Содержа-ния пьесы я, конечно, не помню, помню только, что всё сводилось к героизму республиканцев и жестокости франкистов. История этой войны - репетиции Второй мировой, - очевидно, ждет еще, как говорится, своего историка. Объективного и бесстрастного, как Фемида. Возможно, что-то уже появляется в нынешней Испании - не знаю, - но кое с чем, не совсем совпадаю-щим с тем, как мы представляли себе эту войну, я столкнулся.
Вряд ли кто заподозрит меня в особой симпатии к Франко - диктатор есть диктатор, со всеми им присущими жёсткостями и слабостями - но, ей-Богу ж, его режим - это детский сад по сравнению с режимом другого генералиссимуса (Господи, разучился уже писать это слово, запутался в "с"...) Габриэль Амиама, гостеприимный мадридский наш хозяин, в шестилетнем возрасте вывезенный в Советский Союз и вернувшийся в Испанию в 1959 году, рассказывал, что регулярно получал по подписке в Мадриде "Правду", ни один номер не пропал. Само собой разумеется, и заграничные поездки никому не возбранялись - езжай, куда хочешь! И всё же фашизм! Без лагерей и Освенцима, но фашизм. В ООН не приняли. Не могут забыть "Голубую дивизию", которую, кстати, кое-кто из русских тоже вспоминает, как одесситы - румын, украинские села - итальянцев.
Но я вспомнил об Альказаре. Вернемся ж к нему, не к пьесе, к другому. Тяжелым, массив-ным кубом с башнями по углам возвышается он над Толедо, над путаницей его улочек, над прилипшими друг к другу двух-трехстолетними домами, над извилистой, окружающей весь стоящий на холме-утесе город, на этот раз шумящей и бегущей рекой Тахо. Построен был он как замок, как крепость, еще при Карле I. К началу гражданской войны в толстых стенах его находилась военная академия - пехотная и кавалерийская.
В пьесе Мдивани осада Альказара представлена как некая героическая страница в истории республиканской армии. Насколько я мог понять, это не совсем соответствует действительности. Сама осада длилась недолго - 70 дней - с 21 июня по 28 сентября 1936 года, в самые первые дни войны. В крепости засели франкисты, город был в руках республиканцев.
Как ни странно, но в продающемся в каждом киоске альбоме "Всё Толедо" в самом тексте ни слова не сказано об обороне Альказара, только под одной фотографией - командного пункта полковника Москардо, коменданта крепости, несколько строчек об этом полуразрушенном кабинете, сохраненном в нетронутом виде, "печальным свидетелем героической обороны".
В малюсенькой брошюре "Эпопея Альказара в Толедо" - в киосках ее нет, только в самом Альказаре - всё изложено подробно.
Защитников было 1200 человек, не считая более чем пятьсот женщин и детей (семьи защит-ников), упрятанных в подвалы. Осаждавших во много раз больше, поддержанных полевой и 105- и 155-миллиметровой артиллерией, к тому же и авиацией. За два с лишним месяца крепость была почти полностью разрушена. Около половины защитников было ранено, 105 человек убито. Но выстояли. 28 сентября подоспевшие войска генерала Варела осаду сняли. Республиканцы отступили за Тахо.
Один из эпизодов обороны. На второй день после начала осады - 23 июля. Телефонный разговор между осаждающими и осажденными. На одном конце начальник милиции республиканцев, на другом полковник Москардо.
Нач. милиции - На вас лежит ответственность за дальнейшие жертвы и преступления. Я требую сдачи Альказара в течение десяти минут. В противном случае будет расстрелян ваш сын Луис, который здесь, в наших руках.
Полк. Москардо - Не сомневаюсь в этом.
Нач. милиции - В доказательство того, что я говорю, ваш сын возьмет сейчас трубку.
Луис Москардо - Папа!
Полк. Москардо - Что происходит, сын мой?
Луис Москардо - Ничего. Они сказали, что расстреляют меня, если ты не сдашь Альказар.
Полк. Москардо - Тогда вручи душу свою Всевышнему, воскликни "Да здравствует Испания!" и умри как патриот.
Луис Москардо - Крепко целую тебя, папа.
Полк. Москардо - Я тоже крепко тебя целую, мой сын. (Нач-ку милиции): Ваш ультиматум бесполезен, Альказар не будет сдан никогда.
Луис Москардо был расстрелян. Ему было 23 года.
Мне, в свое время воевавшему против фашизма, олицетворявшего всё самое бесчеловечное и жестокое, было как-то не по себе, когда я стоял в Альказаре перед портретами двух фашистов - отца и сына - двух героев... Разве могут у фашистов быть герои? Героическая оборона?
Альказар полностью восстановлен. Перед ним памятник. Женщина. Испания... В воздетых к небу руках меч. Такая же женщина, как в Ленинграде на Пискаревском кладбище, торжествен-ная, величавая, спокойно глядящая в будущее - только у этой в руках меч, а у той цветы - а на Мамаевом кургане у такой же, уверенной в победе, но экзальтированной, тоже меч, да еще занесенный.
Мамаев курган...
Казалось бы уже столько о нем сказано, написано, вспомянуто, а я вот опять к нему. Да. Но не к тому, изрытому лопатами и бомбами, исползанному на брюхе вдоль и поперек, усеянному скрюченными, замерзшими трупами, и нашими, и вражескими, нет, не к нему, а к сегодняшнему, где не найти уже следов окопов, где всё подметено и подстрижено, где лестницы и бассейны, устрашающие скульптуры голых и полуголых защитников и над всем этим та самая Мать-Родина с мечом в руке - стометровая, самая большая в мире, больше статуи Свободы...
Я думал, вспоминал о Мамаевом кургане, подъезжая по длинной, вьющейся среди низкорослого сосняка, пустынной аллее, ведущей к Долине Павших.
Valle de los Caidos - Долина Павших - мемориал в честь павших в гражданскую войну. В шестидесяти километрах от Мадрида, недалеко от Эскуриала, на высокой скале, среди лесов, холмов, озер.
Режимы, основанные на силе, не могут без грандиозного. Мощь, величие, циклопические размеры, Нюрнбергский стадион, стадион "Олимпико" в Риме, мемориал в Бресте, Мамаев курган, к счастью, неродившийся Дворец Советов с теряющимся в облаках Ленином.
Памятник, который открылся нам после последнего витка дороги, тоже грандиозен. Скала. На ней крест, видный за десятки километров. 150-метровый. В скале, в самой скале, храм. Перед ним эспланада. Вокруг, насколько хватает глаз, леса, долины, озера, вдали снега Сьерра-Гвадаррамы, над нами небо, жаворонки.
Впечатление сильное - ничего не скажешь. Особенно, когда, пройдя сквозь бронзовые врата, вступаешь в прохладную, гулкую базилику, теряющуюся далеко где-то вдали. Полумрак, с трудом можешь различить гобелены на стенах. Сцены из Апокалипсиса. XVI век. Предполага-ется, что соткано по эскизам Дюрера. Впереди распятие, сияющее среди сумрака. Ты идешь долго, очень долго. В нишах рельефные изображения Мадонны. Мадонн Кармель и Лоретт - покровительниц вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, Мадонны Африки - покрови-тельницы пленных, и четвертой - Пилар. Одна галерея сменяет другую. Крипта... Четыре бронзовых архангела. Михаил - вождь небесной рати, Гавриил - вестник Бога, Рафаил - целитель, и ангел смерти Азраил с поникшей головой. У Гавриила, возвестившего Деве Марии о рождении Христа, в руках почему-то меч, кажется, единственный во всем этом храме жертвам войны. Посередине алтарь полированного гранита. На нем распятие. Из можжевель-ника, полихромное - в Испании во всех церквах деревянная скульптура раскрашена. Над головой, на сорокаметровой высоте, купол. Мозаичный - души возносятся к престолу Христа.
У подножья алтаря, с одной и другой стороны, две плиты. Франсиско Франко и Хосе-Антонио Примо-де-Ривера. Цветы.
Идея памятника - идея Франко. Он задумал, при его царствовании и воздвигли. Памятник всем павшим на войне. И тем, и другим. Церковь благословляет всех проливших кровь испанцев. Она не делает различия. Крест на скале осеняет Испанию, всю, всех ее сынов.
А всех ли? - слышу я голоса. Учтены ли две тысячи испанцев, погибших уже после войны по воле этого маленького властолюбивого генерала, лежащего под плитой у подножия распятого Спасителя? Кто ответит на это? Азраил ангел смерти?
...На кладбище это мы натолкнулись совсем случайно. Искали Усть-Камчатский рыбоком-бинат. Нам сказали, что он в конце длинной пыльной улицы, именуемой "Комсомольской", возле кинотеатра "Родина". Мы пошли по длинной пыльной улице и натолкнулись на кладбище. В самом центре площади громадной, бесформенной, песчаной. Возле самого комбината, напротив "Родины".
Я видел много кладбищ в своей жизни. Разных. Тихие ухоженные рижские, где за оградами на волнообразно причесанном песке лежат как бы невзначай брошенные хризантемы. Заросшие деревенские погосты с черными, покосившимися крестами. Новодевичье с часовенкой над могилой Чехова и двумя холмиками рядом - большим и маленьким - Станиславского и Лилиной. Видел Арлингтонское в Вашингтоне, где похоронен сейчас Кеннеди. Там холмиков нет, только маленькие плитки бесконечными, уходящими вдаль рядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15