Признаваться мне не в чем. Единственное. что мне остается — это утверждать то, что было на самом деле — никогда Овчинников не делился со мной никакими политическими планами, и все вот это — для меня полнейшая загадка.
Гловбич снова показался недовольным и ожидавшим, похоже, возражений иного рода, допросы продолжались. Кто присутствовал тогда-то в таком-то месте, что говорил такой-то, по каким каналам, кого можете назвать. Холл устало отвечал на все вопросы, его отводили обратно в обезьянник — помнится, в то время он приохотился спать на животе.
Затем наступил перерыв. Холла оставили в покое, и дальше характер бесед изменился. В ход пошли записи и официальная документация. «Это ваша подпись?» Да, отвечал Холл, моя. «Прислушайтесь, это говорите вы или кто-то и. ваших сотрудников?» Это говорю я, признавал Холл.
И финал. После обычных разговоров Гловбич замолчал, и с некоторым трудом, обратив взгляд вроде бы и на Холла, но несколько в сторону, произнес странную фразу со вполне, однако, очевидным смыслом:
— Холл, я готов верить в вашу непричастность, но обстоятельства таковы, я надеюсь, вы сумеете меня понять.
Еще неопределимый срок он проспал на своей койке, и по истечении этого срока вновь по коридорам и тоннелям был приведен в обширное прохладное помещение без мебели, с трубами, проходившими по потолку, и стенами, выкрашенными во все тот же ядовитый синий цвет. Тут собралось человек пятьдесят, все в таких же робах, как и у Холла, и совершенно неотличимые друг от друга. С небольшого возвышения человек в форме внутренних войск сообщил, не заглядывая ни в какую бумажку, что все присутствующие приговорены к пожизненной ссылке на Территорию; их по одному вывели во двор-колодец, там лежал снег — шел уже новый, шестьдесят первый год, Холл этого не знал; морозный воздух нес аромат гнилой стимфальской зимы — закружилась голова, свет резал глаза; всю компанию рассадили в машины и отвезли в аэропорт, там двое угрюмых молодых людей вкатили каждому по четыре кубика нембутала, и очнулся Холл уже в пункте формирования Форт-Бэннинг.
* * *
Да, уже светает. Он все-таки заснул. Двадцать минут седьмого. Холл размялся — как быстро привыкаешь и перестаешь замечать, что у тебя на месте обе руки! — побрился, поплескался в холодной воде, помассировал глазные яблоки — ничего, голова как будто ясная. Не накидывая пальто, протер у машины лобовое стекло, и через минуту автомобиль, урча, вынес его на шоссе. Завтракать, чудо японского машиностроения, будем в Нитре.
Территория. Она забрала десять лет его жизни. Десять лет он был ее частью — как лес, как вода, как звери в этом лесу и рыбы в этой воде. О Территории придется рассказать особо.
В позапрошлом веке, в Т-14, что означает сектор, противоположный Валентине, в никому не ведомой тьмутаракани обнаружили планетологический феномен, который назвали Пленкой. Каким образом эта космическая диковина возникла, объяснить никто не мог, и аналогов ей нигде не было. Максимальная толщина ее достигала 10000 — 15 000 километров, а местами падала до 6 000 — 7 000, по площади же пленка сравнима примерно с четвертью площади теоретической орбиты Меркурия, а по форме представляет собой неправильную полусферу. Эту фигуру можно вообразить как половинку глобуса — изрядно помятую и рваную по краям, поставленную почти вертикально и в таком виде вращающуюся вокруг местного двойного солнца по орбите, напоминающей сильно сплющенную восьмерку.
Кроме самого факта совершенно несуразных размеров, Пленка обладает еще одной особенностью, которая и определила весьма необычный характер ее освоения и истории. По неизвестным причинам — неизвестным не потому, что наука не могла их объяснить, а потому, что никто никогда их не изучал — давно, в общем, известное явление энергетической квант-рефракции достигает на Пленке колоссальных величин. То, что на Земле и Стимфале с трудом и не всегда фиксируют сверхчувствительные приборы, здесь стало настоящим бичом. Мало того, что на Пленке не шел ни спонтанный, ни индуцированный распад тяжелых элементов, и это разом перечеркивало все надежды на полезные ископаемые, тут отказывались работать хоть сколько-нибудь мощные генераторы, аккумуляторы и электродвигатели и сколько-нибудь заметно потребляющая электроника. Эта странность получила название Барьера. Барьер сильно неоднороден по высоте и концентрации, но в среднем поднимается над поверхностью на 100 — 150 километров, а насколько уходит вглубь, никто измерить не пытался. Никого это не интересовало.
На кой черт, думал Холл, скользя взглядом по указателям и чувствуя, что сон снова начинает одолевать его, на кой черт было там что-то мерить и изучать, если все заранее знали, что ничего там нет и быть не может.
Но именно с Барьера начинается первый период истории Пленки. При подходе планетарные движки шаттлов и яхт гасли на девяносто процентов мощностей и выше, вся навигация глохла, и в оставшиеся минуты пилотам предоставлялась возможность выяснить, кто что помнит из «Отче наш». Количество катастроф перекрыло все нормы. Пленку объявили опасной зоной, на нее продолжали высаживаться, ее забросали роботами и киборгами, и все с тем же результатом.
Однако дело освоения все же сдвинулось с мертвой точки, потому что в этих необъяснимых тогда авариях — в чем некогда с удивлением убедился Холл, познакомившись со статистикой — уцелело не так уж мало народа, ибо интуиция и опыт перед лицом надвигающейся гибели творят порой любопытные вещи. Какой-то Патрик Флеминг, закрутив с перепугу и вопреки всякой логике непостижимый сверхъестественный штопор, умудрился посадить на Пленку целый десантный крейсер. Первые поселения таких робинзонов и наметили тот район с неопределенными границами, который впоследствии нарекли Территорией.
Лет через двадцать с физической сущностью Барьера разобрались, и аварий больше не было. При ООН создали Комитет содействия, и на Пленку по несколько раз в год сбрасывали медикаменты, почту, оружие и прочее, используя для этого планерную авиацию, всевозможные слабосильные моторчики и парашютную технику.
Тем не менее население Территории продолжало увеличиваться, и отнюдь не только за счет естественного прироста. Уже в те времена на Территорию ссылали, учитывая стопроцентную гарантию невозвращения; сюда бежали — от закона и от беззакония, от непонимания и от понимания слишком хорошего. В больших количествах на Территорию мигрировали отшельники, сектанты и представители нетрадиционных религиозных течений в надежде основать что-то нетривиальное в церковном плане. В результате в местной политике значительную роль играл клерикальный элемент, и даже Холл — довольно закоренелый безбожник — был короткое время членом приходского совета.
Второй этап в развитии Территории наступил в начале прошлого века. В это время в Стимфале и на Дархане практически одновременно было изобретено устройство, названное в одном случае «ромашка», а в другом — «медуза», которое своеобразным лифтовым путем дало возможность покончить с обособленностью Территорий. Около двухсот маломощных двигателей, не попадающих под действие рефракции, закольцованные в один пакет, поднимали вполне солидный даже для современных масштабов контейнер к верхней границе Барьера, сюда подходил ракетный катер — в холловские времена «Ял-Скевенджер-601» — и на инерционной траектории контейнер забирал, на его место пристыковывая новый, после чего направлялся к дрейфующему на безопасном расстоянии стандартному грузовику, а «ромашка» тем же порядком возвращалась на землю.
Никаких особенных изменений новая эпоха, однако, не принесла. Появились стимфальская и дарханская Территории, появилась администрация, не очень понятно что администрирующая, поскольку малочисленность и колоссальная распыленность территориальных поселений, между которыми лежали многие сотни, а порой и тысячи миль никем не хоженых лесных дебрей, лишала централизованную власть всякого смысла. Началась торговля — в основном кое-какой дичью и натуральными мехами — в смехотворных масштабах из-за полнейшей нерентабельности; до крайности чахлый туризм — все то же самое можно было найти гораздо ближе и дешевле. Единственное, для чего годились эти места — для тюрьмы и ссылки, Для этого они и использовались, и даже это не окупалось.
Так безрадостно выглядели края, куда в феврале шестьдесят первого вместе с партией других ссыльных прибыл, завернутый во вкладыш от спального мешка, спящий безмятежным химическим сном государственный преступник Хедли Холл. Ему предстояло воевать почти во всех районах Территории, на Границе и за Границей, поэтому, покончив с историей, придется сказать несколько слов о здешней географии.
В отличие от Галлии, Территория делится на четыре части, хотя деление это весьма и весьма условное. Северо-Запад (истинный Северо-Запад, так как первопоселенцы, лишенные компаса и сбитые с толку особенностями вращения Пленки вокруг солнца, последовали земным аналогиям и перепутали стороны света, что отразилось в названиях) — это земля обетованная. Здесь находится полуофициальная столица — Монтерей, здесь резиденция генерал-губернатора, здесь взлетают и садятся «ромашки» и можно говорить о таком нереальном для Территории показателе, как плотность населения.
Южнее, а точнее, экваториальное монтерейских баз лежит Глостеровский Биосферный Заповедник, по площади равный не то трем, не то пяти Европам — по большей части непроходимые тростниковые топи, населенные всякой ползающей и прыгающей нечистью. Тут царит Глостеровский институт молекулярных и субмолекулярных структур — с бесчисленными отделениями и филиалами; здесь в территориальную болотную жижу вгоняются сумасшедшие деньги, на девственных ландшафтах ставятся эксперименты, рассчитанные на тридцать и пятьдесят лет; службы Заповедника оснащаются самой первоклассной техникой, сконструированной с учетом местных особенностей, — во времена Холла Заповедник считался самой влиятельной организацией на Территории.
На восток и северо-восток от Монтерея простирается равнина, неизвестно почему названная Колонией — тысячи миль заболоченной тайги и буреломов, людей там можно найти лишь по берегам двух крупнейших рек — Учура и Пудожа, где по мшистым ягодникам бродят лоси и о белый сухостой вычесывают из шкуры энцефалитных клещей колониального издания.
Юго-Восток, малярийные земли, там горная сельва забирается на Главный Водораздел, а на самом Востоке берет начало уж и вовсе гибельная низина, которая, как рассказывают, где-то выходит к океану. Теперь центр мира переместился на юг, за Водораздельный хребет, в кукурузный пояс, где клочковатые языки лесостепи врезаются в сходящие с гор леса, в тех местах Холл побывал уже после войны, и в ту пору это была такая же глухомань, как и везде.
Весной шестьдесят первого новоприбывших на Территорию спешно рассортировали — построили посреди пакгауза в чем мать родила, произвели перекличку, причем ни одного знакомого имени Холл не услышал, и большую часть сразу же куда-то увезли. Для Холла сделали исключение. Возможно, Гловбич сумел замолвить какое-то слово, или, что вероятнее всего, Кромвель, великий любитель вникать в мелочи, вспомнил о холловском Солнечном Кресте за Криптон и шевельнул пальцем — истины все равно не угадаешь, — но доктору предоставили выбор. Если он подпишет бумагу, в которой гарантирует свою лояльность к режиму, то получит серьезную привилегию — будет направлен в школу инструкторов.
Без раздумий — ах, не видела Анна! — Холл подписал все бумаги о желании добровольно вступить и кровью искупить, и из Форт-Бэннинга, Монтерей, его на военном грузовике отвезли в учебный лагерь 34-го полка рейнджеров Форт-Брэгг, где ему предстояло стать инструктором диверсионно-разведывательной службы.
После криптонской эпопеи война с Дарханом считалась делом решенным, и Территорию, несмотря на удаленность и экономическую бесперспективность. Генеральный штаб полагал вполне реальным театром военных действий — обе стороны имели на ней базы, недосягаемые хранилища и прочее. Но Пленка — случай особый, от обычной армии толку здесь было мало, тут требовалось специальное оборудование и специальные люди — в частности, обученные вести войну как партизанскую, так и противопартизанскую.
Проблема стояла нешуточная. Радиосвязь на Территории чудила как хотела — то пропадала, то вытворяла такое, во что и поверить трудно. Военные роботы и киборги не годились даже в металлолом. Прямоточная, гравитационная и Д-техника также, попадая в зону Барьера, едва успевала приказать долго жить. Электронное и импульсное оружие можно было с успехом использовать для устройства плетней и частоколов.
Смех и слезы, но пришлось вспомнить такое древнекитайское изобретение как порох, благо современная химия сказала тут несколько слов; воскресили и старого сморкача-отравителя — двигатель внутреннего сгорания, и великий немец Рудольф Дизель по приезде на Территорию мог бы рассчитывать на цветы и военные оркестры. Безусловно, композиционные материалы, синтет-смеси и тому подобное, но все равно, снаряжение защитников земель отдаленных выглядело достаточно курьезно.
Итак, Форт-Брэгг.
— Свои имена к такой-то матери забудьте, — сказал Мак-Говерн, лейтенант и старший инструктор. — Видите листок? Каждый выбирает себе прозвище по вкусу. Вот ты, каланча, — и он ткнул Холла двумя пальцами чуть ниже грудины, да так, что тот задохнулся на минуту, — ты будешь Джози. Память у меня прекрасная, кто ошибется — пеняйте на себя. Сзади вас склад. Теперь кругом и бегом.
Холла одели в камуфляж — хитро-пятнистый трехцветный комбинезон (тогда он еще не знал, что ему на многие и долгие годы предстоит забыть, что такое гражданская одежда), при помощи хитроумных датчиков на ноге с великой тщательностью подобрали шнурованные сапоги на вибраме, вручили знаменитый берет с эмблемой в форме троянского коня, и начались муки, длившиеся четырнадцать месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25