И прошел ее с блеском.
— Если ты полагаешь, что я упущу случай поймать тебя на слове, высокочтимый Эринакий, то ты ошибаешься, — сказал Маниакис.
В ответ друнгарий засмеялся своим лающим смехом.
— С твоей стороны было бы непростительной глупостью отказаться, пока я на деле не докажу, чего стою. Так как? Гавдос или Сикеота? Северный порт немного просторнее, зато к южному проще подходы. Но я полагаю, ты в любом случае захочешь иметь меня в заложниках? — Друнгарий сформулировал свое предположение в виде вопроса, но голос его звучал утвердительно.
— Ну, раз уж ты сам упомянул об этом, то да! — дипломатично отозвался Маниакис, вызвав своим ответом новый взрыв волчьего хохота. — Какой порт выберем? — повернулся он к Фраксу.
— Гавдос, — без колебаний ответил тот. — Друнгарий прав: туда легче подойти, а ведь далеко не все наши капитаны прежде бывали на Ключе.
В Каставале был хороший порт, в Опсикионе тоже; столица имела три великолепные гавани — северную, южную и западную. И только западный порт Видесса мог выдержать сравнение с гаванью в бухте на южном побережье Ключа. Казалось, сам Фос аккуратно вырезал идеальный круг из практически прямой береговой линии, оставив относительно узкий проход из моря в обширную, безопасную бухту. Даже самые свирепые штормы теряли здесь свою силу; они не могли добраться до стоящих в гавани судов, напоминая о себе лишь порывами ветра да легким волнением.
Если бы Видесс не стоял на скрещении сухопутных и морских торговых путей; если бы столица империи не должна была поддерживать свое богатство, ввергая в бедность возможных соперников, то империей вполне можно было бы управлять с Ключа. Интересно, подумал Маниакис, как бы выглядел мир, в котором островитяне, далеко распространив свою власть, заправляют делами на материке, а не наоборот?
Если бы. В действительности городок Гавдос был куда меньше Каставалы, не говоря уже об Опсикионе. А о сравнении с Видессом не могло быть речи. Казалось, все поселение почти целиком состоит из пакгаузов, флотских казарм, таверн, борделей и тому подобных заведений. Если флот вдруг уйдет отсюда навсегда, жизнь в местечке вскоре замрет.
— На севере, в Сикеоте, то же самое? — спросил Маниакис.
Фраксу не надо было объяснять, что он имел в виду.
— В точности то же самое, величайший, — последовал ответ. — Этот остров с незапамятных времен служит лишь базой для военно-морского флота. Выращиваемого здесь зерна не хватает даже на то, чтобы прокормить всех моряков, а ни один город не может прожить только на рыбе.
— Значит, вот оно как, — задумчиво пробормотал Маниакис. — Даже если друнгарий флота решится на мятеж, его люди обречены на голод. Разве что им удастся одержать молниеносную победу. Понятно.
Появился Трифиллий, осматривавший окрестности весьма недовольным взглядом.
— Жуткая дыра! — сообщил он с содроганием в голосе. — Невозможно выразить словами, насколько велико будет мое счастье, когда наконец закончится эта кампания и я вернусь на свою виллу в столице. Боюсь, что жизнь во всех остальных местах, где я побывал, на поверку оказалась невыносимо тоскливой.
— А я боюсь, что было бы куда тоскливее оставаться в Видессе после того, как твоей голове вздумалось одной прогуляться до Столпа, — с каменным лицом заметил Маниакис.
— Оно конечно, но даже в этом случае… — начал было Трифиллий и осекся, сообразив, что его высмеяли.
Возмущенно пыхтя, вельможа поспешно испарился. Фракс чуть не пополам согнулся от внезапно одолевшего его сильнейшего приступа кашля, но героическим усилием воли сумел-таки сдержаться и не расхохотался вслед ретировавшемуся ноблю.
Флагман Эринакия пришвартовался по соседству с “Возрождающим”. Маниакис поднялся по трапу на пристань. После долгой череды дней, проведенных в море, земная твердь зыбко покачивалась под ногами. Вместе с ним на пристань поднялись моряки, вооруженные мечами и щитами, — на случай, если Эринакий все же решится на предательство.
Но друнгарий, хоть и запыхался, спеша подняться на пристань, и хотя его качало из стороны в сторону даже сильней, чем Маниакиса, сразу распростерся на землю перед тем, кого сам назвал своим сувереном.
— Поднимайся, поднимайся! — нетерпеливо проговорил Маниакис. — Нам надо многое обсудить, спланировать, а времени осталось.., всего ничего.
Эринакий встал. Вблизи он выглядел еще более решительным и жестким, еще более упрямым и опасным человеком, чем казался, находясь на палубе своего дромона. Маниакис был двадцатью годами моложе, но ему не хотелось бы скрестить мечи с таким противником или померяться с ним силами в рукопашной схватке.
Но вот свирепое лицо вдруг осветилось улыбкой — так луч солнца, пробившийся сквозь тяжелые грозовые тучи, волшебным образом оживляет самое хмурое утро.
— Я снова получаю подтверждение, что сделал правильный выбор, — сказал друнгарий. — Генесий даже понятия не имеет о том, что такое планирование. А когда случается нечто неожиданное с ним самим или со всей империей, он хватается за что попало и осуществляет первую же идею, втемяшившуюся в его дурную башку. Так стоит ли удивляться, что мы пришли к нынешнему состоянию дел?
— Удивляться действительно нечему, — согласился Маниакис. — Но выбраться из нынешней ситуации будет очень нелегко. Свалиться в глубокую яму всегда гораздо проще и быстрее, чем выкарабкаться из нее. А у прямолинейной злобной тупости тирана есть одно несомненное преимущество: однажды вставший на его пути уже никогда не вернется, чтобы повторить свой неосторожный поступок.
— Это единственная причина, по которой Генесию удалось до сих пор усидеть на троне, — сказал Эринакий. — Но если он не исхитрится каким-либо образом убить тебя, ты его одолеешь. Ты можешь мыслить, в чем я уже убедился. А те, кто пытался поднять восстание прежде, в большинстве своем умели только действовать.
Тиран легко справился с ними, ибо его голова устроена точно так же. К тому же он уже натянул алые сапоги и сидел в столице подобно пауку, притаившемуся в центре паутины, что давало ему огромное преимущество. Но ты — орешек не по его зубам.
— Могу я задать тебе один личный вопрос? — Друнгарий неохотно кивнул, после чего Маниакис поставил вопрос ребром:
— Отчего ты сам не отправился в Видесс за короной и сапогами?
— Я думал об этом, — последовал опасный в своей честности и прямоте ответ. — Клянусь, я думал об этом не раз. Но, имея в своем распоряжении лишь флот с Ключа, я, скорее всего, потерпел бы неудачу, а рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. За долгую жизнь я нажил слишком много врагов. Как по-твоему, почему Генесий держал меня на острове? Он близорук, это верно. Но не слеп.
Маниакис поджал губы. Комментарии Эринакия давали пищу для размышлений. Генесий оставил старшего Маниакиса губернатором Калаврии, понимая, что смещение этого генерала принесет ему куда больше вреда, чем пользы. И он удерживал способного, но непопулярного флотоводца здесь, на Ключе, ибо, получив назначение в другое место, тот мог бы постепенно наладить отношения с остальными военачальниками. Нет, глупостью здесь не пахло. Если бы Генесий использовал свои способности еще и во благо империи!
— Тебе придется разместиться во флотской казарме. — Друнгарий указал на выбеленное ветрами и дождями деревянное строение. — Надеюсь, ты не будешь в претензии. Я и сам там всегда ночую.
— Это мне вполне подходит, — заверил его Маниакис. — По сравнению с лачугами, где мне приходилось ночевать во время военных кампаний, твоя казарма выглядит не хуже императорского дворца. — Он обернулся и посмотрел на пристань, где был пришвартован “Возрождающий”. — Хотя досточтимый Трифиллий с высокочтимым Курикием воспринимают окружающее несколько иначе. А на других моих кораблях находятся еще человек десять столичных ноблей.
— Ну, если они действительно хотят избавиться от Генесия, им придется немного потерпеть, — заметил Эринакий. — Таковы превратности судьбы. А ежели им так сильно не по нутру жесткие постели и соленая рыба, пусть проваливают в ледяную преисподнюю к Скотосу.
Маниакис не выразился бы так прямо, но в целом его мысли совпадали с грубоватой оценкой друнгария. Хотя некоторые вельможи, попав в казарму, постарались мужественно перенести непривычные для них неудобства, большинство предпочли ворчать и жаловаться.
Немного понаблюдав за этой картиной, Эринакий презрительно сплюнул:
— Сборище сосунков, которых только что отняли от груди. Тычутся повсюду и хнычут. Требуют, чтобы мамка снова сунула им титьку.
— Пусть их, — отмахнулся Маниакис, заслужив неодобрительный взгляд друнгария.
Столичные нобли его не особенно раздражали. Пускай себе скулят и стенают по поводу отведенных им помещений; зато они наконец-то начали действовать именно так, как он рассчитывал. Он с удовлетворением наблюдал, как вельможи слоняются по казарме, подсаживаются с кружками терпкого вина то к одному капитану Эринакия, то к другому, ведут с ними разговоры. Чья-то женитьба, родство или кумовство, шапочное знакомство, денежный интерес… Казалось, они знают почти каждого старшего флотского офицера. И чем больше они разговорят моряков, тем крепче сплетут узы, которыми Маниакис надеялся привязать к себе флот Ключа.
— Завтра Генесию станет известно, что ты находишься здесь, а я перешел на твою сторону, — сказал Эринакий. — Вряд ли он обрадуется таким новостям.
— Значит, надо выступить в поход на столицу именно завтра, — ответил Маниакис. — Чем быстрее мы будем двигаться, тем меньше шансов, что он успеет сообразить, где именно мы находимся и что собираемся делать.
Эринакий приветственным жестом поднял свой кубок.
— Ты говоришь как опытный военачальник, величайший! — Он отпил из кубка, изучающе глядя на Маниакиса. — Чем больше я тебя слушаю, величайший, тем больше мне нравится то, что я слышу. Видессии не видать процветания — да что там. Боже правый! — Видессии просто не выжить при нынешних обстоятельствах, если алые сапоги вдруг окажутся на ногах лежебоки!
— Если я не буду все время двигаться, то весьма вероятно, что выжить не удастся именно мне, — заметил Маниакис. — Как я тебе говорил, Генесий уже пытался устранить меня при помощи колдовства. Именно поэтому я спрашивал, есть ли в твоем распоряжении маг, готовый тебя охранять.
— А я уже ответил тебя, что не желаю иметь никаких дел с колдунами. Если уж черная магия не смогла покончить со мной за все минувшие годы, то не думаю, чтобы такое случилось именно сейчас.
Логика друнгария ускользнула от Маниакиса, но он придержал язык. В конце концов, если Эринакию угодно пользоваться показной храбростью вместо мозгов, это его личное дело. К тому же Генесий скорее нападет на своего главного соперника, Маниакиса, чем на его подчиненного, какой бы высокий пост тот ни занимал.
— Я собираюсь послать судно в Сикеоту, — сказал Маниакис, меняя тему. — Ты не возражаешь? Хочу убедиться, что все мои корабли и люди добрались туда благополучно. Кроме того, надо проследить, чтобы флотилии из обеих гаваней отплыли на Видесс в один день.
— Да, это было бы неплохо, верно? — Эринакий издал свой волчий смешок и нелепо взмахнул рукой, вероятно, передразнивая изысканные жесты столичных вельмож. — Действуй, величайший! На твоем месте я бы тоже проверил все, что только можно.
Маниакис вызвал одного из своих офицеров и отдал необходимые распоряжения. Капитан отсалютовал ему, прижав сжатый кулак к сердцу, и отправился выполнять приказ. Маниакис не сомневался: вернувшись, парень доложит, что в гавани Сикеоты полный порядок. Он и вопрос-то задал только для того, чтобы посмотреть на реакцию друнгария. Если бы Эринакий стал отговаривать его от проверки гавани, где его корабли находились в меньшинстве… Тогда у него действительно появился бы повод для беспокойства. Но поскольку друнгарий не стал возражать, шансы, что он все-таки предпримет какие-либо враждебные действия в другом порту, сводились к нулю.
— Остается надеяться, что у Регория тоже все в порядке, — пробормотал Маниакис, обращаясь скорее к самому себе. Но Эринакий расслышал его слова.
— Ты говоришь о своем двоюродном брате, который командует конницей, величайший? — переспросил он. — Я тоже надеюсь, что у него все в полном порядке. Чем больше Генесию придется распылять своих людей, свои страхи и свою ненависть, тем меньше у него будет возможностей в решающий момент сконцентрироваться на чем-то одном.
— Я думаю точно так же, — сказал Маниакис, и сказал правду.
Но не всю правду. Вся правда заключалась в том, что в лице Регория он имел единомышленника, которому мог безоговорочно доверять. А с новыми военачальниками, да и со столичными сановниками тоже, приходилось держать ухо востро, постоянно оглядываться через плечо, чтобы однажды в руке, дружески похлопывающей его по плечу, не оказался зажат кинжал.
— Я припоминаю, что у тебя есть и родные братья, — сказал Эринакий. — Так ли это?
— Да. Двое. Татуллий и Парсманий, оба младше меня. Они служили офицерами в небольших чинах в западных провинциях. Я молю Господа нашего, благого и премудрого, чтобы они были живы-здоровы. Уже долгое время мы в Каставале не имели о них никаких известий. Если учесть, что именно в тех краях Сабрац сейчас опустошает наши земли, с ними могло случиться что угодно.
— Твоя правда. Притом ты не упомянул о бесконечных мелких мятежах, непрерывно полыхающих в западных провинциях. Но наверно, и до твоих братьев еще не дошла весть о том, что ты поднял восстание?
— Думаю, нет, — ответил Маниакис. — Если только Генесий сам не послал за ними, чтобы иметь возможность отомстить мне. Но не думаю, что у него это получится. При том хаосе, который ныне царит в западных провинциях, вряд ли. Как я слыхал, сейчас видессийская армия в тех краях отчаянно бьется за себя, за то, чтобы просто выжить, не более. Местным военачальникам не до каких-то там приказов из столицы.
— То, что ты слыхал, истинная правда, величайший!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72