Пусть другие платят за вас.
Кандида засмеялась.
– Не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь захочет платить за меня, – сказала она. – Зачем им это?
Несколько мгновений миссис Клинтон не могла вымолвить ни слова, а затем ответила:
– Вы прелестны, дитя мое. Вы увидите, что джентльмены, восхищающиеся вами, захотят дарить вам подарки, а возможно, и деньги. Если вы мыслите здраво, то будете принимать все это.
– Это, – нерешительно ответила Кандида, – было бы неправильно. Мама всегда говорила, что леди никогда не должна принимать подарки или деньги от джентльмена, если только она не помолвлена с ним.
Миссис Клинтон ничего не сказала, и Кандида продолжила:
– Возможно, мне повезет и я полюблю кого-нибудь, кто сможет себе позволить делать мне подарки; было бы прекрасно, если бы мне не нужно было беспокоиться о будущем и если бы я была уверена, что смогу содержать Пегаса и других лошадей.
На мгновение она замолчала, а затем каким-то странным, почти дрожащим голосом спросила, сцепив руки:
– О, миссис Клинтон, как вы думаете, сдержит ли майор Хупер свое обещание не продавать Пегаса? Он так мне сказал.
– Я совершенно уверена, что майор Хупер сдержит слово, если он его дал, – сказала миссис Клинтон и быстро сменила тему. Она поручила Кандиде подвести баланс за неделю по домашним амбарным книгам.
– Никогда не доверяйте вашим слугам, – сказала она, протягивая Кандиде книги, – какими бы преданными они ни казались, как бы честно не смотрели вам в глаза. Строго следите за счетами, иначе однажды вы можете обнаружить, что сумма ваших долгов не идет ни в какое сравнение с тем, что вы в действительности израсходовали.
Кандида послушно просуммировала счета за услуги мясника, булочника, кондитера и бакалейщика. Дойдя же до счета виноторговца, она уставилась на него в изумлении. «Как же миссис Клинтон могла выпить столько шампанского? – в недоумении подумала она, чувствуя, однако, что было бы дерзостью спрашивать об этом. – Должно быть, это из-за тех друзей, которые заходят каждый вечер».
К тому времени, когда они прибывали, Кандиду отсылали в ее спальню на верхнем этаже дома. Но комната эта выходила на улицу, и иногда она подходила к окну и, глядя вниз, видела шикарные кареты с беспокойно перебиравшими копытами лошадьми и ожидающими лакеями в ливреях.
«Миссис Клинтон – вдова, и, конечно, ей будет одиноко, если она не будет развлекаться», – подумала Кандида.
Как ни странно, ни один из визитеров, похоже, не оставался на ужин. Они приезжали и уезжали, одних сменяли другие. Сначала Кандида думала, что лишь джентльмены приходили засвидетельствовать свое почтение миссис Клинтон, но затем стала замечать и выходивших из карет леди, в великолепных платьях, с драгоценностями на шее и в волосах.
Ей часто хотелось взглянуть на них поближе, но они проходили прямо в дом, а через короткое время опять выходили, на этот раз в сопровождении какого-нибудь джентльмена, и удалялись в поджидавшей их карете.
Кандида удивлялась, почему они не приезжали вместе. Но она была слишком робка, чтобы задавать такие вопросы миссис Клинтон, которая время от времени становилась чересчур молчаливой и сдержанной, что внушало Кандиде благоговейный трепет.
Но больше всего ее удивляли амазонки, которые миссис Клинтон заказывала для нее у портного, имевшего, как ей сказали, королевский патент. Он, несомненно, знал свое дело, и Кандида с первого момента поняла, что у нее никогда еще не было одежды, которая так хорошо шла бы ей.
Миссис Клинтон, однако, настаивала, чтобы в поясе одежда была уже и теснее, чем обычно, и чтобы ткань плотно облегала грудь. Кандида даже немного забеспокоилась, как бы это не стало выглядеть неприличным. Из-за того, что ее амазонка имела некоторое отношение к Пегасу, ее примеркой она интересовалась больше и обращала на это больше внимания, чем на остальную одежду. Но что особенно удивляло ее, так это выбор материала.
Когда она закончила одеваться в утро своего первого светского выезда в Гайд-парк и посмотрела на себя в зеркало, то почувствовала робость и замешательство. Неужели миссис Клинтон действительно хотела, чтобы она выглядела именно так? А что сказала бы ее мать? Отражение, пристально глядевшее на нее из зеркала, представляло собой нечто совершенно иное, чем та девушка, которой она себя всегда считала.
Ей не хотелось показаться миссис Клинтон неблагодарной, выражая свои сомнения вслух, но, когда майор Хупер помог ей сесть в седло и пригладил ее пышную юбку поверх сияющих новых ботинок, она тихим голосом спросила:
– Вы находите, что я выгляжу нормально?
Он посмотрел на ее встревоженное маленькое лицо и ответил:
– Вы выглядите прелестно.
– Этот костюм… И моя шляпа… Из-за них мне как-то неловко, – прошептала Кандида.
Майор Хупер уже понял, как надо обращаться с Кандидой. Он, может быть, и предпочитал лошадей женщинам, но управляться умел и с теми, и с другими.
– Вы продемонстрируете все совершенство Пегаса, – сказал он. – Нет ничего лучше элегантной наездницы, чтобы привлечь внимание к великолепной лошади.
Его слова возымели именно тот эффект, на который он рассчитывал. Кандида приподняла подбородок, выпрямила плечи и с уверенностью во взгляде улыбнулась ему, когда они рысью тронулись по направлению к парку.
В Гайд-парке возле статуи Ахилла толпа начала собираться больше часа назад. Никто точно не знал, почему прелестные наездницы – а особенно их королева, Кэтрин Уолтерс, известная всем как Скиттлз, – привлекали к себе интерес и внимание публики, но толпа желавших увидеть ее увеличивалась день ото дня.
Всем представлялось, несомненно, что именно она была законодательницей мод не только среди представительниц своей профессии, но также среди светских дам, которые подражали ей, как только могли.
Если на ней была шляпа с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями, они надевали такую же шляпу; если ее пальто было сделано у Пула, то и их пальто делались у Пула; если она выезжала на прогулку верхом, они старались нанять на извозчичьих дворах лошадей, которые могли бы соперничать с ее лошадью.
Когда в ее повозку стала запрягаться пара статных коричневых пони, торговцам лошадьми стали предлагать пятьсот-шестьсот гиней за пару пони, так же хорошо ухоженных и так же высоко подбрасывающих копытца, как и те, на которых ездила Скиттлз.
Никогда никто не знал, в каком виде она появится в очередной раз в Гайд-парке, и возбуждение ожидавшей публики достигало апогея, когда прелестные наездницы собирались возле статуи Ахилла. Все они были изысканно одеты и прекрасно сидели в седле, и каждая из них, соперничая с другими, старалась от них хоть чем-нибудь отличаться. Костюмы для верховой езды были разных цветов: небесно-голубые и изумрудно-зеленые, малиновые и коралловые, коричневые и черные; и каждая прелестная наездница старалась надеть более вызывающий и оригинальный головной убор, чем ее подруги.
Некоторые носили классические касторовые котелки с модными, развевающимися по ветру вуалями; другие надевали легкомысленные широкополые фетровые шляпы или дерзко заломленные набекрень кавалерийские треуголки с колышущимися перьями. Светские же леди, проезжая мимо в своих экипажах-викториях с открытым верхом и в закрытых брумах, высматривали новые модные детали одежды у этих сияющих великолепием созданий, которых они презирали, но которым нередко завидовали.
Толпа людей, сидевших на траве или стоявших вокруг, глазея по сторонам с открытыми ртами, в то утро ждала одного, и только одного человека.
– Вот она! – воскликнула какая-то женщина. Все головы повернулись, но их постигло разочарование. Это была не их любимая Скиттлз, а какая-то герцогиня, никому не нужная, или маркиза, ничего особенного собой не представляющая.
– Интересно, она сегодня будет верхом или в карете? – с акцентом, выдававшим выходца из лондонских низов, произнес мужчина в холщовой кепке.
Головы вновь повернулись, когда элегантная фигура в повозке, запряженной парой серых лошадей, проехала мимо, а затем вдруг наступила тишина. Даже прелестные наездницы, щебетавшие со своими спутниками, смеявшиеся, пожалуй, слишком громко или же соблазнительно надувавшие губки, умолкли. Со стороны Стенхоупских ворот появился конь с всадницей, которая, судя по всему, должна была быть Скиттлз.
– Вот она! – почти истерически закричала какая-то женщина.
Под наездницей был огромный угольно-черный жеребец без единой белой отметины. Попона была начищена до блеска и походила на темное зеркало, грива и хвост были тщательно расчесаны, и было в его виде нечто величественное, от чего те люди из толпы, кто разбирался в лошадях, восторженно затаили дыхание.
Но внимание толпы было обращено на всадницу, которая притянула взгляды даже прелестных наездниц. Она была очень маленькой и казалась слишком уж хрупкой, чтобы управлять таким огромным животным. С первого же взгляда, хотя ее лица не было видно как следует, в ней угадывались изящество и красота, а ее антураж произвел сенсацию.
На незнакомке была белая амазонка – такую еще никто не осмеливался надевать, – белая и в совершенно строгом стиле. Безупречно сшитый и застегнутый спереди на черную жемчужную пуговицу, этот костюм не скрывал, однако, изящных, почти детских изгибов молодого тела всадницы и был доведен на шее крошечной гофрированной манжеткой из дорогого кружева.
Когда она подъехала ближе, стало видно лицо: прозрачная кожа, нежные, похожие на бутон розы губы, большие, немного испуганные глаза, прикрытые, будто вуалью, темными ресницами, а под цилиндром с развевающейся прозрачной белой вуалью – прическа-шиньон, заставившая дам зеленеть от зависти.
Никогда еще никто не видел такой копны волос – бледно-золотистых, с огненно-красными вкраплениями!
Стояла полная тишина, когда Кандида подъезжала к статуе Ахилла и люди во все глаза смотрели на нее. Она вдруг почувствовала какую-то неясную тревогу, и ее пальцы в длинных черных перчатках крепче сжали поводья.
– Продолжайте ехать прямо, – еле слышно сказал майор Хупер.
Она подчинилась и, глядя вперед поверх голов, стала проезжать сквозь веселую и пеструю толпу, пооткрывавшую рты, подобно удивленному карасю. Когда она, не останавливаясь, проследовала мимо по направлению к Роу, молчание толпы лопнуло, будто мыльный пузырь.
– Кто она?
– Откуда она взялась?
– Почему мы раньше никогда ее не видели?
– Как ее зовут?
– Где майор нашел такое? – спросила Лэйс лорда Манвилла, который, как и все остальные, наблюдал за этим огромным конем и его маленькой всадницей.
– Превосходное животное, – отозвался лорд Манвилл.
– Не забудьте поговорить с Хупером о Светлячке, – произнесла не растерявшаяся Лэйс. – Вы обещали мне купить ту лошадь, которую я захочу, а Светлячок как раз и есть такая лошадь.
– Не забуду, – механически отозвался лорд Манвилл, а затем, поддавшись порыву, натянул поводья и слегка подбодрил своего коня хлыстом. – Я, пожалуй, поговорю с ним прямо сейчас.
Он припустил рысью вслед за Кандидой и на полпути к Роу догнал майора Хупера.
– Эта лошадь у вас недурна, Хупер, – сказал он слегка снисходительным тоном.
– Я так и думал, что она понравится вашей светлости, – ответил майор Хупер, приподнимая шляпу.
– Сколько вы просите за нее? – спросил лорд Манвилл.
– Она не продается, милорд.
– Не продается?
Кандида сбавила скорость, и теперь Пегас шел почти шагом. Мужчины ехали немного позади нее, но она слышала каждое их слово.
– Что-то это на вас не похоже, Хупер, – продолжал лорд Манвилл. – Я-то думал, что вы всегда готовы продать что угодно, если предлагается соответствующая цена.
– Тут другой случай, милорд. Продажа с определенным условием.
– В самом деле? – поднял брови лорд Манвилл. – И с каким же?
– Я не думаю, что здесь подходящее место, чтобы обсуждать подобные дела, милорд, – ответил майор Хупер, и хотя почтительность его тона сгладила отказ, лорду Манвиллу это не понравилось.
– Право же, Хупер, ваша уклончивость представляется довольно странной, – сказал он.
В этот момент Кандида перевела Пегаса на рысь. Майор Хупер приподнял шляпу.
– Прошу прощения, милорд, – сказал он и уехал прежде, чем лорд Манвилл успел что-нибудь сказать.
И в тот же момент голос, который лорд терпеть не мог, произнес:
– Кто эта прекрасная Травиата? Вы узнали ее имя, Манвилл?
Лорд Манвилл повернул голову и увидел сэра Трешэма Фокслея, своего соседа по поместью и человека, которого глубоко презирал. Сэр Трешэм был чрезвычайно богат, у него также была отвратительная репутация, и его считали грубым и невоспитанным человеком в большинстве клубов на Сент-Джеймс-стрит.
– Я интересовался лошадью, – безразличным тоном ответил лорд Манвилл.
– Чудесное сочетание! – воскликнул сэр Трешэм, слегка прищурив глаза и изогнув рот в неприятной улыбке. Он не отрывал взгляда от Кандиды, ехавшей дальше к Роу. – Надеюсь, Манвилл, что в этом случае, в отличие от многих других, мы не будем соперниками.
– Я тоже на это надеюсь, – ответил лорд Манвилл и, развернув лошадь, поскакал обратно по направлению к статуе Ахилла.
Лэйс ждала его. В своей новой амазонке из темно-малинового бархата, отделанной черной тесьмой, она казалась особенно соблазнительной. Ее глаза озарились неподдельным интересом, когда лорд Манвилл подъехал к ней.
– Вы узнали у него насчет Светлячка? – спросила она.
– Я сделаю это позже, – ответил лорд Манвилл.
– Но вы разговаривали с ним? – настаивала Лэйс.
– Для деловых разговоров времени не было.
Лэйс пожала плечами. Прелестные наездницы понемногу рассеивались. Было очевидно, что Скиттлз по неизвестной причине сегодня не приедет к своим обожателям.
Толпа тоже начала расходиться. Все спрашивали друг друга: «Кто эта неизвестная всадница?» Ее образ, конечно, все еще стоял у всех перед глазами. До лорда Манвилла доносились замечания и комментарии, когда он уезжал вслед за Лэйс.
«Проклятье, – сказал он себе, не меньше других сгорая от любопытства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28