Убирайся прочь и никогда здесь больше не появляйся! И скажи своему любовнику, что мне не нужны его отбросы, я не стану пачкать рук чем-либо, что уже запятнано его грязным прикосновением. Уходи и будь проклята! Надеюсь, что больше никогда тебя не увижу.
Голос лорда Манвилла становился все громче, и последние слова он уже просто выкрикнул. Затем, повернувшись, он пошел в дом. Он трясся от гнева и намеревался захлопнуть дверь и запереть ее на засов, но что-то заставило его оглянуться. Может быть, ему хотелось узнать, стоит ли все еще там безмолвная фигура, так и не сдвинувшаяся с места и не издавшая ни звука, пока он говорил.
Она была там… но уже не стояла. Бесформенные очертания виднелись на земле. Он заколебался. Затем все тем же грубым голосом сказал:
– Вставай! Мольбы, уговоры ни к чему не приведут. Она не двигалась, и он нерешительно добавил:
– Это бесполезно, Кандида, игра окончена, ты должна это понять. Если Фокслей уехал домой, я распоряжусь, чтобы тебя отвезли к нему в карете.
Но и теперь бесформенная фигура не двигалась и не издавала никаких звуков, и в конце концов лорд Манвилл, будто принуждаемый к этому против собственной воли, сошел вниз по лестнице.
– Кандида, – настойчивым голосом позвал он. Дойдя до того места, где она лежала, он посмотрел вниз и увидел, что волосы ее были рассыпаны по плечам. В самой позе ее безвольно распластанного тела было что-то такое, от чего он вдруг почувствовал страх.
– Кандида! – закричал он.
Он склонился и взял ее на руки, тут же поняв, что она без сознания. Неся ее вверх по лестнице, он почувствовал, что она дышит, но тотчас же подавил восклицание, готовое сорваться с его уст.
Когда они вышли на свет, ему прежде всего бросилась в глаза ее грудь в царапинах, синяках и кровоточащих следах ветвей деревьев, сквозь которые она продиралась. Корсаж ее платья был порван, откуда свисали лохмотья шифона; одна грудь была обнажена. На ее руках и ногах тоже были кровоточащие раны, и тело ее было едва прикрыто разодранными в клочья остатками того, что когда-то было дорогим вечерним платьем.
Щеки ее были вымазаны грязью и кровью, а в волосах запуталось множество сухих листьев и веток.
– О боже мой! – вскричал лорд Манвилл и, быстро преодолев оставшиеся ступени, прошел к ее спальне, распахнул дверь и осторожно положил ее на кровать.
Но едва он собрался вытащить из-под нее руки, как она, похоже, начала приходить в сознание и с силой человека, охваченного паникой, ухватилась за лацканы его смокинга.
– Не давайте… ему найти… меня… п-помогите мне… на помощь… – пересохшими губами шептала она.
Очень мягко и аккуратно лорд Манвилл приподнял ее, прислонил к горке подушек и взял за руки.
– Все в порядке, Кандида, – сказал он. – Вы в безопасности. Он не тронет вас.
– Он… ищет… меня, – прерывисто пробормотала она и открыла глаза.
Какое-то мгновение она смотрела на лорда Манвилла с ужасом в глазах. Затем, уже более связным голосом, переспросила:
– Я… в безопасности?
– Да, в безопасности, даю вам честное слово, – ответил лорд Манвилл. – Но, Кандида, я должен знать, что случилось… расскажите мне.
Она снова закрыла глаза, и ему вдруг показалось, что она не слышит его, но тут она начала говорить, запинаясь, почти шепотом:
– Сэр Трешэм… сказал мне… что одна из его… лошадей… мучается от сильной боли… Я пошла посмотреть… он втолкнул меня… в карету… сказал… что всегда хотел… обладать мною… и что вы… больше никогда не будете… иметь со мной дела.
Язык плохо слушался ее, но она с видимым усилием продолжала:
– Я выпрыгнула… из кареты, но он… и его с-слуги… стали искать… меня. У них были… ф-фонари.
Лорд Манвилл, дотянувшись рукой до шнура колокольчика, несколько раз настойчиво дернул за него. Кандида, должно быть, на какое-то мгновение вновь впала в забытье, потому что вдруг негромко вскрикнула:
– Он… не должен… найти меня… не должен!
– Не найдет. Обещаю вам, что он вас не найдет, – мягко сказал лорд Манвилл.
– Это было… ужасно… я так боюсь, – прошептала она.
– Забудьте об этом, – проникновенно произнес лорд Манвилл. – Вы больше никогда его не увидите, даю вам слово.
Он почувствовал, что она расслабилась, и тут, распахнув дверь, вбежала миссис Хьюсон, экономка.
– Кто-то звонил, милорд? – тяжело дыша, спросила она.
– Это я звонил, – ответил лорд Манвилл. – Произошел несчастный случай, позаботьтесь о мисс Уолкотт, она ранена.
Сказав это, он вышел из комнаты и почти бегом спустился по лестнице. Взяв в холле шляпу, перчатки и хлыст, он вышел через парадную дверь и пошел по направлению к конюшням.
Проехав напрямик через поля, лорд Манвилл добрался до Тауэрс, поместья сэра Трешэма, почти сразу же после возвращения последнего гостя. Все еще дежуривший в холле лакей в изумлении уставился на лорда Манвилла, прошедшего мимо него прямо в салон.
Как он и предвидел, леди уже пошли спать. Джентльмены же, видимо, решили пропустить по стаканчику на ночь. Когда он вошел в комнату, они встали и в недоумении посмотрели на него. Сэр Трешэм как раз подносил к губам рюмку бренди.
– Манвилл! – воскликнул он и осторожно поставил свою рюмку на один из столиков.
Лорд Манвилл пересек разделявшее их пространство и встал перед ним.
– У меня и моих друзей много недостатков, – медленно произнес лорд Манвилл вызывающе, стараясь, чтобы каждое слово звучало как оскорбление, – но похитить женщину против ее воли и пытаться изнасиловать ее – до такого мы не опускаемся.
Сэр Трешэм натянуто и фальшиво рассмеялся.
– У вас не точная информация, Манвилл! Девушка вполне охотно ехала со мной, пока не закатила истерику.
– Ну да, так охотно, что выпрыгнула из кареты, спасаясь от ваших гнусных домогательств, – сказал лорд Манвилл. – За это я преподам вам урок, который вы вряд ли когда-либо забудете. Я буду драться с вами, Фокслей. Что предпочитаете: бокс или пистолеты? Мне все равно.
Сэр Трешэм пытался смотреть лорду Манвиллу прямо в лицо, но глаза его бегали.
– Если вы думаете, что я собираюсь драться с вами, Манвилл, из-за какой-то глупенькой маленькой шлюшки, – ухмыльнулся он, – которая затеяла ссору из-за суммы денег, которую я предложил ей, то вы крепко ошибаетесь!
Лорд Манвилл снял перчатки и, сложив их вместе, демонстративно ударил сэра Трешэма по лицу.
– Ну а теперь вы будете драться со мной? – спросил он.
– Нет, не буду, – повысив голос, ответил сэр Трешэм. – Я не намерен взваливать на себя лишние проблемы из-за какой-то дешевой проститутки.
Он хотел еще что-то сказать, но лорд Манвилл быстрым движением правой руки сбил его с ног. Сэр Трешэм растянулся на полу, но вместо того, чтобы встать, прикрыл лицо руками.
– Убирайся, – сдавленным голосом выкрикнул он. – Выметайся из моего дома!
Лорд Манвилл с отвращением глянул на него сверху вниз.
– Я всегда считал тебя невежей и хамом, Фокслей, – сказал он. – Но я не знал, что ты еще и трус.
Он шагнул вперед, переложил хлыст из левой руки в правую и, приподняв сэра Трешэма за лацканы, начал хлестать его, как человек иногда может хлестать непослушную собаку.
Сэр Трешэм по комплекции был крупнее, чем лорд Манвилл, но не делал ничего, чтобы уклониться от ударов, а лишь стонал, все еще прикрывая лицо руками. Лорд Манвилл снова и снова взмахивал хлыстом. От атласного вечернего смокинга сэра Трешэма уже летели лоскутки, когда наконец капитан Уиллогби сказал:
– Довольно, Манвилл, он получил свой урок.
От этих слов у присутствующих будто прошло оцепенение, охватившее их, когда лорд Манвилл вошел в комнату. Они словно под гипнозом находились. Подобно ожившим вдруг куклам, они зашевелились и начали шептаться между собой.
– Лично я немедленно уезжаю в Лондон, – добавил капитан Уиллогби, взглянув на часы.
– Я еду с вами, – тут же вставил герцог Дорсетский.
– Давайте пошлем за слугой, пусть велит подавать наши кареты, – предложил лорд Фентон. – Как и вы, Уиллогби, я не имею ни малейшего желания оставаться в доме труса.
Его слова, казалось, оживили хозяина дома. С трудом приняв сидячее положение, он сказал:
– Прошу вас, джентльмены, не покидайте меня.
Но не успел он договорить эту фразу, как комната уже опустела.
Лорд Манвилл же ушел еще раньше. Выйдя из салона, он поднялся по лестнице. Возле лестничной площадки он встретил горничную, которая сказала ему, в какой комнате спала Лэйс.
Он вошел в ее спальню без стука. Она сидела за туалетным столиком, завернутая в полупрозрачное покрывало, и вынимала из ушей бриллиантовые серьги, которые подарил ей он. Она тут же повернулась, когда открылась дверь, и вскрикнула от изумления:
– Сильванус! Почему ты здесь?
Лорд Манвилл пересек комнату и, подойдя с Лэйс, схватил ее за плечо.
– Сколько Фокслей заплатил тебе, – резко спросил он, – чтобы ты выманила меня в сад на то время, пока он будет уводить Кандиду?
– Ты мне делаешь больно, – сказала Лэйс. Лорд Манвилл лишь крепче сжал ее плечо:
– Говори правду!
– Ну и скажу, – огрызнулась Лэйс. – Мне не нужна была плата. Просто мое самолюбие было уязвлено тем, что тебя, похоже, совсем не волновало то, что Фокси поставил на меня на состязании. Ты бросил меня одну в Лондоне и, судя по всему, не очень-то обрадовался сегодня моему появлению в Манвилл-парке!
– Значит, вы спланировали это между собой, – прервал ее лорд Манвилл. – Это, скорее всего, ты придумала.
– Ты делаешь мне больно, – повторила Лэйс и тут же, вскрикнув от боли, ответила: – Да, это я, я все придумала. Ты принадлежишь мне и не имеешь права обращаться со мной так, как ты это сделал сегодня.
– Это все, что я хотел узнать, – произнес лорд Манвилл, отпуская ее. – Я пошлю тебе последний чек для оплаты расходов. Больше я не хочу тебя видеть.
Он вышел из комнаты, но Лэйс выскочила из-за столика и побежала за ним.
– Сильванус, ты не можешь бросить меня вот так! Я люблю тебя!
– Любишь меня? – воскликнул он и презрительно добавил: – Да ты не знаешь даже, что означает это слово.
– Ты тоже, – выйдя из себя, парировала она. – У тебя нет сердца: ты берешь у женщины все и не даешь ей ничего. Ничего, ты слышишь?
Но лорд Манвилл не стал дожидаться, что еще она скажет. Он уже бежал вниз по лестнице. Молча миновав разговаривавших в холле джентльменов, он выбежал из дома, вспрыгнул в седло и поскакал домой. Еще не было четырех часов, когда он вошел в свой дом и направился наверх спать. Дойдя до верхней площадки главной лестницы, он на секунду задержался возле комнаты Кандиды. Лорд подумал, стоит ли ему зайти и заверить ее, что она никогда больше не увидит сэра Трешэма Фокслей.
Для общества он был уже мертв, потому что трусость в тех кругах, где он вращался, никогда не прощалась и не забывалась. Единственное, что ему оставалось – это перевести свое состояние за границу и уехать туда же самому.
Лорд Манвилл прислушался, но из-за двери Кандиды не раздавалось никаких звуков.
«Спит, должно быть, – подумал он. – Для нее это лучшее лекарство после всего, что ей пришлось пережить».
Он решил, что утром расскажет ей обо всем, что произошло. С удовлетворенной улыбкой на губах он прошел в свою комнату.
Его шаги, а может быть, и само его присутствие, разбудили Кандиду. Она немного поспала, после того как миссис Хьюсон и старшая горничная смыли грязь и кровь с ее лица, рук и шеи, раздели ее и уложили в постель. Она чувствовала себя слишком усталой и измученной, даже чтобы просто открыть глаза, и пока миссис Хьюсон и горничная ухаживали за ней, испытывала немалое облегчение оттого, что не надо двигаться самой. Затем, покорно выпив поднесенный к ее губам стакан теплого молока с медом, она погрузилась в глубокий сон без сновидений.
Теперь, когда она проснулась, голова ее была ясной и, хотя двигаться ей было трудно, а руки болели, она поняла, что никаких серьезных повреждений на ее теле нет. Ее спасли кринолиновые юбки. Она знала, что молодость и выносливость, накопленная за многие часы, проведенные в седле, помогут ее ранам быстро зажить.
Проснувшись, она с мучительной болью, проникавшей, казалось, в самое сердце, вспомнила гневные порицания лорда Манвилла, брошенные ей с верхних ступеней. Она до конца не поняла всего, что он говорил, но и того, что она поняла, было достаточно, чтобы осознать, что он испытывает к ней отвращение за ее притворство, ненавидит ее за то, что, как он думал, она сделала. Но главное – он презирает ее за всю ту ложь, что она говорила.
Кандиде было не совсем ясно, что такого ужасного она совершила; она знала лишь, что он ненавидит ее и что от его любви к ней не осталось и следа. Со страданиями, которые она теперь испытывала, не могло сравниться даже то, что ей пришлось пережить предыдущей ночью, когда она, объятая ужасом, пыталась спастись от сэра Трешэма.
Приложив немалые усилия, она встала с кровати, пересекла комнату и, раздвинув шторы, открыла окно. Уже занималась заря, небо светлело, звезд становилось все меньше. Приближалось утро.
«Я должна уехать», – подумала Кандида.
Пошевелив головой, она почувствовала легкое головокружение. Все еще ощущалась та ужасная, мучительная слабость, от которой каждый шаг в сторону дома прошлой ночью давался ей с таким трудом, будто она шла по зыбучим пескам, затягивающим ее в какую-то бездну.
Единственное, в чем она сейчас была совершенно уверена: ей надо уехать. Она не сможет больше видеть его, не сможет вытерпеть, если он будет говорить с ней тем же жестоким, циничным голосом – голосом, который будто надломил ее силы тогда: она упала навзничь, и тьма поглотила ее.
«Я должна уехать… уехать!» – повторяла она про себя. Она стала лихорадочно одеваться, хотя тут же поняла, что двигается очень медленно. Подойдя к гардеробу, она открыла дверцы. Заколыхались кружева и шифон, в глазах у нее зарябило от разноцветных дорогих платьев, которые миссис Клинтон купила для нее.
В одном из углов она нашла то, что искала, – темную амазонку, которую носила на извозчичьем дворе Хупера рано по утрам, когда там не было никого, кто не должен был ее видеть. Миссис Клинтон презрительно называла этот костюм «твоя рабочая одежда».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28