Поредел туман над тихим лесом,
Над седой иззябшею травой.
Утро хмуро. Солнце за завесой,
И ручей под первым льдом немой.
Тишь. Лишь шорох падающих листьев,
Изнемогших стынуть на ветвях.
Скоро лес изысканно-цветистый
Ранние морозы омертвят.
И под небом зимним ровным серым
Будет стыть бескрайний серый лес
И не будет снова в сердце веры,
Что Христос воистину воскрес.
* * *
Хотя и десять тысяч лет
Я буду пить твое дыханье,
Когда ж наступит расставанье
И навсегда померкнет свет,
Последним в тонущем сознанье,
Как капитан на корабле,
Одно останется желанье–
Быть вместе вечно на земле.
Тихо текли зимние дни. Мы посылали заявления с просьбой о пересмотре дела в разные инстанции. Ответы приходили стандартные: «Ваша жалоба получена и проверяется. Результаты будут сообщены». О результатах пока ничего не сообщалось.
Иногда в доме была стирка. Я это делала сама, а вот полоскать белье мы с мужем везли на санях к Енисею. Как было страшно в первый раз замерзшими руками опускать мокрое белье в прорубь! Казалось, что ледяная вода совсем сведет руки. Но, к удивлению, вода по сравнению с температурой воздуха была значительно теплее, и руки, наоборот, согревались.
В Енисейске строили новую кирпичную баню. Это строительство было гордостью горкомхоза. В строительстве принимали участие все работники горкомхоза, особенно когда нужно было залить перекрытие бетоном. Была зима, мороз, работали днем и ночью: настилать бетон следовало быстро, чтобы он не успевал остыть. Очень волновался ссыльный инженер Плютинский – автор проекта и руководитель стройки.
Потом местная газета взахлеб писала, что на берегу Енисея высится здание (а оно было скромным одноэтажным с двумя отделениями – мужским и женским) новой бани, восхищая взор пассажиров проходящих пароходов.
Март 1953 года. Смерть Сталина. Юрий Иванович узнал об этом oт внучки хозяйки.
Внучка прибежала из школы в слезах и с порога закричала: «Бабинька, Сталин умер. Как жить будем?» Старушка пошамкала беззубым ртом, стоя согнувшись с ухватом в руках (она что-то делала в русской печке). Сказала: «Умер, говоришь? Ну и якорь с ним, как-нибудь проживем, однако». Нинка сразу успокоилась и спросила: «Бабинька, кого ись будем?» Старушка ответила: «Однако кого-нибудь съедим». И жизнь пошла своим чередом.
Но ссыльный народ волновался. Что будет с нами? У некоторых сразу появилась твердая уверенность, что скоро все изменится к лучшему. Другие не верили этому. Третьи от надежды кидались к отчаянию: ничего не изменится. Из Москвы ссыльным от родных стали приходить телеграммы, которые обнадеживали. Счастливые обладатели телеграмм носились по городу: в телеграммах говорилось, что вопрос рассматривается и скоро решится.
Народ как-то сплотился. Даже незнакомые друг с другом люди заговаривали на улице: «Вы слышали, из Москвы пишут, что нас отпустят». Но проходили дни, недели, месяцы. Стало известно, что была амнистия, но отпустили только уголовников.
Вскоре всех взбудоражила весть об аресте Берии. А на судоремонтном заводе произошел такой случай. В комнату общего отдела, где сидело довольно много сотрудников, вдруг вбежал рабочий, подставил стул к стене, где висел портрет Берии рядом с другими портретами членов Политбюро ЦК, сорвал его, бросил на пол и стал топтать ногами. Комната вмиг опустела. Некоторые решили, что человек сошел с ума. Но даже если он и болен, то они – свидетели в таком ужасном деле, почти соучастники, а это – верный новый срок. Рабочий вслед им кричал: «Слушайте радио, вампир арестован, напился людской крови, а теперь пришла расплата».
На улицах города стало многолюднее, все были довольны тем, что зловещая фигура Берии, наводящая на всех ужас, уничтожившая миллионы невинных людей, этот палач и садист, более уже никому не может угрожать.
В сентябре 1953 года мне дали отпуск, и мы решили, что я повезу заявления в Главную военную прокуратуру и Н.С. Хрущеву, постараюсь добиться приема у Генерального прокурора и в Президиуме Верховного Совета.
В Москве сентябрь, дождь. Я ходила по приемным, советовалась с умными людьми. Но никто не знал, что с нами будет. В военной прокуратуре взяли заявление, но ничего радостного не сказали, кроме: «Вам ответят». В Президиуме Верховного Совета отвечали так же. Наш родственник очень верил тому, что заявление попадет к самому Хрущеву, ведь необычный случай – в пятнадцать лет арест. «А Хрущев, – говорил он, – уже некоторым помог».
Без надежды на успех я поехала в Краснодар. Сын меня встретил с распахнутым сердцем, сразу признал своей мамой. Был горд, что теперь и у него есть мама и папа тоже приедет. Я пробыла дома несколько дней. Нужно было возвращаться. Мама потом писала, что после моего отъезда сын сказал ей: «Бабушка, можно я тебя буду называть мамой, мне так хочется говорить это слово?»
В октябре пришел ответ из Главной военной прокуратуры: «Ваши жалобы Главному Военному Прокурору и Председателю Совета Министров получены и проверяются, о результатах Вам будет сообщено». Мы с мужем опять написали в Главную военную прокуратуру.
Юрий Иванович в заявлении на имя Генерального прокурора СССР Руденко писал: «Ч. Диккенс, показывая инквизиторские нравы английской школы, описал нравственные страдания школьника Давида Копперфильда, которому в наказание было приказано в продолжение нескольких недель изо дня в день носить на спине картон с надписью: „Берегитесь его – он кусается“. Это довело мальчика до крайней степени отчаяния».
Мне тоже в детском возрасте сделали ярлык с надписью «контрреволюционер», и вот уже скоро исполнится 19 лет, как я незаслуженно ношу это клеймо»… и приложил свою детскую фотографию, сделанную перед арестом. Ответ пришел в конце марта 1954 года: «Проверка Вашего дела еще не закончена, приняты меры к ускорению. Результат Вам будет сообщен».
Время от времени Юрий Иванович ходил к врачу, мерил давление. В апреле 1954 года его направили на ВТЭК. Там определили инвалидность третьей группы, назначили небольшую пенсию. Это давало возможность не работать.
Весной опять возникли слухи об изменении нашего положения. Полетели телеграммы из Москвы. Стали поговаривать о том, что будут отпускать тех ссыльных, у кого срок лагерей до пяти лет. Мы не знали, относится ли это к нам, подходим ли мы под это постановление или не подходим. Как будут считать, если по первому постановлению особого совещания – три года, а по второму – пять лет; вместе же – восемь лет?
Все вдруг заметили, что отношение работников комендатуры к ссыльным изменилось. Они стали здороваться. Однажды вечером в конце апреля нам на улице встретился комендант, поздоровался и сказал, чтобы Юрий Иванович приготовил две фотокарточки для оформления справки об освобождении: он подходит под постановление, ибо считают по первому сроку.
Мы не знали, верить этому или нет. Однако сдали необходимое. Вскоре узнали еще одну новость: мы можем жить, где захотим. Вопрос о местожительстве был для нас непростой. Ведь мы практически заново начинали строить нашу жизнь. Где жить? В Москве или Краснодаре? Если в Москве, то там нет квартиры. Большую комнату родителей сестра обменяла на маленькую и жила в ней с семьей сына. И все же Москва привлекала: Юрий Иванович мог бы поступить там в заочную аспирантуру и работать где-нибудь в системе гидрометслужбы. Если же выбрать Краснодар, то там есть, где жить, но там нет работы. Место начальника станции занято другим человеком, и Юрий Иванович не будет требовать восстановления на работе. У меня тоже нет возможности получить работу, так как в гороно большая очередь учителей русского языка на получение работы.
Как только ссыльным объявили об освобождении, местное начальство наперебой старалось заполучить специалистов для работы в школе, в райсельхозотделе, на судоверфи, в горкомхозе. Но мало кто остался: все хотели домой, на свободу.
Мы получили справку, что Юрий Иванович «освобожден 28 мая 1954 года со снятием судимости в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года», и первым же теплоходом «Веребрюсов» 5 июня поплыли в Красноярск.
Из Красноярска приехали в Москву и, как наметили ранее, остановились у двоюродного брата Юрия Ивановича. Теперь надо было устанавливать связи с Центральным институтом прогнозов (сейчас Гидрометцентр), где Юрия Ивановича хорошо знали по его научной работе в Кущевке и Краснодаре. С особым уважением относилась к нему Е.А. Цубербиллер, занимавшаяся суховеями. Елена Александровна встретила Юрия Ивановича радостно. Она считала, что надо обязательно поступать в аспирантуру. Кто же еще, если не он, достоин быть аспирантом? Она развила активную деятельность, поговорила с кем-то из представителей администрации гидрометслужбы (сами они от беседы с мужем отказались, боясь по старой памяти общения с людьми, сидевшими по 58-й статье). И вот нужные документы сданы в отдел аспирантуры, и мы можем на короткое время поехать в Краснодар на свидание с сыном.
Свидание с родными было радостным. Мама плакала. Сын требовал внимания и игр. Через несколько дней пришел наш багаж из Енисейска (книги, наши зимние вещи, постель). Мама стеснялась сушить во дворе нашу ношеную одежду, настолько она была плоха.
Юрий Иванович отобрал из нашей домашней библиотеки литературу, нужную для подготовки к экзаменам, старые свои материалы по научно-исследовательской работе – для реферата. Мы откопали из земли кастрюлю, в которую в тревожные для нас времена сложили стихи Юрия Ивановича, написанные им во время заключения в Ухтижмлаге. Сделали мы это в 1950 году, после первого посещения милиционерами нашего дома в Краснодаре. Мы сложили все тетрадочки со стихами, переписанными мною с отдельных листочков, тщательно упаковали их в пакет из детской клеенки, положили в кастрюлю, привязали крышку, еще раз все завернули в клеенку и закопали в землю поглубже. Крамольного в стихах ничего не было, но при обыске их чаще всего отбирали, и они пропадали. Мы хорошо помнили место, куда закопали кастрюлю со стихами.
Они пролежали в земле четыре года и не испортились.
Мы пробыли в Краснодаре недолго. Посетили друзей, съездили на агрометстанцию. Туда все так же ходил трамвай. Коллектив станции обновился, новый начальник очень обеспокоилась, когда Юрий Иванович ей представился: она подумала, что он будет претендовать на свое прежнее место. Муж ее успокоил. Она рассказала о том, как им работается, о новостях в Институте масличных культур.
Между собой решили так: мама и сын побудут пока в Краснодаре, а мы должны найти жилье, тогда их перевезем. Вернувшись в Москву, муж активно занимался дома и в библиотеке. Во время подготовки к экзамену у него всегда рядом с учебником лежали сборники стихов. Отдыхая, он читал стихи. Я искала работу по специальности.
Через некоторое время после встречи мужа с Александром Ивановичем Виноградским, начальником Московского управления гидрометслужбы, появился приказ о назначении Чиркова старшим инженером агрометстанции Ленино-Дачное при Всесоюзном институте лекарственных растений с июля 1954 года. Мы переехали жить в Битцу – в деревню Михайловское.
– Юрий Иванович часто после работы засиживался на станции допоздна, – рассказывает его бывший начальник агрометстанции Владимир Степанович Шкреба. – Работал много и интенсивно, уставал. У него не раз обильно шла носом кровь. Потом он долго отлеживался на диване.
– Юрий Иванович, стоит ли так надрываться? Может, можно подождать и поступать в аспирантуру на будущий год?– спрашивал Владимир Степанович.
Юрий Иванович отвечал:
– Лагерь научил меня главному – не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
Все необходимые бумаги уже сданы в отдел аспирантуры. Экзамены назначены на конец августа. Но, ознакомившись с биографией Чиркова, в отделе аспирантуры заволновались. Хотя в жизни произошли большие изменения, чиновники мерили людей старыми мерками. Привлекли к обсуждению вопроса, как быть с Чирковым, администрацию. Та привыкла в сложных вопросах советоваться с райкомом. Пошли в райком с тем же вопросом:
– Как быть с Чирковым? Он отбыл срок по 58-й статье и освобожден со снятием судимости.
В райкоме спросили:
– Вы газеты читаете?
– Читаем.
– Так что же вам не ясно?
Решили к экзаменам допустить, а на экзаменах «срезать». Расчет был правильным: за среднюю школу Чирков сдавал экзамены в 1945 году, институт окончил заочно в 1950 году – довольно давно, многое забылось, особенно если учесть, что был опять арест, а потом ссылка. В таких стрессовых ситуациях человеку не до знаний по иностранному языку, марксизму-ленинизму и специальным предметам.
Первый экзамен по специальности. После ответа по билету посыпались вопросы членов комиссии: они-то знали решение администрации завалить Чиркова. Но Чирков держится – на все вопросы отвечает. Комиссия пускает в ход последний козырь – вопрос «на засыпку» по работе Ф.Ф. Давитая. Чирков отвечает и на него. Задававший этот вопрос спрашивает:
– Откуда вы это знаете? Это же закрытая работа.
Чирков объясняет, что он работал на агрометстанции «Краснодар» при Институте масличных культур, принимал там участие в научно-исследовательской работе, что профессор Синская получила работу Давитая на рецензию, рассказала ему об интересных проблемах, поставленных ученым в своем труде, что ему как специалисту было чрезвычайно интересно узнать о работе коллеги, и он запомнил основные положения Давитая.
Следующий экзамен по марксистско-ленинской философии. Членов комиссии опять предупредили о необходимости «завалить» Чиркова, но один член комиссии, представитель института общественных наук, был новым, и ему постеснялись сказать о замысле.
Экзамен шел в темпе. На билет Чирков ответил и на вопросы отвечал толково. Неизвестно, как долго бы это все продолжалось, если бы вдруг новый представитель института общественных наук возмущенно не сказал, что экзаменующийся прекрасно отвечал и по билету, и на вопросы членов комиссии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45