Этот вид придавал ему схожесть с героями американских комиксов. Сохранность содержимого чемоданчика его не сильно интересовала, и его "поосторожнее", а вероятно он сказал именно это, относилось больше к обращению с самолетом.
Малик, пользуясь случаем, подбежал к низкоопущенному носу самолета, старался заглянуть в пилотскую кабину и посмотреть на панели с приборами. Чувствовалось, что у него прямо-таки чесались руки потрогать какой-нибудь из них, посмотреть, что произойдет, когда он надавит на один из рычажков или кнопку.
Он заглядывал в кабину через стекло, прилипал к нему глазами так, что нос и щека его расплющивались. Он думал, что пилот сжалится над ним и пригласит его в кабину. Но пилоту это совсем не нравилось. Он косился на Малика, звать его в кабину не собирался, пока терпел его выходки, не кричал и не гнал прочь.
Наконец, пилот не выдержал, щелкнул Малика по носу. Тот, не сообразив, что их разделяет стекло, отскочил в испуге, споткнулся, чуть не упал спиной на снег, но сумел-таки устоять на ногах, показал пилоту язык и кулак. Тот усмехнулся, помахал в ответ рукой, но жест этот нельзя было расценить как приглашение. У него немного ныл указательный палец, потому что он, не рассчитав щелчок, ударил по стеклу слишком сильно.
Тем временем Кемаль пошел к самолету с такой скоростью, точно хотел убежать от Алазаева, но тот следовал за ним, как огромная тень, повторяя точь в точь почти все его движения и даже больше того - позвал рукой Рамазана, показывая на самолет, и крикнул.
- Залезай на заднее сиденье.
Малик услышал приказ Алазаева, встрепенулся, отвлекся от созерцания лобового стекла самолета, но пока не понял, к кому обращал свои слова командир, и переспросил.
- А? Эй, куда это ты полез?
Рамазан оставил эти слова без внимания, хорошо еще не цыкнул на Малика, посоветовав не лезть не в свое дело. Малик опешил. Видимо, он думал, не забраться ли ему, по примеру Рамазана, в салон. К самолету подходили Кемаль и Алазаев. Он хотел спросить у командира разрешения.
Когда Рамазан стал неумело втискиваться в салон, пилот попробовал остановить его, но что он говорил, слышно, конечно, не было. Наверное, просил посадочный талон. Рамазан молчал, полагая, что это самая лучшая тактика поведения. Чтобы вытащить его из салона, пилоту придется слезть со своего места, а он на это вряд ли решится.
Рамазан так просто не уйдет, начнет лягаться и отбиваться, понаставит пилоту синяков или стекло гермошлема ему разобьет, но самое-то главное в том, что, когда пилот вернется на свое место, которое он так долго охранял от чужих посягательств, окажется, что оно уже кем-то занято. Наверняка в него усядется этот гнусный молокосос, еще действительно сломает что-то, а страшилище тем временем опять проскользнет в салон. Вихрь мыслей пронесся в голове пилота, пока он принимал решение, как ему поступить. Он остался в кабине, только лицо его помрачнело, и лишь в этом проявились мучившие его сомнения, но Алазаев поспешил их рассеять.
- Не беспокойся. Мы обо всем договорились.
Алазаев совсем забыл, что пилот мог и не понимать по-русски. Так оно и было, из всего произнесенного боевиком он не разобрал ни слова и пожал плечами, делая вид, что ему все равно.
Алазаев поманил пальцем Малика, с таким видом, будто хотел ему что-то подарить.
"Он возьмет меня с собой", - подумал Малик, чувствуя, что сердце начинает биться раза в два быстрее обычного, а лицо расплывается в глупой улыбке, как у ребенка, который ждет, что сейчас ему дадут коробку конфет или игрушку.
- Оставляю тебя за главного, - сказал Алазаев. - Мне надо кое-какие дела уладить. Но я вернусь.
Малик не знал, как реагировать на эти слова. Глупая улыбка осталась. Что-то вертелось на его языке, но он забыл все, о чем хотел спросить командира. Его поразила временная амнезия, точно он вообще разучился говорить, а из того, что сообщал ему Алазаев, тоже не все понимал.
- В пещере в тайнике остались деньги, - продолжал Алазаев, - разделите их между собой. Поровну. Еще начнете спорить, кто из вас должен получить больше - перессоритесь. Поровну делите. Там приличная сумма. На каждого выйдет тысяч по пять долларов. - Большую же часть того, что хранилось в тайнике, Алазаев прихватил с собой - на карманные расходы. Всегда хорошо иметь немного наличных. - Репортера отпусти. Не смей ему делать ничего плохого. Просто отпусти. Он для тебя бесполезен. Выкуп за него не получишь. Даже не пытайся. Репортер будет для тебя обузой. Ты меня хорошо понял?
- Да, очень хорошо, - сказал Малик.
Это было неправдой. В этих коротких словах затаилась печаль. Алазаеву показалось, что Малик переживает разлуку, столь сентиментальный мотив едва не заставил его прижать на прощание мальчишку к груди, но он вовремя понял, что причина его грусти в другом. Вовсе не в предстоящем расставании. Нет. Он не хотел просто так отпускать репортера. Поэтому вместо объятий Алазаев еще раз напомнил:
- Ты отпустишь репортера. Запомни.
Он хотел, чтобы эти слова отпечатались в голове Малика и если б тот вздумал поступить как-то иначе, то голова его начала бы раскалываться от нестерпимой боли. Но сделать такое внушение под силу было только Рамазану.
- Да, да. Я запомнил, - затараторил Малик.
Возле самолета толпились боевики. Лица их не выражали никаких эмоций, словно их вырезали из дерева и они всегда оставались неизменными, лишь погода постепенно заставляла дерево трескаться, превращая его в рассыпающуюся труху.
Они окружили самолет, как злые духи, но никакой дани не требовали. Надо было побыстрее воспользоваться этой промашкой с их стороны и взлетать, пока они не одумались. Вряд ли они бросятся следом за взлетающим самолетом, причитая и прося Алазаева остаться. На такую реакцию он и не рассчитывал. Скорее с их стороны можно ожидать какую-то пакость, когда они поймут, что их бросили, как ненужный хлам, но Малик, который, как ни старался придать лицу серьезный вид, на его взгляд соответствующий торжественной обстановке, не мог стереть с него ехидную ухмылку и служил своеобразным стабилизатором. Боевики изредка поглядывали на его довольную физиономию, думая, что положение их вполне сносное, а грустить и тем более провожать Алазаева проклятьями не стоит. Они предвкушали дележ оставшихся в пещере денег, о которых им уже успел сообщить Малик, так что невольно подгоняли Алазаева.
Расставание с отрядом следовало ускорить. Не ровен час, Кемаль заставит пилота взлетать, не дождавшись Алазаева, посчитав, что Рамазан противник не сильный, его можно не опасаться и попозже, уже в воздухе, вытолкнуть из самолета. Кемаль и предположить не мог, что под халатом у Рамазана пистолет. Отдай Кемаль приказ взлетать раньше времени, подпишет он себе этим смертный приговор. Он стал всего лишь разменной фигурой, которых на шахматной доске несколько, и одной из них не жалко пожертвовать, чтобы добиться стратегического успеха. На самом деле ситуацией, как серый кардинал, управлял пилот. Хорошо, что он об этом не догадывался.
"Ну что мне сказать вам на прощание?" - пронеслось в голове у Алазаева. Это кусок из какой-то песни, но, насколько помнил Алазаев, все ее остальные строки сейчас были совсем неуместны. Что должны делать в таких случаях проповедники, решившие покинуть своих последователей? Ну не воздевать же руки к небесам. Он залез на ступеньки лестницы, оказавшись на некоем подобии трибуны.
- Я еще вернусь, и тогда мы продолжим борьбу за свободу Истабана.
Он не нашелся, что ему еще сказать, да и то, что он произнес, звучало фальшиво и неестественно. Алазаев чувствовал это. Лучше бы он заранее написал эту речь на листочке бумаги, заучил слова, прорепетировав перед зеркалом, в каком месте сделать паузу и где расставить акценты, может тогда слова не прозвучали бы так искусственно. Но, похоже, он сказал так мало, что боевики не успели почувствовать фальшь в его словах. Они пропустили их мимо ушей.
Большинство из этих людей он знал по нескольку лет и вместе с ними оставлял приличный кусок своей жизни. О нем можно и не забывать, но лучше никому не рассказывать. Так что ему было бы выгодно, чтобы на его людей напали федералы и перебили всех до единого, прежде чем кто-то из них захочет сдаться с повинной. Товарищами они стать не смогли. Наверное, они никогда этого и не хотели и лишь обстоятельства вынудили их сбиться вместе, как сбиваются в стаю выброшенные из дома собаки, чтобы выжить, иначе другие истребили бы их поодиночке.
Он понял, что написано на их лицах. Нечто схожее с "Когда же ты улетишь?". От этого ему стало легче. Теперь совесть вообще не должна его мучить.
Он дернул за ручку двери самолета, но она не поддалась, а может, действовала по совершенно другим принципам, чем двери в автомобилях, к которым Алазаев привык. "Что за шутки? " - забеспокоился Алазаев. Он дернул еще раз, гораздо сильнее, но не в полную силу, боясь, что дверь оторвется, а приделать ее на прежнее место у них уже не останется времени, так что лететь придется с дырой в корпусе. Мало того что от этого пострадают аэродинамические характеристики самолета, еще и простуду заработаешь или, что более опасно, можешь вывалиться из самолета при очередном вираже, если забудешь пристегнуться ремнями. Стюардесса об этом не напомнит.
Дверь отворилась. На пороге стоял Рамазан.
Алазаев ногой уперся в пол салона. Штаны на колене натянулись, затрещали по швам. Схватившись за дверной косяк одной рукой, а другой ухватившись за дверную ручку, он толкнул тело вверх. Нога чуть не соскользнула, и он едва не свалился. Случись такое, подумаешь, что боги не разрешают ему улетать, и если он все же решится на это, то из суеверия, чтобы нейтрализовать плохую примету, нужно трижды плюнуть через левое плечо. Но обошлось.
Алазаев влез в салон. Рамазан удобно развалился в кресле, поерзав по нему задом, как собака, которая устраивается на подстилке.
Прикинув, что ему может достаться место рядом с Рамазаном, Кемаль поспешил занять кресло рядом с пилотом. Тот опять поморщился. С ног до головы перепачканный свежей кровью, Кемаль мог прийтись по вкусу разве что оголодавшему, пролежавшему в гробу не одну сотню лет вампиру.
В маленькой кабине сделалось неуютно, кисло-сладкий запах крови щекотал ноздри, как ершик бутылку, которую решили очистить от засохших остатков молока или кефира. Он счищал слизистую оболочку и, наверное, со временем мог добраться и до кожи. Он пропитал и атмосферу салона. Этот запах не понравился даже Рамазану, и ему пришлось открывать дверь в корпусе, чтобы впустить в салон немного свежего воздуха.
"Кондиционер-то здесь, надеюсь, есть? - подумал заметно повеселевший Алазаев. - Не лететь же с открытыми дверями". Но улыбка сошла с его лица, когда он вспомнил, что обречен весь полет сидеть рядом с Рамазаном, и пожалел, что вчера вечером не приказал ему помыться. Пока Кемаль делал операцию, надо было вырубить во льду прорубь и искупать там Рамазана. Простуду он, может, и подхватил бы, но зато пахло бы от него более приятно. "Это большое упущение", - погрустил Алазаев.
- Можем лететь? - угрюмо спросил Кемаль.
- Да, - сказал Алазаев и махнул рукой, словно извозчику или рикше.
Рамазан затворил дверь, придвинулся к ней поближе, чтобы выделить для Алазаева побольше места, но лучше бы он этого не делал, потому что неприятный запах набросился на Алазаева с новой силой. Он не успел зажать нос, дыхание у него перехватило, а легкие на миг парализовало.
Алазаев отвернулся от окна, чтобы больше не видеть боевиков. Те уже стали отходить от самолета, а то замешкаешься, попадешь прямо под пропеллер, который быстро сделает из тебя бефстроганов. Алазаев уставился в спину пилота. Тот колдовал над приборами, что-то тихо приговаривая, точно читал заклинание, без которого эта шайтан-машина никогда не поднимется в воздух. Подслушать бы слова, тогда научишься управлять самолетом, но все звуки заглушали взбивавшие воздух в пену пропеллеры.
Чемоданчик со свежеизвлеченными органами лежал на полу в салоне, из-за этого ноги не удавалось не то что вытянуть, но их и вовсе девать было некуда. Хоть проси Кемаля ампутировать их на время полета, а потом вновь пришить. Коленки упирались в подбородок, небольшой толчок - и они обязательно врежутся в челюсть, а эффект от этого будет сравним с боксерским ударом, после которого перед глазами затанцуют звезды, а ты недосчитаешься еще парочки зубов и попробуешь на вкус собственную кровь.
Алазаев почувствовал, как напрягся самолет, отрывая примерзшие ко льду колеса. Наконец он вздрогнул, сдвинулся с места, мягко, без сотрясений покатился, точно под ним простиралась идеально гладкая дорога, на которой не было даже стыков между плитами, обычно застилавшими взлетно-посадочные полосы. Вероятно, он оказался на древнем космодроме, построенном для космических кораблей с таким искусством, что современным строителям оставалось только восхищаться этим мастерством, но повторить подобное они не могли.
Алазаев лишь один раз посмотрел вниз, когда самолет, набрав небольшую высоту, разворачивался, в последний раз пролетая над озером. Но боевиков он уже не увидел, то ли он не туда смотрел, то ли они ушли, не дождавшись взлета. Он различил только следы на снегу и человеческие тела, промелькнувшие так быстро, что он никогда бы не понял, что это, если б не знал заранее. Кондиционер почти разметал вонь. Потянулись однообразные горные вершины, между которыми, как слаломист, лавировал самолет. Алазаев смотрел на них с восторгом, прильнув к иллюминатору, но вскоре они его утомили. Он почувствовал тошноту и не заметил, как глаза его закрылись.
Глава 13
Палатка наблюдателей стояла чуть в отдалении от лагеря и в самой его высокой точке, как замок местного феодала, денег у которого хватило лишь на брезент, металлический каркас да несколько кусков гофрированной жести.
Наблюдатели терпеть не могли суеты, шум работающих двигателей их раздражал, так что порой командир полка требовал заглушить моторы бронемашин, и тогда водители, радуясь вынужденному безделью, вылезали на броню, сидели, свесив ноги, как на лавке или стоге сена, с интересом поглядывали по сторонам, курили и ждали, когда им, наконец, вновь позволят завести двигатели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51