Иначе Алазаеву уже пришлось бы волей-неволей опустошать содержимое фляжки.
Поначалу они проваливались в снег почти по колено. Уронишь что-нибудь - не достанешь. Все провалится до дна. Будешь водить по нему руками, нащупывая потерянное, точно из речки выуживаешь раков, спрятавшихся среди коряг. Наткнешься на такую корягу, дернешь на себя, а окажется, что это растяжка, забытая здесь кем-то еще когда снег не выпал. Ее и ногами задеть можно - всего не предусмотришь. Или наступишь на камень, но странный какой-то, обработанный, точно это непонятно откуда взявшаяся статуя, вырывать ее из снега не стоит, потому что окажется, что это затвердевший труп. Пока им не попалось ни одного такого сюрприза.
В таком глубоком снегу легко прятаться. Упал на живот, побарахтался немного, чтобы снег осыпался с краев ямы, - и готова берлога, где, как медведь, можно спокойно ждать весну. Но и не заметишь тогда, как окаменеешь.
Чуть позже снег стал мелеть и до коленок не доходил, даже когда боевики проваливались в рытвины, а потом слой его поднимался чуть выше щиколоток, но боевики уже набрали полные ботинки снега. Не остановишься и не вытряхнешь его - поблизости нет ни одного камня, на который можно присесть, а тем более пенька. Стоять же на одной ноге, как аист, балансируя, пока снимаешь ботинок с другой ноги и вытряхиваешь снег, если и приходило кому-то в голову, то он не спешил поделиться этой мыслью. Снег растаял, и теперь в ботинках хлюпала вода, намочив носки, которые стали сползать.
Алазаев вытащил из мешка, болтавшегося у него на спине, шоколадку "Сникерс", сорвал обертку, бросил ее на снег, придавил ногой, чтобы не было видно. Шоколадка затвердела, стала похожей на не первой свежести сухарь, который не одну неделю пролежал в хлебнице, и только из-за того, что никакого другого провианта не сохранилось, он дождался своей очереди и попал в рот, хотя место ему было не в желудке, а в помойном ведре.
Шоколад крошился. Алазаев осторожно грыз орешки, боясь, что если он заработает челюстями более интенсивно, то от какого-нибудь зуба обязательно отколется кусочек, а до стоматолога, чтобы залечить зуб, он доберется не скоро.
Во рту шоколад оттаивал, лип вместе с карамелью к зубам. К нему возвращался вкус.
Боевики последовали примеру своего командира, захрустели шоколадками, зачавкали с аппетитом, челюсти заломило от голода, изо рта едва не текла слюна. Боевики едва успевали слизнуть ее с губ.
На дорогу они набрели неожиданно. Алазаев думал, что до нее еще метров пятьсот, и когда он увидел, что она вытекает из-за ближайшего холма, то очень обрадовался.
Это было скорее направление, чем дорога. Ее так никто и никогда не асфальтировал, хотя лет пятнадцать назад на это выделили необходимые средства, но они где-то затерялись. Потом стало не до того, чтобы искать виноватых. Новых денег, опасаясь, что их ожидает такая же судьба, а именно: осесть в чьих-то карманах, выделять не стали. Но на всех картах обозначалось, что дорога - заасфальтирована.
Чахлые деревья и кусты, обступавшие дорогу с обеих сторон и не дававшие ей расползтись, походили на путников, обобранных разбойниками до нитки. На них не сохранилось ни единого листочка. Прикрыться от взоров тех, кто будет ехать по дороге или пролетать над ней, нечем. Придется ждать еще несколько недель, прежде чем на деревьях начнут опять появляться листья. До этого к дороге и не подступишься.
Она, как река, прорезала русло меж холмов.
Сейчас дорога была твердой, как гранит. Ее засыпал снег, утрамбованный машинами, но весной и осенью, когда она раскисала, на каждый километр приходилось затрачивать столько усилий, сколько на преодоление сложной полосы препятствий. Не всем такое удавалось с первого раза. Легковушки напрочь застревали в грязи, и вызволять их приходилось бронетехникой.
Если в ближайшие дни случится метель и все здесь занесет снегом, то дорога потеряется, искать ее придется на ощупь, движение на ней окончательно замрет, впрочем и сейчас она была пуста.
Она просматривалась в обе стороны метров на триста. Учитывая, что машина должна была двигаться по ней со скоростью километров тридцать, этого вполне достаточно, чтобы появление любого автомобиля не стало для боевиков сюрпризом.
- Мы останемся здесь, - сказал Алазаев двум боевикам, - а ты, Малик, снимай комбинезон и иди к дороге, поставь растяжку. Когда увидишь "газик", кричи, что впереди растяжка, маши руками. В общем, ты должен остановить машину. Когда машина остановится, водителя можешь убить. Ножом. Не пулей. Шуметь нам нельзя. Репортеров не трогай. Только пугни, чтобы они не строили из себя героев и не сопротивлялись. Понял?
- Ага, - буркнул Малик, хотя из сказанного он понял далеко не все. Жаль, что все надо будет делать ножом. Автоматом - гораздо легче. Кричать, останавливать - полоснул из автомата по мотору или колесам, и никуда машина больше не поедет, а все, кто в ней сидит, окажутся в западне и спрятаться нигде не смогут - автоматная пуля прошьет борта "газика" навылет, вместе с пассажирами. И бежать-то им некуда. Боевики могут прятаться в любом сугробе. Неправильно выберешь направление - и сам прибежишь к ним в руки.
- Замерзну я. Может, комбинезон-то не снимать? - заныл Малик.
- Снимай. Снимай. Да побыстрей. И автомат мне оставь.
- Автомат? - опешил Малик. Без автомата он чувствовал себя непривычно, точно оказался голым посреди оживленной улицы.
- Не бойся. Мы будем за тобой следить. Если что, подстрахуем.
- Ну, автомат? - он будто выпрашивал милостыню. Он уже не думал о комбинезоне.
- Сам подумай. Будешь ты останавливать машину с автоматом. Никто не остановится. Наоборот, вдарят по газам и тебя еще задавить попробуют. Давай автомат. О тебе же забочусь.
У Малика была не очень хорошая наследственность. Несмотря на то что он последние годы питался довольно сносно, гораздо лучше многих и многих своих соотечественников, и тем более не голодал, хотя и не забыл, что это, все равно он выглядел младше своего возраста. Развитие организма шло с замедлением. Окажись он в школе, сверстники заклевали бы его обидными прозвищами "карлик", "недомерок" и прочими. Кулаками Малик ничего не доказал бы. Он был слабым бойцом, знал это и, вероятнее всего, пырнул бы ножом обидчика, подкараулив его в подворотне или подъезде.
Малик выбрался из комбинезона, который валялся теперь у его ног. На нем остались черные мешковатые штаны, вытянутые на коленках пузырями, синяя спортивная куртка, потертая и засаленная, за поясом штанов - пистолет, в кармане куртки - граната и выкидной нож. Малик сжимал его рукоятку.
Зубы у него начинали клацать. Пот на спине остывал, испарялся и впитывался обратно в кожу.
- Очень хорошо, - сказал Алазаев, посмотрев на Малика. - Иди.
Малик обреченно двинулся к дороге. Плечи его поникли, голова чуть опустилась вперед. Он таранил воздух. Ноги шаркали, загребая снег, как у старика, для которого высоко поднимать ноги - уже слишком тяжело. Вид у него был таким жалким, что даже самое черствое сердце при виде его должно было наполниться состраданием. Попроси Малик кусок хлеба, вряд ли ему откажут.
Один раз он поскользнулся, но успел выставить руку, на которую и упал, и еще на коленки, потом поднялся, отряхнул налипший на одежду снег, проверил, не выпали ли граната с пистолетом, побрел дальше.
Боевики залегли на холме, приготовили оружие. Теперь снег забился и под одежду. Тела начинали неметь, как после укола обезболивающего. Интересно, сколько нужно времени, чтобы это ощущение распространилось на все органы? Потом можно проводить хирургическую операцию без анестезии.
"Газик" громким тарахтением на полминуты предвосхитил свое появление. Услышав его, Малик, только что закончивший заниматься растяжкой, резво рванул навстречу приближающемуся автомобилю, потом перешел на шаг.
Из выхлопной трубы "газика" периодически вырывались клубы черного едкого дыма, которые не растворялись в воздухе, висели над дорогой плотной тучей, словно машина специально оставляла за собой дымовую завесу.
Даже те жалкие сорок километров, видимо, были предельной скоростью, с которой "газик" мог перемещаться. Он скрипел, трещал, казалось, что сварные швы на его корпусе не выдержат такого напряжения и лопнут, машина начнет разваливаться, теряя сперва крылья, потом выпадут двери, сорвется брезентовая крыша. Он трансформируется в модификацию, предназначенную для более теплого климата: для Африки, Средней Азии или Латинской Америки. Потом останется только рама со все еще работающим двигателем, а затем и она осядет носом в снег, потому что сдуются шины.
Алазаев поймал на мушку автомата смутно видневшегося за лобовым стеклом водителя. Стрельнуть или не стрельнуть - вот в чем вопрос. Водителя убить нетрудно, но потерявшая управление машина может перевернуться, пассажиры получат травмы. Зачем рисковать?
Машину постоянно заносило от того, что задние колеса старались обогнать передние. Чтобы не дать им этого сделать, водитель с нечеловеческой скоростью вертел руль, который, кстати, не снабдили гидроусилителем, и потому он требовал колоссальных усилий - час такой дороги накачивал мышцы на руках получше любого тренажерного зала, причем бесплатно.
Малик бежал навстречу автомобилю, смешно размахивая руками. Он то ли отбивался от насекомых, то ли вообразил себя мельницей или вертолетом. Задыхаясь, он что-то кричал, но ветер уносил в сторону почти все слова. На холм, на котором укрылись боевики, ветер забрасывал какие-то обрывки, точно Малик в одночасье выучил непонятный язык и теперь изъяснялся только на нем, забыв родной.
Водитель, увидев приближающегося человека, ударил по тормозам. Колеса, взвизгнув, замерли - их заклинило, будто в них кто-то загнал железный штырь, но машина продолжала ехать вперед, как на лыжах, медленно разворачиваясь левым боком, надвигаясь, как снежная лавина, на остановившегося и онемевшего Малика. Колеса загребали снег, счищали его с дороги, как скребки. Малик стоял, как столб, который установили посреди дороги сильно подвыпившие ремонтники, и боялся сойти с места, точно очертил вокруг себя мелом круг, через который не могла пробраться никакая нечистая сила, а к ней можно было отнести и извергающий черный дым и пышущий жаром автомобиль - этакий дракон, сделанный колдуном-неоконструктивистом.
"Газик" сбил бы его, как бита городошную фигуру, как шар для боулинга кеглю. Алазаев закрыл глаза, потому что ему было больно видеть, как Малика превращают в мешок из невыделанной кожи, набитый переломанными костями, причем помешать этому, даже если выпустит по автомобилю весь автоматный рожок, а потом еще один, он все равно не сможет. Сердце защемило, только бы не издохнуть от сердечного приступа.
Малик сдвинулся с места, сделал сперва один нерешительный шаг, потом другой, гипнотическое очарование надвигающейся смерти ослабло, он отскочил в сторону - прямо на обочину, которая казалась такой же твердой, что и дорога, но на самом деле оказалась ненадежной, как болотная топь, в которую он провалился по колени.
Автомобиль, едва не задев его, припорошив снегом и обдав ветром, проскочил мимо, остановился, оставив Малика метрах в десяти позади себя.
Водитель ногой пихнул дверь. На ней синей изолентой были выведены две буквы - TV.
Дверь отворилась, болталась на петлях туда и обратно. В эту секунду автомобиль стал напоминать старую развалившуюся избушку.
Малик выбрался из снежной топи. Коленки его дрожали от пережитого страха. Шел он нетвердой походкой, точно сильно нагрузившись спиртным. Ноги прогибались в коленках, тело клонилось к земле, и, чтобы не упасть, Малик, доковыляв до машины, ухватился за борт, как за спасательный круг.
- Ты что под колеса лезешь? - закричал водитель.
Он спрыгнул в снег, распрямился и смотрел на Малика. У того дрожали губы, отвечал он заикаясь, точно сильно продрог, с трудом складывая в слова отдельные звуки, чему очень мешали стучащие друг о друга зубы.
- Т-там-м, рас-ссс-т-тяжка на до-дор-роге.
На водителе был серый маскировочный комбинезон, но без знаков отличия и нашивок, говорящих о его принадлежности к тому или иному подразделению. Очевидно, водитель был штатским, а комбинезон раздобыл либо на базаре, либо выпросил у федералов, у которых на складах такого добра хватило бы, чтобы одеть армию, по численности не уступающую той, что была в Советском Союзе.
Водитель стоял раскованно, широко расставив ноги. Он никого не боялся, смотрел на Малика с каким-то пренебрежением и превосходством, точно хозяин, к которому подбирается недостойный слуга, чтобы вымаливать прощение. Он недоволен тем, что слуга идет, а не ползет на коленях. Водителю очень подошла бы в эту минуту сигара, гуляющая из одного угла рта в другой, а в руке - стек или плетка, которыми он должен отхлестать провинившегося слугу, чтобы впредь он никаких ошибок не совершал и не становился причиной беспокойств для хозяина. Слишком самоуверенный тип. И это несмотря на грязную черную куртку, затертые вылинявшие джинсы и стоптанные ботинки, несмотря на небритость, синяки под глазами от недосыпа и запущенный опухший вид, будто минувшим вечером водитель страшно пил и все еще мучился от похмелья. Изо рта у него несло не спиртным, а табаком, смешанным с чем-то кислым. Он обнажил желтые зубы. С одного взгляда становилось понятно, что он не следует советам рекламы, зубы чистит очень редко, совершенно не заботясь об их белизне. Он был выше Малика минимум на две головы и примерно в полтора раза шире его в плечах. Малик смотрелся рядом с ним этаким пигмеем или обычным человеком, но попавшим в страну великанов. В присутствии таких людей Малик испытывал чувство неполноценности из-за своей комплекции, замыкался, становился угрюмым и старался побыстрее уйти куда-нибудь, чтобы и его никто не видел, и ему на глаза не попадались такие великаны.
Отворились задние дверцы машины. На снег по обе стороны автомобиля вывалилось еще два человека. Один из них поскользнулся, невольно толкнул Малика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51